— Нет. Рандвер говорил, что она тоже… наркоша, и что работать с наркоманами — всегда риск.
— Вы заезжали домой к Лаурюсу, когда разыскивали их с Даниэлой?
— Да, но там никого не было.
— А зачем вам понадобилось так над ним издеваться?
— Да это Рандвер совсем крышей поехал. Я думал, он его убьет.
— То есть, вы в избиении активного участия не принимали, так?
— Совсем никакого участия я не принимал. Это все Рандвер.
— Однако на некоторых инструментах в сарае обнаружены отпечатки ваших пальцев, вымазанных кровью Лаурюса.
— Ну да, потому что потом Рандвер подсовывал все те штуковины мне. Вообще-то, я даже пытался его остановить. Несколько раз. Он — настоящий садист. Стопроцентный, — ответил парень, глядя на адвоката.
— А Лаурюс не говорил, что Даниэла у него дома?
— По-моему, он был вообще не в курсе, где она. А Рандвер как с цепи сорвался после того, что выдал Ласси.
— И что же выдал Ласси?
— Что она собиралась запостить что-то в Интернете. Какой-то компромат.
— Компромат на Рандвера?
— Рандвер подумал, что да.
— И как он отреагировал?
— Взбесился окончательно. Ласси что-то бормотал, бредил — ничего не разобрать. Ну еще бы — Рандвер ему так накостылял. В общем, он нес всякую галиматью. Он, по-моему, даже не соображал, где находится. А Рандвер столько всего принял, что слетел с катушек и орал, что Ласси все врет. Он уже собирался его прикончить, но тут пришло сообщение от Данни. Рандвер сразу повеселел, теперь, говорит, и наркотики заберу, и с этой девкой посчитаюсь. Долго он не думал — запихнул Ласси в багажник и сказал, что замочит их обоих — и Ласси, и его девицу — а трупы выбросит на свалку.
30
Жизнь у дочери Никюлауса была во многих смыслах непростая, и она не испытывала потребности обсуждать ее подробности с незнакомцами, включая Конрауда. В управлении они ни разу не пересекались, поскольку он поступил на службу после того, как ее уволили. Она поведала, что эту должность благодаря своим связям ей обеспечил отец. В дальнейшем, когда Никюлаус вышел на пенсию, руководство перестали интересовать профессиональные качества дочери, ей снизили нагрузку, а потом под предлогом так называемой перестановки кадров и вовсе указали на дверь. Впоследствии женщина перебирала бумажки в различных фирмах и была всем довольна. Правда, об одном факте она умалчивала — о нем Конрауда оповестили в телефонных разговорах бывшие коллеги, которые были достаточно пожилыми, чтобы помнить те времена, когда полицейское управление располагалось еще на Поустхусстрайти. Все они вспоминали дочь Никюлауса, как приятную женщину, но упоминали и о том, что истинной причиной ее увольнения стало пристрастие к алкоголю. Долгое время начальство закрывало глаза на ее зависимость, поскольку бывали периоды, когда ей удавалось воздерживаться от возлияний, но потом она снова уходила в запой, и в конце концов делать вид, что ничего не происходит, и держать ее на работе и дальше стало невозможным. Случалось даже такое, что она являлась на службу подвыпившей, а порой напивалась так, что вообще не могла выйти на работу. Один их бывших коллег сообщил Конрауду, что женщина вроде как живет одна в съемной квартире в районе Хлидар.
Конрауд дважды ей звонил. В первый раз она даже не захотела с ним разговаривать, а уж тем более встречаться. Однако во время их второй телефонной беседы Конрауду удалось пробудить ее любопытство к истории утонувшей в Тьёднине девочки, и она попросила его рассказать ей о том случае поподробнее. В конце концов она все-таки сдалась и назначила Конрауду встречу у себя в районе, на скамейке в парке Кламбратун, где она любила посидеть в погожий день.
Кламбратун пребывал в своем зимнем убранстве: трава пожухла, а деревья стояли почти обнаженные. В их безлистых кронах больше не слышалось пение птиц, зато с автострады Миклабройт доносился гул автомобилей, которые то и дело мелькали за голыми ветвями. Летом здесь было много желающих понежиться на солнышке, растянувшись на зеленой траве, но сегодня прохожие спешили по своим делам, не замечая ничего вокруг.
Конрауд нашел нужную скамейку и, усевшись на нее, созерцал наступившие в природе изменения. Немного минут спустя он увидел, как из-за деревьев со стороны Миклабройт появилась пожилая женщина, которая направлялась к нему. Глядя на то, как она одета, Конрауд подумал о своей сестре Бете: их обеих можно было принять за персонажей исландских народных сказок. На женщине было знававшее лучшие времена пальто, вязаный берет, многослойная юбка, толстые носки по колено и разваливающиеся ботинки на шнуровке.
— Это вы Конрауд? — спросила она, приближаясь к скамейке. Представившись, она присела рядом.
— Спасибо еще раз, что согласились встретиться, — поблагодарил Конрауд.
— Ну, когда вы рассказали мне, о чем речь… — ответила женщина, которую звали Аурора. — Странная эта история. Она меня… удивила.
— Почему?
— Ну, потому что я с тем случаем никогда не соприкасалась, так что не знаю, с чего вы решили, будто я могу быть вам чем-то полезна.
— Лично вы, может, и не соприкасались, но расследование было поручено вашему отцу, вот я и подумал, что у вас остались какие-нибудь воспоминания в этой связи, — объяснил Конрауд. — Я порылся в полицейских архивах, но особенных зацепок не нашел. Честно говоря, похоже, что по этому происшествию вообще не проводилось тщательного расследования: вероятно, потому, что девочка происходила из бедной семьи, а может, и по какой другой причине. Будто для такого ребенка это вполне естественный конец, если понимаете, о чем я. В обществе трагедия почти не обсуждалась, а расследование… Не хотелось бы оскорблять память вашего отца, но расследование было проведено… для галочки. А потом бараки на Скоулавёрдюхольте снесли, и о случае на Тьёднине и думать забыли.
— По-моему, вполне ожидаемо, что о нем не особенно распространялись, тем более учитывая, что это были за времена, — возразила Аурора. — Тогда о многом предпочитали не говорить вслух, знаете ли. Из уважения к родственникам жертвы.
— Ваш отец вам когда-нибудь рассказывал о том происшествии?
— Честно говоря, не помню. Если уж на то пошло, он о работе вообще мало говорил. И в управлении я никаких разговоров не слышала, но я ведь и работать на Поустхусстрайти начала гораздо позже.
— Если я правильно понимаю, Никюлаус не служил в отделе расследований?
— Нет, но он замещал там коллег, когда те, например, выходили в отпуск. Помню, что он и курсы специальные закончил, но продолжал работать обычным полицейским. Он вышел на пенсию комиссаром. Следственная работа его никогда особо не привлекала: ограбления, кражи со взломом, мелкое хулиганство — все это расследовалось как-то само по себе. Правонарушители были всегда одни и те же. А вот убийства — это совсем другое. Но они ведь и происходили крайне редко, впрочем, как и сейчас, слава богу.
— И правда слава богу, — согласился Конрауд.
Из тех, кто помнил времена, когда Никюлаус трудился в полиции, уже почти никого не осталось в живых. Среди них был Паульми, который, однако, близко с ним не общался, поэтому и посоветовал Конрауду обратиться к некоему Арноуру, одно время работавшему с Никюлаусом. Конрауд ему позвонил, и тот сразу припомнил кое-что из биографии коллеги: например, то, что в руководство полиции на него не однажды поступали жалобы от женщин, которые утверждали, что на службе Никюлаус позволял себе вольности, поведение его было развязным и заносчивым, а иногда он даже был не в состоянии держать руки при себе. Его излюбленными жертвами оказывались женщины, которых не баловала жизнь. Возможно, он предпочитал именно их, потому что крутить ими было гораздо проще: стоило лишь проявить минимум сочувствия. Однако на их жалобы начальство смотрело сквозь пальцы, поэтому Арноур решил вмешаться, чтобы Никюлауса уволили с работы. Это случилось после того, как всего за пару месяцев к нему обратились две женщины, утверждавшие, что подверглись сексуальному домогательству со стороны Никюлауса. Конрауду Арноур сказал, что это нетелефонный разговор, но намекнул, что речь шла не о банальных шлепках пониже спины. В первом случае Никюлаус принудил жертву к оральному сексу, а во втором — попытался совершить с женщиной полноценный половой акт. Все это происходило в пятидесятые годы. Никюлаус решительно открещивался от всех обвинений, а жертвы не осмеливались подать на него в суд, тем более что — как водится в таких случаях — свидетелей не имелось, так что это были только слова женщин против слов Никюлауса.
Конрауд не мог решить, стоит ли ему обсуждать свой разговор с Арноуром с дочерью Никюлауса. Еще направляясь на встречу, он размышлял, как бы поделикатнее задать определенные вопросы, чтобы не задеть ее чувств. Однако беспокоился он напрасно: эту тему подняла сама Аурора.
— Вы, вероятно, слышали, что у Никюлауса в полиции была дурная слава, — сказала она.
— Ну… да.
— Поэтому вы мне и позвонили?
— Да нет, — возразил Конрауд. — Причина в другом. Однако я действительно наслышан о его поступках. Я только сомневался, готовы ли вы это обсуждать.
— А от кого вы… наслышаны?
— От бывших полицейских.
— А могу я узнать, почему вы вдруг им заинтересовались? Что вас… Какая у вас цель?
— Мне хотелось понять, возможно ли заполнить какие-то пробелы относительно трагедии на Тьёднине, — объяснил Конрауд. — Вдруг Никюлаус что-то говорил о том случае в вашем присутствии или в присутствии вашей мамы? Может быть, в душе он все-таки чувствовал некую неудовлетворенность. У меня в распоряжении так мало подробностей того дела — я, разумеется, отдаю себе отчет, сколько минуло лет, но все же…
— Неудовлетворенность? Но… разве это был не несчастный случай?
— Ну да, — смутился Конрауд: он колебался, стоит ли упоминать о видениях Эйглоу, но в первую очередь он и правда был не до конца уверен в том, что сподвигло его так плотно заняться выяснением обстоятельств гибели Нанны. Может, выйдя на пенсию, он стал ощущать собственную бесполезность? — Да, все указывает на несчастный случай. Однако он вызвал у меня любопытство, и я хотел бы поподробнее разобраться в этом деле.