— Ну вот, а теперь чувствуй себя как дома и рассказывай, почему ты такой мрачный в этот солнечный день.
— Я нашел куклу, — сообщил Конрауд без тени радости.
Эйглоу непонимающе уставилась на него, будто и не надеялась когда-нибудь услышать эти слова.
— Все эти годы она была у Лейвюра. Он попытался сжечь ее в камине, но чуть не сгорел сам. А еще и дом свой спалил.
Эйглоу вскочила со стула, будто только в эту секунду поняла, о чем говорит Конрауд.
— Не могу в это поверить! — воскликнула она в полном изумлении. — Ты серьезно? Она еще… существует?!
Конрауд кивнул.
— Так что ты сказал по поводу Лейвюра? — не отводя от него взгляда, спросила Эйглоу. — Он что, поджег себя?
— Я только что навестил его в клинике. Он восстанавливается — что удивительно, учитывая состояние, в котором он находился, когда я его вынес из огня.
— А ты-то как там оказался?
— Я выяснил, что куклу отдали ему еще тогда — в шестьдесят первом. Однако во время нашей первой беседы он мне этого не рассказал — посчитал, что это его личное дело, — и он, в общем-то, прав.
— Но тогда… почему же ты совсем не рад? Это ведь отличная новость! Или ты думаешь, что это не та кукла?
— Да нет, к сожалению, та.
— К сожалению? А где она сейчас? Она у тебя? Я могу на нее взглянуть?
— На данный момент она у полиции, — ответил Конрауд. — А точнее, у криминалистов. У нее внутри мы обнаружили одну вещь, из-за которой вся эта история предстает в совершенно ином свете. Мы нашли в кукле рисунок, на котором, Нанна, по-моему, изобразила саму себя. Как Лейвюр, так и Эймюндюр утверждают, что у девочки был несомненный талант к изобразительному искусству, и, увидев тот рисунок, я не смог с ними не согласиться. Однако, как это ни странно, Нанна нарисовала себя… в интересном положении. Будто в тот момент она носила под сердцем ребенка.
У Эйглоу глаза на лоб полезли:
— Над ней кто-то надругался?
— Вот тут ясности нет — на этот счет могут быть разные гипотезы. Но одной из них, безусловно, является сексуальное насилие.
— Но, может, на рисунке какая-нибудь другая… девушка.
— Возможно.
— Или она нарисовала то, чего не было на самом деле, — в том возрасте у детей буйная фантазия.
— Ну да.
— Теперь-то я понимаю, почему Нанна требует свою куклу обратно, — сказала Эйглоу с уверенностью. — Знаю, почему она ее разыскивает. Вот в чем причина — эта кукла для нее очень важна.
— Я-то полагаю, что это чистое совпадение, что…
— А Лейвюр, значит, намеревался сжечь ее?
— Да, но…
— А в результате чуть не сгорел сам?
— Ну да…
— А кукла? Она осталась невредимой?
— Верно.
Эйглоу посмотрела на Конрауда взглядом, который говорил о том, что дальнейшие рассуждения излишни.
— На рисунке действительно Нанна, — сказала она. — Ее изнасиловали. А когда последствия насилия стали заметны, ее убили — утопили в Тьёднине. Разумеется, это сделал тот, кто над ней надругался.
— Но расследование ничего подобного не выявило.
— Тоже верно, но ведь ты и сам считаешь, что проведено оно было весьма посредственно. Необходимо эксгумировать Нанну. Мы обязаны установить истину. Я говорю серьезно: нельзя сидеть сложа руки.
— Я уже беседовал с моими бывшими коллегами из полиции — по их мнению, имеющихся свидетельств недостаточно для того, чтобы эксгумировать тело и возобновить расследование, — объяснил Конрауд, но по выражению лица Эйглоу он понял, что она готова лично поехать на кладбище и выкопать из могилы гроб с останками Нанны, лишь бы выяснить, что же в действительности произошло. Сам Конрауд не имел бы ничего против подобного шага, но в то же время понимал, что Марта права: улик, которые оправдывали бы такое решение, не было.
— Мне придется еще раз поговорить с Эймюндюром, — сказал он. — Необходимо понять, как он отреагирует на вопросы о насилии, которому, возможно, подвергалась Нанна. Нужно копнуть поглубже и отыскать недостающие элементы.
— Но ведь ее мама должна была бы об этом знать? — заметила Эйглоу.
— О чем?
— О том, в положении ли Нанна.
— Таких показаний нигде не зафиксировано, но это ничего не значит. Возможно, мать была в курсе того, что девочка забеременела в результате полового насилия, но никак не связала это с ее смертью. Как бы там ни было, ни полицейским, ни Лейвюру она ни о чем подобном не говорила. С другой стороны, возможно, она просто была никудышной матерью — выпивала, например, или не следила за своей дочкой.
— А может, она элементарно не знала, как ей поступить, — предположила Эйглоу. — Времена-то ведь были другие.
Конрауд лишь пожал плечами.
— А я ходила к ней на могилу, — добавила Эйглоу.
— Вот, значит, кто оставил там розу. Это была ты?
Она кивнула.
— Я поговорила с администрацией кладбища: за все эти годы ни один человек не поинтересовался тем захоронением. Нанну закопали в землю и забыли. Все, кроме нас с тобой. Нам надо что-то делать.
— Ты предлагаешь раскопать могилу? Нам самим?
— Вряд ли бы Нанна была против, — произнесла Эйглоу, будто эта идея казалась ей ничем не хуже других.
Струйка жидкой овсяной каши перелилась через край кастрюли и стекла на раскаленную плиту. Через незапертую дверь запах пригоревшей пищи проник в коридор. Ливерная колбаса, уже нарезанная ломтиками, дожидалась своего часа на столе.
В коридоре не было ни души, но одна из дверей была слегка приоткрыта — она вела в комнату той женщины, которой Конрауд рекомендовал обращаться в полицию, в случае если ее сосед будет ей угрожать или проявлять агрессию.
Запах пригоревшей каши просочился и туда. Комната была таких же размеров, что и та, которая располагалась в конце коридора, однако в ней имелось окно, выходившее во двор без единого деревца. Замызганная занавеска на окне была наглухо задернута и не пропускала в помещение солнечный свет. Обстановка состояла из дивана и стола, на котором была разбросана разная косметика, а также стоял лоток с каким-то полуфабрикатом, предназначенным для разогрева в микроволновке. Посреди комнаты валялся пакет из супермаркета — из него на пол выкатились несколько упаковок с продуктами. В воздухе пахло дешевым парфюмом.
Тишину нарушали лишь приглушенные стоны боли, издаваемые женщиной. Смиренная и беззащитная, казалось, она полностью отдалась на милость своего истязателя, который наносил ей в лицо тяжелые, равномерные удары.
Потом все стихло. Немного спустя Эймюндюр вышел из комнаты, аккуратно прикрыл дверь и вернулся к себе. Тряхнув головой, чтобы откинуть назад упавшую на лоб прядь волос, он окровавленными руками снял кастрюлю с плиты, вылил в миску не успевшие сгореть остатки овсяной каши, добавил в нее колбасу и как ни в чем не бывало продолжил с того, на чем остановился.
44
В клинике наступило время ужина. Марта беседовала с одним из врачей возле палаты Ласси, когда ей сообщили, что в западной части города была жестоко избита женщина, проживавшая в съемной комнате в доме неподалеку от улицы Фрамнесвегюр. Несчастная сумела выползти в коридор и привлечь к себе внимание. Учитывая степень тяжести нанесенных ей побоев, это преступление можно было классифицировать как попытку убийства. Полиция арестовала соседа жертвы — довольно пожилого человека. Женщина сама указала на него как на своего обидчика. Тот являлся старым знакомым полиции: на него уже не раз поступали заявления за избиение женщин, в связи с чем он неоднократно оказывался в тюремной камере. Полицейские обнаружили негодяя в его комнате на том же этаже и немедленно доставили его КПЗ полицейского управления на Квервисгата. Сопротивления он не оказал и без тени раскаяния признался в нападении на свою соседку.
— Каков мерзавец! — отреагировала Марта.
— Он, однако, отказывается поделиться с нами своей версией событий, — пожаловался ее коллега на другом конце провода.
— Ну, пусть тогда маринуется в камере.
— Это с нами он разговаривать не хочет, но утверждает, что с Конраудом пообщается.
— С Конраудом? А почему именно с ним?
— Никаких объяснений он не дает.
— Но что ему нужно от Конрауда?
— Откуда мне знать? Я же говорю — объяснений на этот счет мы от него не добились.
Марта присела возле койки, на которой лежал Ласси. Ее пригласил приехать врач: по телефону он сообщил ей, что к Лаурюсу Хинрикссону возвращается сознание. Марта поспешила в клинику, где находилась уже около часа, но пациент пока не подавал никаких признаков пробуждения. Врач объяснил Марте, что состояние молодого человека остается крайне тяжелым, но после полудня тот открывал глаза, и, судя по тому, что он смог ответить на несколько простых вопросов, его мыслительная активность восстанавливалась, поэтому Марта решила подождать еще немного.
Между тем она набрала номер Конрауда, который ответил после нескольких гудков.
— Удобно разговаривать? — спросила Марта.
— Ну, я, вообще-то, немного занят…
Марта пообещала, что отвлечет его от дел буквально на минуту и, сообщив Конрауду о задержании Эймюндюра, спросила, знакомы ли они.
— Да, это сводный брат утонувшей девочки, — ответил Конрауд. — Ты понимаешь, о ком я? Той самой девочки, о которой я тебе рассказывал, но ты решила никаких действий не предпринимать.
— Так ты с ним недавно встречался?
— Да, а что? — спросил Конрауд, и в ту же секунду у него возникло ужасное подозрение: — За что его задержали?
— Рукоприкладство. Он до полусмерти избил свою соседку.
На линии воцарилась тишина.
— Алло? — прервала ее Марта.
— Сукин сын! — сквозь зубы процедил Конрауд.
— А ты-то как связан с этим Эймюндюром?
— Какая же он скотина! — прошипел Конрауд. — Я говорил с той женщиной и рекомендовал ей вызывать полицию, если он поднимет на нее руку.
— Видимо, она просто не успела последовать твоему совету. Однако теперь он возжелал поговорить именно с тобой. У тебя есть какие-то соображения почему?