Проводивший вскрытие врач пытался определить, какое именно колющее оружие было применено, и как наносились удары. По его мнению, нож был средних размеров с остро заточенным лезвием около десяти сантиметров в длину и с массивной тупой стороной. Представлялось, что отец Конрауда не ожидал нападения. На одной из его ладоней был обнаружен неглубокий порез, будто он пытался ухватиться за лезвие ножа после очередного удара. Признаков потасовки не наблюдалось, что служило лишним доказательством внезапности нападения: первый удар был нанесен ничего не подозревающей жертве. Полиция тщательнейшим образом исследовала не только территорию, прилежащую к Скотобойне и Скулагата, но и восточный участок набережной до самой лагуны Киркьюсандюр, включая внутренние дворы и мусорные баки квартала Скюггакверфи, и продолжила поиски дальше в сторону центра. Однако все попытки обнаружить орудие убийства оказались напрасными.
Из года в год у отца Конрауда периодически возникали разногласия с моряками торговых судов. Те поставляли ему контрабандные товары — среди прочего, алкоголь и сигареты — так что обычно он стремился поддерживать с ними хорошие отношения из боязни потерять возможность для заработка. Полиция была в курсе этих спекуляций, поскольку они продолжались не первый год и временами утаить их было невозможно. В связи с этим занимавшиеся контрабандой моряки были с пристрастием допрошены и проверены на предмет алиби в ночь убийства. В памяти Конрауда запечатлелось, что у отца были закадычные друзья среди тех, кто ходил в море на рыболовных траулерах. Некоторые из них нередко захаживали к нему в гости, чтобы выпить, сыграть в карты или поделиться своими историями о морских похождениях, однако никого из тех людей не допрашивали в связи со смертью отца.
Конрауд просматривал эти документы далеко не впервые. Все, что в них было написано как насчет расследования убийства, так и насчет него самого, он знал чуть ли не наизусть. Одно время полиция рассматривала версию о том, что преступление было совершено кем-то из родственников или друзей жертвы. Эта гипотеза появилась в связи со статистикой — в частности зарубежной — которая демонстрировала, что подавляющее большинство убийств совершается теми, кто входит в ближний круг жертвы: домочадцами и старыми знакомыми. Случаи, когда кто-либо погибает от руки совершенно не знакомого человека, весьма редки.
Дознаватели не упустили из вида и передвижения матери Конрауда, которая проживала на другом конце Исландии, в Сейдисфьёрде, но в тот момент находилась в Рейкьявике в гостях у сестры и зятя, которые подтвердили, что она не выходила из дома в тот вечер, когда было совершено нападение на ее бывшего мужа. Мать Конрауда также вызвали на допрос, протокол которого ему не составило труда найти. Он был напечатан на машинке, и из него становилось понятным, что более всего мать заботило положение, в котором оказался ее сын. Ей были заданы многочисленные вопросы касательно отношений Конрауда с отцом, и она ответила, что какое бы влияние ни оказывал на сына такой прохиндей, как ее экс-муж, Конрауд вырос совершенно безобидным и порядочным человеком. Мать изо всех сил старалась убедить следователя, что ее сын не способен никому причинить вреда. Даже перечитывая протокол много лет спустя, Конрауд остро чувствовал тревогу своей матери: она боялась, что сын мог стать похожим на ее непутевого бывшего мужа, и страдала от того, что была вынуждена оставить его на попечение такого человека.
Некоторые места в протоколе до сих пор отдавались болью в сердце Конрауда.
В.: Какие отношения у вас были с мужем, когда вы еще жили вместе?
Сигюрлёйг: Я бы не стала называть это «отношениями».
В.: Так вы жили по отдельности?
Сигюрлёйг: Вместе, но это был сущий ад. Поэтому я от него и ушла.
В.: По какой причине?
Сигюрлёйг: По разным причинам, которые никак не связаны с тем, что произошло.
В.: Это правда, что бывший муж вас бил?
Сигюрлёйг: С чего вы это взяли?
В.: Так это правда?
Сигюрлёйг: Не вижу, какое отношение это имеет к делу.
В.: Вы его поэтому оставили?
Сигюрлёйг: Не понимаю, зачем вы у меня это спрашиваете. Все уже в прошлом.
В.: Мы поговорили кое с кем из ваших бывших соседей. Они утверждают, что часто замечали у вас следы побоев, серьезность которых вы старались преуменьшить. Соседи слышали из вашей квартиры крики, а в наших архивах обнаружился протокол, согласно которому по вашему адресу был вызван наряд полиции в связи с нарушением порядка в состоянии опьянения и бытовым произволом. Полицию вызвали вы сами, утверждая, что супруг вас избил. Такое случилось дважды — в пятьдесят пятом году, когда вы и оставили мужа.
Сигюрлёйг: Значит, такой он был муж.
В.: То есть, именно поэтому вы его бросили и уехали в Сейдисфьордюр?
Сигюрлёйг: И поэтому тоже, среди всего прочего.
В.: А как реагировал на эти побои ваш сын? Он испытывал ненависть к отцу?
Конрауду было несложно представить неловкость, которую испытывала мать, когда ее спрашивали о домашнем насилии. Она никогда и ни с кем не делилась своими переживаниями на эту тему — даже со своей дочерью Бетой, сестрой Конрауда и самым близким матери человеком. Этот протокол для Конрауда тоже открытием не являлся, поэтому он знал, что дальше последует еще более тягостная, почти невыносимая для его матери, часть.
Сигюрлёйг: Конрауд был еще совсем ребенком. Но почему вы задаете мне все эти вопросы?
В.: Ребенка ваш муж избивал?
Сигюрлёйг: Нет.
В протоколе не фиксировались паузы, но Конрауд тем не менее понимал, что этот ответ мать дала не без колебания.
Сигюрлёйг: То есть, бывало, что отец шлепал его пониже спины, но в общем он всегда обходился с ребенком хорошо.
В.: Вы не знаете, какие отношения…
Сигюрлёйг: Конрауд и мухи не обидит, если вы на это намекаете. К чему эти вопросы? Мы того человека и пальцем не тронули — ни я, ни мои дети. Вам бы стоило это знать. Вы ведь в курсе, что за жулики вокруг него вились, и что за аферы он проворачивал… Врагов у него было хоть отбавляй. Я думала, вам это известно.
В.: Вы не знаете, какие отношения были у Конрауда с отцом в период, предшествующий убийству?
Сигюрлёйг: Нет. Я особо не поддерживала контакты с сыном.
В.: Вы не приезжали в Рейкьявик навестить его?
Сигюрлёйг: Ну да, так же, как и мою сестру, и по многим другим делам.
В.: А где вы с сыном встречались?
Сигюрлёйг: В одном кафе в центре.
В.: И о чем вы беседовали?
Сигюрлёйг: Обо всем понемногу. Я ведь говорила, что редко с ним виделась. Хотела узнать, как у него дела.
В.: Он не показался вам взвинченным? Или он был спокоен? Говорил ли он что-либо об отце?
Сигюрлёйг: Взвинченным? Конрауд? Никогда я его таким не видела. И об отце он ни словом не обмолвился.
В.: То есть, вы о нем не беседовали?
Сигюрлёйг: Нет.
Конрауд задержался глазами на этой лжи — об отце они еще как беседовали.
В.: У вас также есть дочь Элисабет. Какие были ее отношения с отцом?
Сигюрлёйг: Никакие — Бета живет со мной.
В.: А когда вы жили все вместе?
Конрауд в очередной раз уловил сомнение в голосе матери, который звучал у него в голове.
Сигюрлёйг: Она всегда была больше привязана ко мне, чем к отцу.
В.: Он обращался жестоко и с дочерью?
Сигюрлёйг: Не понимаю, как это связано с вашим расследованием.
В.: Попрошу вас ответить на вопрос.
Сигюрлёйг: Такое бывало. До тех пор, пока не вмешалась я.
В.: То есть?
Сигюрлёйг: В нем поселилось чудовище, но когда я это заметила, было уже слишком поздно.
В.: Не могли бы вы изъясниться поточнее?
Сигюрлёйг: Я увезла дочь от него, как только заметила.
В.: Что заметили?
Сигюрлёйг: Что он ее лапает.
В.: Вы хотите сказать, что он склонял ее к интимной связи?
Конрауд захлопнул папку.
Сигюрлёйг: Да.
25
Ласси лежал в медикаментозной коме в отделении интенсивной терапии Национальной клиники в Фоссвогюре, в то время как Рандвер со своим подельником отходили от последствий приема спиртного и наркотиков в камере предварительного заключения полицейского управления на Квервисгата. Они находились под присмотром врача, который наблюдал, как проходит их медленное восстановление после нескольких суток, если не недель, проведенных в наркотическом угаре, и вводил им соответствующие препараты, чтобы ускорить процесс. Больше всего пострадал Рандвер. Несмотря на обильное кровотечение из головы, его поведение по пути в травматологическое отделение было сродни буйному помешательству, а в палате экстренной помощи он устроил настоящий погром, перевернув вверх дном стоявшие там столы и койки, пока медперсоналу не удалось наконец его унять. После обработки ран его перевезли прямиком в КПЗ. У его сообщника тоже имелись повреждения головы, а кроме того, у него была сломана рука, но в отличие от Рандвера, вел он себя спокойно: сидел на раскладушке, покачиваясь взад-вперед, что-то бормоча себе под нос и время от времени проявляя проблески сознания. Однако через два дня его состояние улучшилось, и из КПЗ его с забинтованной головой и рукой на перевязи препроводили в допросную. Его ожидал переезд в следственный изолятор тюрьмы Литла-Хрёйн, но сначала с ним хотели побеседовать сотрудники отдела по борьбе с оборотом наркотиков. Марта наблюдала за происходящим из смежного помещения через зеркальное стекло. Допрос проходил в присутствии адвоката, который в разговор почти не вмешивался.
Подельник Рандвера утверждал, что был не в курсе нахождения Ласси в багажнике «Лендровера». За ним якобы заехал Рандвер и предложил кое-куда прокатиться. Лишь по прибытии в Нойтхоульсви