нег у него было в обрез. Иногда он спускался в порт поглазеть на причаливающие и уже пришвартованные суда. Добрую часть своей жизни он провел в море и скучал по тем временам.
Возвращаясь к себе в комнату этим вечером, он обнаружил в кухне незнакомого человека примерно одного с ним возраста, который спросил, не он ли Эймюндюр. Сначала он не стал говорить ни да, ни нет, поскольку был не обязан сообщать это первому встречному. Потом, однако, он кивнул:
— Да, это я. А что?
Тот человек объяснил, что узнал, где он снимает жилье, поскольку разыскивал его, чтобы обсудить одно дело, если, конечно, он не против.
— Так как, говорите, вас зовут? — спросил Эймюндюр.
— Конрауд, — ответил тот. — Насколько я понимаю, году в шестидесятом вы жили на Скоулавёрдюхольте. Верно?
— А вам-то какое дело?..
Откровенная бестактность его гостя не смутила:
— Вы проживали в одном из ниссеновских бараков с вашим отцом и его сожительницей, которая, как я выяснил, являлась… хозяйкой дома, так скажем. У нее была дочь…
— Да, — кивнул Эймюндюр, продолжая движение вдоль коридора к своей комнате. — Однако у меня нет времени, да и рассказывать мне не о чем.
Конрауд поднялся и занял позицию на пороге кухни.
— Я хотел порасспросить вас о вашей сводной сестре.
Вместо ответа Эймюндюр извлек из кармана ключ, открыл комнату, вошел внутрь и затворил за собой дверь.
Конрауд остался стоять в коридоре в полном одиночестве, прикидывая, что ему предпринять. Теперь, когда он обнаружил этого человека, отступать ему не хотелось, поэтому он подошел к двери и постучал. Ответа не последовало, и, подергав за ручку, он убедился, что Эймюндюр заперся изнутри. Конрауд обернулся вглубь коридора посмотреть, не идет ли кто, а потом снова постучал, но уже настойчивее, при этом достаточно громко называя Эймюндюра по имени и повторяя, что ему требуется задать лишь несколько вопросов касательно его сводной сестры и происшествия на Тьёднине.
Он подождал еще пару минут, но в конце концов решил не упорствовать — все-таки выламывать дверь и принуждать того человека к беседе он не имел никакого права. Придется набраться терпения, зайти в другой раз и уповать на то, что Эймюндюр будет погостеприимнее.
Конрауд направился вдоль коридора и, уже приближаясь к выходу, заметил, как одна из дверей приоткрылась, а в ее просвете возникло лицо женщины, которой на вид было лет пятьдесят. Она поинтересовалась у Конрауда, зачем он шумит. Тот попросил прощения и сказал, что не хотел ее побеспокоить.
— Вы стучались к Эймюндюру? — спросила она, все еще стоя за дверью, — Конрауд видел ее лицо лишь наполовину.
— Да, но это несрочно. Прошу прощения еще раз. — Конрауд снова двинулся к выходу, окончательно смирившись с мыслью, что пришел зря.
— Вы что-то говорили о происшествии на Тьёднине? — задала она очередной вопрос. — Что за происшествие?
— Да неважно, — ответил Конрауд, слегка удивившись ее настойчивости. — По крайней мере к вам это не имеет отношения.
— А что за сводная сестра?
У Конрауда промелькнула мысль, что толщина стен в этом доме, должно быть, прямо пропорциональна любопытству его жильцов.
— Всего доброго, — только и ответил он.
— Он ведь тот еще подонок, — зашептала женщина. — Он мне угрожал. Нельзя ли его отсюда как-нибудь выселить?
В этот момент дверь в комнату Эймюндюра открылась, и тот вышел на порог, молча глядя на Конрауда и свою соседку. Последняя моментально исчезла за дверью.
— Что вы ей говорили? — спросил Эймюндюр.
— Да ничего, — пожал плечами Конрауд.
— Мне не нравится, когда обо мне говорят за глаза.
— Я этого и не делал, — возразил Конрауд. — Я как раз и пришел, чтобы побеседовать с вами. Дольше нескольких минут я бы вас не потревожил.
— Ну так и не тревожьте, говорить мне с вами все равно не о чем.
Эймюндюр уже собирался захлопнуть дверь, но Конрауд сделал шаг в его сторону:
— Вы жили здесь, в Рейкьявике, когда Нанна утонула?
Эймюндюр нерешительно остановился на пороге, глядя на дверь, за которой скрылась его соседка.
— О чем вы?
— О вашей сводной сестре.
— О моей сводной сестре?
— Да.
Эймюндюр находился в явном замешательстве, но в конце концов кивком пригласил Конрауда следовать за ним в его комнату. Когда тот затворил за собой дверь, Эймюндюр жестом предложил ему присесть на допотопный стул и спросил:
— А почему вы ей интересуетесь столько лет спустя?
— Раньше я работал в полиции, — начал Конрауд, усаживаясь. — Одна знакомая попросила меня изучить подробности того происшествия. Я просматривал материалы дела и наткнулся на ваше имя…
— А при чем здесь эта ваша знакомая? Кто она такая?
— Моя знакомая полагает, что может помочь девочке обрести покой, — объяснил Конрауд. — Она экстрасенс — именно она привлекла мое внимание к случаю с Нанной, и чем больше я погружаюсь в подробности этой истории, тем более любопытной она мне представляется.
Эймюндюр смерил его долгим, тяжелым взглядом.
— Да что вы такое несете?
— Я просто пытаюсь выяснить все возможные варианты того, как развивались события.
— Возможные варианты?
— Ну да.
— В том смысле, что речь не идет о несчастном случае? Я имею в виду смерть Нанны.
— Об этом-то я и хотел вас расспросить, — сказал Конрауд. — У вас никогда не возникало никаких подозрений?
— Нет, — покачал головой Эймюндюр. — А что? Они должны были у меня возникнуть?
— У меня такое впечатление, что по горячим следам расследование было проведено весьма поверхностно, и вывод о том, что девочка погибла по стечению обстоятельств, был сделан чересчур поспешно.
Чем больше деталей я обнаруживаю, тем больше у меня возникает сомнений. Какие у вас были отношения с Нанной? Вы испытывали привязанность друг к другу?
— Да какая там привязанность?.. Я бы так не сказал. У нас ведь была разница в возрасте… Да еще отец перевез меня в этот барак, даже не спросив, хочу ли я там жить. Моя мать умерла, мы остались без дома, вот и… Вы, конечно, меня простите, но я, вообще-то, не понимаю, почему я должен вам все это докладывать.
— А с вашей мачехой? Я имею в виду мать Нанны. С ней вы ладили?
— Ну да. Но мы с ней особо не виделись — в тот период меня и дома-то было не застать. Но обижать меня она не обижала.
— Должно быть, смерть дочери, да еще при таких обстоятельствах, стала для нее тяжелым ударом.
— А как вы думаете?
— Она не винила себя в том, что произошло? Не сокрушалась из-за того, что не уследила за дочерью? Или она обвиняла кого-то еще? Вы не помните? Как она отреагировала на случившееся?
— Ну, расстроилась, конечно, — ответил Эймюндюр. — А как иначе? Да и на их отношениях с моим отцом эта история сказалась. Вскоре он решил от нее съехать — ну и я вместе с ним, разумеется. С тех пор я не поддерживал с той женщиной никаких контактов. Несколько лет я работал за границей, а потом стал ходить в море.
— Я, вообще-то, хотел узнать, не высказывала ли мать Нанны претензий к следствию? — уточнил Конрауд. — Не выражала ли она сомнений относительно того, что смерть Нанны была случайной?
— Да вроде нет.
— А вы не помните, боялись ли кого-то дети на Скоулавёрдюхольте? Они вам ничего такого не рассказывали? Не говорили о ком-нибудь, кто внушал им страх?
— Ну… ходили всякие слухи, но не то чтобы они касались только Скоулавёрдюхольта. Таскались там… озабоченные, как их называли. Но их везде хватало.
— Вы имеете в виду мужчин, которых девочкам следовало остерегаться?
— Ну да… Погодите-ка — вы на извращенцев что ли намекаете?
— Например.
Эймюндюр только покачал головой.
— Вы не знаете, обращалась ли мать Нанны к экстрасенсам, после того как погибла девочка?
— К экстрасенсам? Да нет. Не помню такого. Может, и обращалась, но я об этом не слышал.
— А носил ли кто-нибудь из вхожих в семью — родственник или знакомый — плащ? Или шляпу? Я, конечно, понимаю, что в те времена чуть ли не каждый мужчина ходил в плаще и шляпе, но дело в том, что примерно в тот же промежуток времени, когда утонула Нанна, поблизости от Тьёднина видели мужчину, одетого именно так.
Эймюндюр покачал головой.
— А не было ли среди близких к семье людей кого-то, у кого были проблемы с ногами? Не хромал ли кто-нибудь их них? — спросил Конрауд, помня о том, что ему рассказал Лейвюр Дидрикссон о человеке, которого заметил на Соулейяргата.
— Понятия не имею. Честно говоря, вы меня удивляете — не понимаю, зачем вы мне задаете все эти вопросы. И зачем вы вообще сюда пришли? Что вы хотите выяснить? Это был несчастный случай. Так нам сказали. А теперь, все эти годы спустя, появляетесь вы и говорите, что это не так?
— Да нет же, — покачал головой Конрауд. — Никаких конкретных тому доказательств у меня нет. Просто когда я изучал архивные материалы, у меня возникло ощущение, что расследование было проведено некачественно и завершилось чересчур поспешно. Понимаю, что для вас мало приятного возвращаться в памяти к тем событиям, и не стану вас дольше задерживать, но очень прошу вас: свяжитесь со мной, пожалуйста, если вдруг вспомните что-нибудь — пусть даже самую незначительную деталь — касательно случившегося.
Поднявшись, Конрауд написал свой номер телефона на лежавшей на столе газете и открыл дверь в коридор. Там никого не было. Эймюндюр, бывший жилец ниссеновского барака на Скоулавёрдюхольте, продолжал стоять возле плиты, испачканной засохшими брызгами овсяной каши.
— А вы что, угрожаете своим соседям? — неожиданно спросил Конрауд.
— А? С какой стати мне им угрожать?
— Если все-таки угрожаете, советую вам этого больше не делать.
— Никому я не угрожаю. Это вам та баба наговорила? Она — врунья.
Конрауд ограничился тем, что повторил свои слова о недопустимости угроз в адрес соседей, и уже закрывал за собой дверь, когда внезапно вспомнил о главном вопросе, который собирался задать Эймюндюру. По сути, он ради этого и пришел.