— Ну что вы, не стоит благодарности, — ответил он.
— А нас уже скоро выселят отсюда.
— Вот как?
— Да, уже предупредили, чтобы мы подыскивали другое жилье, — едва слышно отозвалась женщина. — Хотят снести то, что осталось от прежнего квартала. А я вот даже не знаю, куда податься.
Лейвюр сделал очередную затяжку и снова вернулся в памяти к событиям того вечера на мосту. Он размышлял, как они повлияли на его собственную жизнь. А если бы не он, а кто-то другой обнаружил девочку, может, его литературная карьера развивалась бы иначе? При этой мысли он вспомнил о своих старых записях — у него еще сохранились блокноты, в которые он заносил идеи для своих будущих произведений. Хотя они были завалены кипами других бумаг и книг, что громоздились на всех возможных поверхностях в его кабинете, много времени, чтобы откопать их Лейвюру не понадобилось. По-прежнему с трубкой во рту, он пролистывал записи, пока не обнаружил блокнот, который был при нем в тот вечер на мосту. Хватило одного взгляда, чтобы в память вернулись муки творчества, которые он испытывал, перечеркивая слова «вуаль» и «сумрак» и пытаясь подобрать вместо них более подходящие. Проводя пальцем по написанным авторучкой строкам, он вновь ощутил себя полным надежд юношей, стоящим на мосту через Тьёднин. В этот момент его взгляд упал на строчку, которая не сразу привлекла его внимание:
и хромает луна
Хромает? Интересно, почему он выбрал именно этот глагол?
Он понял это лишь на следующий день, стоя перед зеркалом в ванной и не в первый раз размышляя, не пора ли ему сбрить свою кудлатую седую бороду. Именно тогда Лейвюр и вспомнил, почему ему в голову пришла эта метафора о луне.
18
В очередной раз оказавшись в доме потерявших внучку супругов, Конрауд не мог избавиться от мысли, что воспринимает эти визиты как некое самопожертвование, которого он с удовольствием бы избежал. Поэтому для себя он решил, что его нынешний разговор с этой парой при любом исходе станет последним. Он действительно едва был с ними знаком и являлся лишь сторонним наблюдателем в этой горестной для них ситуации. Безусловно, Конрауд сочувствовал родственникам погибшей девушки и сознавал, какую тяжелую психологическую травму им приходится переживать, так что встретиться с ними вновь он согласился исключительно по доброте душевной. Ему было невдомек, по какой причине они продолжали обращаться к нему, а не в полицию, — разве в его силах было утолить их печаль?
Ему открыла женщина, которая сказала, что муж ненадолго отлучился: пошел к своему брату, но вот-вот вернется. Она поблагодарила Конрауда за визит, на что тот заметил, что времени у него в обрез, и еще раз посоветовал ей обращаться напрямую в полицию, если у них с супругом появится какая-то дополнительная информация о внучке.
— Да-да, я понимаю, — закивала женщина. — Мне просто сподручнее говорить с вами, раз уж мы знакомы, да и с Эртной мы очень дружили. Я знаю, что вы уже на пенсии и все такое прочее, но нам приятнее общаться с тем, кто может встать на наше место. Вы даже не представляете, как нам пришлось… нелегко. Данни скатывалась в эту яму на наших глазах, пока не оказалась на самом дне… Боже, какой ужасный конец! Я понимаю — и даже уверена — что это мы недоглядели. Упустили ее в какой-то момент.
— В чем-то вы, видимо, правы, — стараясь говорить утешительным тоном, произнес Конрауд. — Но ведь существует немало самых разнообразных факторов, которые определяют поведение человека, и зачастую они никак не связаны ни с воспитанием, ни с вниманием, которое оказывают ему родственники.
— Да, и все же…
— Вы говорили, что кое-что обнаружили, верно?
— Да — мобильник Данни, — кивнула женщина. — Он оказался в заднем кармане ее джинсов, которые валялись в куче другой одежды у нее под кроватью. К себе в комнату внучка нас никогда не пускала — говорила, что не хочет, чтобы мы наводили там свои порядки. Батарейка в телефоне села, так что нам пришлось его зарядить… Там оказались фотографии Данни — в чем мать родила… А еще там было полно сообщений — наверняка от того парня — он спрашивает, куда она запропастилась, и говорит, что им нужно немедленно передать товар. Что он имеет в виду? Может, наркотики?
— Передать товар кому?
— Там не написано.
— Немедленно свяжитесь с полицией и сообщите о вашей находке, — сказал Конрауд. — Не затягивайте. Передайте телефон полицейским — им лучше знать, как с ним поступить.
— А как же фотографии?.. — потерянно проговорила женщина. — Я не хочу, чтобы их кто-то видел. Сначала я даже собиралась избавиться от этого проклятого телефона. Ведь если я передам его в чужие руки, фотографии могут оказаться в Сети, верно? Или чего доброго их опубликуют СМИ… Я этого не переживу.
— Возможно, они уже попали в Сеть, — выпалил Конрауд и тут же осознал, что этими словами поверг женщину в еще более глубокое отчаяние. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, он добавил: — Однако полиции вы можете совершенно точно доверять.
Женщина прошла в кухню и достала из выдвижного ящика буфета мобильный телефон, который протянула Конрауду.
— Даже не представляю, как Данни до такого додумалась, — произнесла она. — Что мне прикажете теперь делать? Понятно, что этот мобильник крайне важная улика, чтобы разобраться, чем внучка занималась, перед тем как умерла, но стоит мне лишь представить, что начнется, если фотографии будут всплывать где ни попадя, как меня охватывает паника…
Конрауд был не особо продвинутым пользователем смартфонов, но ему все-таки удалось открыть фотоальбом, где на первом же снимке была запечатлена обнаженная Данни. Он пролистал еще несколько изображений, среди которых имелись как снятые у зеркала селфи, так и традиционные фото. Конрауд предположил, что какие-то из них мог сделать Ласси, хотя обстановка отличалась от той, что он лицезрел в съемной комнате молодого человека.
— Многие снимки сделаны здесь, в нашем доме, когда мы отсутствовали, — пояснила бабушка Данни. — Точнее, у нее в спальне. Ну и в этой самой гостиной.
В мобильнике девушки Конрауд обнаружил также оставшиеся без ответа звонки и эсэмэски. Просматривая их, он констатировал, что больше всего их поступило с одного и того же номера. На экране высветилось имя контакта: Ласси. От сообщения к сообщению их тон становился все отчаяннее: Ласси вопрошал, где «товар», и вновь и вновь писал, что его нужно передать «им», чем скорее, тем лучше. Слово «наркотики» или какие-либо его синонимы ни разу не упоминались. Последняя эсэмэска была чуть ли не криком души: «ГДЕ ТЫ!!!» Конрауд обратил внимание на дату — сообщение было отправлено в тот самый день, когда он обнаружил труп девушки.
— Значит, Данни все-таки перевозила наркотики не для себя? — проговорила женщина. — Ей следовало передать их другим людям — как она нам и рассказывала?
— Судя по всему, да, — подтвердил Конрауд.
— Ну хоть какое-то утешение — выходит, она нам не лгала.
— Но почему же она не отдала то, что провезла в страну? Есть ли этому какое-либо объяснение?
— Может, она просто не успела?
Конрауд посмотрел ей прямо в глаза:
— Так вы не знаете, где ваша внучка хранила наркотики?
Женщина проигнорировала вопрос:
— Она говорила, что если не передаст их, то дорого за это заплатит. Так, может, с ней расправились те самые люди? Может, как раз они ввели ей лошадиную дозу этой дряни? Или это дело рук Ласси? Видимо, решил ей отомстить за то, что она не отвечала на его сообщения… Но почему она на них не отвечала?
— Вы должны связаться с полицией, — только и сказал Конрауд. — У меня ответов на эти вопросы нет.
— Разумеется.
Женщина ненадолго задумалась.
— Вам все-таки не кажется, что наша внучка могла умереть не в результате несчастного случая? — произнесла она наконец нерешительно, словно боялась услышать мнение Конрауда. — Может быть, кто-то…
— Не имею понятия.
— Только представьте себе, каково это задаваться такими вопросами… — протянула женщина в явном смятении. Однако слов утешения для нее Конрауд не находил. Во время их первой встречи она была не на шутку встревожена тем, что журналисты разнюхают о контрабанде наркотиков, которой занималась ее внучка, вследствие чего ее собственной репутации публичного человека будет нанесен непоправимый ущерб. Теперь же ее в первую очередь волновало доброе имя Данни, жизнь которой оборвалась столь трагичным образом.
— Могло статься и так, что ваша внучка задолжала крупную сумму и стала наркокурьером, чтобы вернуть долг, — предположил Конрауд. — Не исключено, что потом у нее возникли какие-то сомнения и она оставила часть ввезенной партии себе, чтобы применить ее по прямому назначению, за что в результате и поплатилась. Возможно, она украла наркотики у тех людей. Или у Ласси. Воровать у наркоторговцев — не блестящая идея. Значит, вам неизвестно, как она распорядилась той партией?
Женщина молчала.
— Вы ее нашли?
Она кивнула.
— Вы нашли ее тогда же, когда и мобильник?
Женщине не оставалось ничего иного, как снова кивнуть:
— Порошок по-прежнему в тех отвратительных кулечках, — сказала она. — Полиции мы сказали, что не знаем, где наркотики, — тогда мы и правда не предполагали, что Данни хранит эту дрянь прямо здесь, в нашем доме.
— Покажете мне те кулечки? — спросил Конрауд, вынимая телефон, чтобы позвонить Марте. — Вы к ним не прикасались?
— Нет… То есть я нашла сумку и открыла ее. Понимаете?.. Это было… Данни вылетела из дома, как фурия… А наркотики остались здесь.
— Все?
— Там не только кулечки. Там гораздо больше, чем только кулечки. Гораздо…
19
Марта позвонила Конрауду сразу после полуночи. Она по-прежнему находилась в доме супругов, где обнаружилась спортивная сумка, доверху забитая резиновыми мешочками, которые содержали наркотики, разведенные водой. Сумка принадлежала Данни, которая припрятала ее — правда, не особо тщательно — на верхней полке шкафа в своей комнате. Выходило, что девушка перевозила наркотики не только в собственном теле: в сумке нашлись упаковки наркотиков, а также стероиды, которые она, видимо, привезла из-за границы в багаже.