Полицейские говорили, что расследование пока продолжается, хотя нападавшие на ее сына уже арестованы. Женщина не могла даже себе представить причин, по которым молодого человека похитили и подвергли таким страшным истязаниям. Ей было только известно, что это связано с крупной партией наркотиков, стоившей огромных денег и так и не переданной заказчику. Женщина также знала, что в дело была замешана и девушка, которую обнаружили в комнате Ласси мертвой со шприцем в сгибе локтя. Мать попросила полицейских раскрыть ей подробности случившегося и узнала, что вероятнее всего в смерти девушки Ласси не виновен, однако можно с почти полной уверенностью утверждать, что они оба были причастны к перевозке той самой партии наркотиков, и в связи в этим Ласси находится под следствием. Поэтому как только он окончательно придет в сознание, в его интересах будет сотрудничать с полицией, чтобы помочь ей разобраться в деталях происшествия.
Дни напролет мать размышляла о своем сыне и о том, как он докатился до такой жизни. Она задавалась вопросами о причинах того, почему с ним всегда происходили тридцать три несчастья — «вишенкой на торте» стало его превращение в заядлого наркомана — в отличие от двух его братьев, хотя они все выросли в одной и той же семье. Ответов она не находила. В детстве Ласси был совершенно обычным ребенком и никаких проблем родителям не доставлял. Правда, в школе его, бывало, дразнили одноклассники. Сам Ласси об этом много не рассказывал, но мать о травле знала, поэтому поспешила перевести его в другую школу. Однако история повторилась и здесь, и, получив обязательное образование, учиться дальше Ласси не пошел. Уже тогда он пристрастился к алкоголю и пил за чужой счет, поэтому постоянно был должен денег людям, которые без зазрения совести над ним издевались.
И вот теперь он лежал на больничной койке с таким умиротворенным выражением, которого мать не видела на его лице с тех самых пор, как Ласси был ребенком. Проклиная злодейку-судьбу, она всеми фибрами души желала, чтобы братья Ласси оказались правы: пусть этот страшный опыт заставит его пересмотреть свою жизнь и распрощаться с пагубными пристрастиями, чтобы матери больше никогда не пришлось сидеть в больничной палате, наблюдая за тем, как ее сын балансирует между жизнью и смертью.
Подняв глаза от книги, женщина увидела, как мимо палаты прошел врач почтенного возраста в белом халате со стетоскопом на шее. Поскольку признаков того, что Ласси скоро проснется не было, она решила ненадолго выйти и выкурить сигаретку. Незадолго до этого молодая медсестра в белых сабо заглянула в палату и поинтересовалась, не желает ли она кофе. Когда девушка вернулась с чашкой дымящегося напитка, мать Ласси спросила, есть ли на этаже место для курения — может, на балконе. Медсестра ответила, что курение воспрещено на всей территории клиники, поэтому, чтобы покурить, ей придется спуститься на парковку.
— Понимаю. Лучше бы мне, конечно, вообще завязать с курением, — сказала женщина, принимая из рук медсестры чашку с кофе. — Но пока все никак не могу…
Минула пара минут, после того как мать Ласси вышла, и в палату заглянул врач, чтобы проверить состояние пациента. Ему потребовалось всего несколько мгновений, чтобы прочесть показания приборов, к которым был присоединен Ласси, пролистать его медицинскую карту, пробежать глазами список препаратов, которые ему вводились, и убедиться, что все в порядке. Совсем скоро молодой человек выйдет из комы — это лишь вопрос времени.
Врач задержался в палате еще на полминуты, а затем вышел в коридор и удалился, не привлекая ничьего внимания.
54
Одним из имен, что Конрауд нацарапал на клочке бумаги, пока находился в цокольном этаже Вивильсстадира, было Катрин Андрьесдоуттир. Он знал, что женщине уже далеко за восемьдесят и после недолгих поисков обнаружил, как ему казалось, именно того человека, которого искал. Возраст, по крайней мере, совпадал. Он позвонил по указанному в телефонном справочнике номеру, и женщина на другом конце провода подтвердила, что в пятидесятые годы она действительно лечилась в диспансере. Плюс ко всему, она с удовольствием согласилась на его визит: гости к ней захаживали нечасто, так что посещение Конрауда было для нее прекрасным поводом разнообразить свою рутину.
Катрин была вдовой и проживала в доме, обитателями которого являлись пожилые люди. Работавшая там вахтерша оказывала жильцам различные услуги, в том числе готовила еду для тех, кто ее об этом просил. Катрин с улыбкой поведала Конрауду, что с готовкой пока прекрасно справляется и сама, так что повара ей не требуются. Он поинтересовался, как ей здесь живется, присаживаясь на предложенный хозяйкой стул. Катрин ответила, что ее все устраивает. Бодрая и словоохотливая, она произвела на Конрауда приятное впечатление. Катрин хорошо помнила свое лечение в Вивильсстадире и отметила, что персонал диспансера был достоин самых высоких похвал: все — от заведующего до последней санитарки — были заботливы и обходительны. Катрин клали в диспансер трижды — каждый раз по причине туберкулеза — и она входила в самую первую группу пациентов, которых лечили новыми препаратами, благодаря которым болезнь была со временем искоренена.
— В диспансере работали замечательные люди. Они из кожи вон лезли, чтобы наше пребывание там было приятным — насколько возможно, разумеется. В конце концов, диспансер — это ведь не курорт, — покачала головой старушка. — Когда бушевал туберкулез, страдальцев через Вивильсстадир много прошло. Болезнь-то ведь это была страшная — сколько людей покалечила и поубивала! В том числе и молодых — вернее, в первую очередь молодых. Мне вот всего одиннадцать лет было, когда я попала в диспансер — сначала были легкие поражены, потом и… ну, в общем, молодежь чаще всех страдала.
— А вы не помните среди пациентов некоего Лютера? — спросил Конрауд. — У него был туберкулез костей, и он хромал.
— Лютера?
— Лютера К. Ханссона. Он был гораздо старше вас — родился в двадцать первом году.
Женщина наморщила лоб под копной седых волос. Вокруг ее дородной фигуры витал аромат только что испеченного хлеба. Через пару мгновений она покачала головой:
— Нет, что-то не припоминаю…
— Он был хромоногий, — повторил Конрауд. — Лечил его доктор по фамилии Хейльман.
— Мне очень жаль, но мне это ничего не говорит.
Конрауд не мог решить, насколько далеко ему стоит заходить со своими вопросами и как сформировать главный из них.
— Причина, по которой я этим интересуюсь, в том, что этот Лютер, возможно… как бы вам сказать… имел дурные склонности, если вы понимаете, о чем я.
Катрин вопросительно смотрела на него, будто хотела услышать дополнительное толкование его слов.
— Нездоровое влечение… к девочкам, — объяснил Конрауд. — Того же возраста, в котором были и вы.
Только в тот момент пожилая женщина поняла, что стало поводом его визита. По телефону Конрауд был краток — сказал только, что ему требуется кое-какая информация о пребывании Катрин в диспансере, а поскольку представился он только именем, не называя фамилии, она приняла как данность, что он журналист.
— Так вы не из газеты? — спросила Катрин.
— Честно говоря, нет, — признался Конрауд. — Раньше я работал в полиции. Но теперь я уже на пенсии.
— А при чем здесь… этот Лютер? Почему вы о нем спрашиваете?
— Вы его помните?
— Ну, у меня была одна подруга… Она уже, правда, умерла…
— Так…
— Но почему вы задаете такие вопросы? Это как-то связано с полицией? — На лице Катрин появилось обеспокоенное выражение. Она поняла, что это не просто приятная беседа, поскольку сидящий напротив нее бывший полицейский расспрашивает ее о вероятных случаях домогательства со стороны педофила в стенах диспансера много лет тому назад.
Тогда Конрауд решился в подробностях рассказать Катрин о том, что было известно ему, но настоятельно попросил ее ни с кем этой информацией не делиться. Он описал ей происшествие на Тьёднине, добавив, что существует вероятность того, что утонувшая девочка была знакома с Лютером, который над ней надругался.
— Боже мой! — воскликнула старушка.
— Конечно, это все лишь догадки, как вы понимаете, — подчеркнул Конрауд. — Полной уверенности, что все так и было, нет. Именно поэтому я и пытаюсь выявить недостающие факты. Признаюсь вам, что случай с этой девочкой меня потряс. С тех пор как я о нем услышал, места себе не нахожу.
— Я вас понимаю, — сказала Катрин. — Если и правда все так и случилось… Бедное дитя!
— Вы, кажется, упомянули свою подругу…
— Да, но боюсь, что это никак не связано со случаем, о котором вы рассказали. Вряд ли это имеет отношение к этому… Как его?..
— Лютер.
— Вот. Я такого не помню. А вот врача, фамилию которого вы назвали, — Хейльмана — я помню хорошо.
— Вот как?
— Я запомнила его, потому что однажды меня навещала в Вивильсстадире одна моя подружка из Рейкьявика. Так вот она меня от него и предостерегла.
— А в связи с чем?
— Я тогда сразу и не поняла, потому что со мной он всегда обходился хорошо, был очень учтив. А вот подружка моя только увидела, как он идет по коридору, вся покраснела и напряглась. Когда этот Хейльман прошел мимо нас, она сказала, чтобы я его опасалась. Она рано созрела, гораздо раньше меня… Так вот, она тогда рассказала мне — тихо-тихо, чтоб нас никто не услышал — что однажды она ходила на прием к этому доктору Хейльману, — он тогда практиковал в Рейкьявике. И во время осмотра он трогал ее там… где не должен был трогать. Поэтому она сказала, что больше никогда к нему на прием не пойдет. До этого она вообще никому не рассказывала, что с ней произошло. Только со мной поделилась. Знаете, в те времена люди о таком старались не говорить. Сейчас все по-другому.
— Значит, это был тот самый врач?
— Да, его так и звали: Антон Й. Хейльман. Подружка сказала мне, что… Я это очень хорошо запомнила, потому что никогда раньше не видела ее такой испуганно