— Мы пошли на это из уважения к Нанне, — говорила теперь Бета Конрауду, который все еще сохранял внешнюю невозмутимость. — И пусть никто не думает, что это не так. Этот случай должен быть расследован, как того заслуживает несчастная девочка. Я рада, что Марта распорядится провести экспертизу останков. Если ничего не обнаружится, мы по крайней мере утешимся тем, что Нанне никто не причинил вреда. В ином случае…
— … придется заново открыть дело, — закончил за нее Конрауд. — Надеюсь, что я не зашел слишком далеко, рассказав тебе о Нанне. По сути, Марта-то права…
Бета кивнула:
— Однако я все равно не сомневаюсь, что мы поступили правильно.
Короткая трель его мобильника возвестила о входящем сообщении: Марта просила Конрауда подъехать в морг на Бароунсстигюр.
— Похоже, мы это скоро выясним, — обратился он к Бете, одновременно отправляя Марте ответ, что уже едет.
58
Марта ждала его у входа в морг со своей привычной тонкой сигаретой с ментолом в руке. Судя по окуркам, валявшимся у ее ног на тротуаре, она стояла там уже довольно давно. В другой руке она держала пустой бумажный стаканчик, видимо, из-под кофе. Марта выглядела спокойнее, чем когда выговаривала ему на кладбище в Фоссвогюре: казалось, энергия покинула ее. На ее лице было выражение, которое Конрауд хорошо знал, поскольку не раз и не два видел его за годы их совместной службы в полиции: выражение лица женщины, которая смертельно устала. Устала от своей работы, от того, что ей приходилось видеть и переживать каждый божий день, от историй, что она вынуждена была выслушивать, от негодяев, что ей приходилось задерживать, а потом вести с ними душеспасительные беседы, от нецензурной брани, что обрушивалась на нее. Сейчас перед Конраудом стояла женщина, которая, предложи ей работать задаром на городской свалке, с радостью бы согласилась, лишь бы только уйти из полиции.
— Ты ведь больше не куришь, верно? — сказала Марта, бросая на землю очередной окурок и растаптывая его ногой.
— Почти, — ответил Конрауд, который, бывало, позволял себе сигарку, когда хотел почувствовать аромат табака.
— Не знаю, говорила ли я тебе уже, что никогда не собиралась работать в полиции, — изрекла Марта, доставая из пачки очередную сигарету и зажигая ее. Выпустив дым, она понаблюдала за тем, как он рассеивается в темноте.
— Говорила, — кивнул Конрауд. — И не раз.
— Паскудная работенка.
— Кому ты рассказываешь?
— Мало того что паскудная, так еще и зарплата мизерная, — добавила Марта. — И чем я вообще думала, когда пошла в полицию? Кто меня заставлял?
— Видимо, ты хотела сделать этот мир лучше.
— Я тебя умоляю!
— Ну или хотя бы попытаться сделать его лучше. Так оно и бывает: начинаешь работать, втягиваешься, а через несколько лет ты уже ни на что другое и не способен. У всех одна и та же история, разве нет?
— Я вот иногда думаю: будь я гидом, каталась бы сейчас с туристами по Исландии! А потом понимаю, что я же ничегошеньки про страну не знаю: ни где какая гора, ни где какой фьорд. Засосал меня этот проклятый город!
— Ну, знаешь ли…
— Было бы здорово поменять обстановку — хоть ненадолго… — вздохнула Марта. — Плюнуть на все — и только меня и видели!
Конрауду не приходило в голову, как поддержать старую подругу в момент уныния.
После долгого молчания Марта заговорила вновь:
— Пришли результаты токсикологического анализа Данни — наконец-то. Что-то там в лаборатории напутали, поэтому только сейчас заключение прислали. Короче говоря, она себе не наркотик ввела, а лекарство.
— Лекарство?
— Да, сильнейшее болеутоляющее. Некоторые подделывают рецепты, чтобы заполучить его, но при желании его можно и в социальных сетях купить — как и все остальное, кстати. Сильное, зараза, настолько, что и лошадь вырубит.
Они немного помолчали. Поддавшись неожиданному порыву, Конрауд решил выложить Марте все, что знает, — Бета ведь и не просила его хранить тайну. Кашлянув, он сказал:
— Я знаю, кто раскопал могилу. Это сделала моя сестра. Я рассказывал ей о Нанне и о том, что она утонула в Тьёднине. Сестру эта история не оставила равнодушной, потому что она и сама… пережила насилие. Она подговорила двух подруг из «Стигамот», и они втроем поехали на кладбище. Они не жалеют о том, что сделали. Ни о чем не жалеют.
— И ведь им пришлось взять это на себя!
— Что ты имеешь в виду?
— Очевидно, я должна перед тобой извиниться.
— Даже так? Что-то обнаружилось?
— Обнаружилось, что ты был прав. — Марта бросила на землю не докуренную сигарету. Ярость, которая разрывала ее всего несколько часов назад, улеглась. — Мне надо было прислушаться к тебе. Врач внял моим мольбам и в срочном порядке провел предварительный анализ. Девочка была беременна: в гробу обнаружились останки плода. Если бы тот, кто проводил ее вскрытие, работал на совесть, он бы это сразу заметил. Здешний врач посчитал, что патологоанатом отнесся к своим обязанностям по меньшей мере халатно, поэтому он поднял документы, чтобы выяснить, кто это был. У него это заняло уйму времени, но вернувшись, он сообщил мне, что заключения так и не нашел, хотя в журнале учета стоит подпись.
— Не Антона ли Хейльмана? — спросил Конрауд.
— Именно его. — Марта взглянула на него озадаченно. — А самое интересное, знаешь, что? Раньше я этой фамилии никогда не слышала, а сегодня сталкиваюсь с ней уже во второй раз!
— Во второй?
— Да. Антон Хейльман — прадедушка Данни.
— Как это?
— У Антона Хейльмана было двое сыновей, один из которых дедушка Данни.
Сказать, что Конрауд удивился, это ничего не сказать. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать слова Марты.
— Ты уверена?!
— А что тебя так удивляет? — спросила Марта, заметив, как Конрауд изменился в лице. Ей редко когда удавалось выбить его из равновесия. — Все исландцы в той или иной степени приходятся друг другу родственниками, — добавила она.
— Неужели это возможно?..
— Ты о чем?
— Погоди-ка, погоди… Антон Хейльман проводил вскрытие тела Нанны, но никто не видел его заключения. В то же время Хейльман являлся лечащим врачом Лютера, который, согласно информации Эймюндюра и одного пожилого извращенца, был педофилом и приходил в барак, где жила Нанна. Ее мать работала в Национальной клинике — там же, где и доктор Хейльман. Кроме того, существует вероятность, что когда девочка утонула, поблизости от Тьёднина видели Лютера. А он, как я и говорил, лечился от туберкулеза в Вивильсстадире у Хейльмана… — Конрауд опустил взгляд на тротуар, забросанный окурками Марты. — И вишенка на торте: расследование доверили Никюлаусу, который был не полицейский, а одно название… — добавил он чуть ли не шепотом.
— Ты предполагаешь, что этот Лютер надругался над девочкой и убил ее, а Хейльман покрыл преступника? — сказала Марта. — Но зачем ему это понадобилось? Что у него был за интерес?..
— Ты дала распоряжение взять образец ДНК с останков плода?
— Естественно… Но…
— Возможно, это не Лютер… — проговорил Конрауд. — Возможно, это не он отец ребенка.
— А кто же?..
— Врач. Антон Хейльман.
— По-твоему, это он изнасиловал Нанну? А потом избавился от нее? Не было ли ему проще сделать ей аборт?
— Не знаю.
— Но ведь…
— Еще есть вероятность, что они оба насиловали Нанну, а потом Лютер расправился с ней, утопив в озере, — предположил Конрауд. — Не знаю, о чем те двое думали. Знаю только, что они нелюди.
С улицы доносился шум проезжающего автомобиля. Когда он умолк, в стенах дома вновь повисла тишина, нарушаемая лишь затрудненным дыханием мужчины. Он сидел на диване, по-прежнему в халате, с кислородной маской, которую плотно прижимал к носу и рту. Наполнить легкие кислородом стоило ему огромных усилий, будто каждый вдох мог оказаться последним. Он подумывал о том, чтобы вызвать «скорую», но решил, что пока не время. Может, он вызовет ее позже. «Скорая» приезжала к нему и прежде и отвозила его в больницу, где врачи ставили его на ноги. Однако потом он возвращался домой, у него случался очередной приступ, и все повторялось по новой.
Он так сильно закашлялся, что все тело задергалось в конвульсиях, и он почувствовал, что вот-вот задохнется. Когда кашель наконец прошел, он снова прижал маску ко рту и стал жадно втягивать в себя кислород. Он вспоминал о визите бывшего полицейского, которого уже давно знал, и о той девочке, что утонула в Тьёднине. В частности, он размышлял о том, на что как-то раз намекнул этот шакал Лютер. Тогда он подумал, что тот заливает, но теперь подозревал, что была в его словах и доля правды.
Он понятия не имел, сколько кислорода у него осталось, знал только, что пользуется этим баллоном уже прилично, и чувствовал, что струя кислорода, поступающая в маску, уже не такая мощная. Он попытался нащупать телефон, что лежал на столике возле дивана, но в этот момент его сразил новый приступ кашля, еще более сильный, чем предыдущий. Он снова почувствовал, что задыхается, предпринял попытку подняться с дивана, но вместо этого свалился на пол, и маска выпала у него из руки.
— Лютер… — прошептал он.
Его тело содрогалось от кашля, пока он безуспешно силился нашарить на полу маску. Отчаянные попытки втянуть в легкие воздух ни к чему не приводили. В довершение всего к горлу подступила тошнота, а спазмы продолжали сотрясать тело. Он не мог надышаться, судорожно ловил ртом воздух и кашлял, кашлял, кашлял…
Немного спустя в стенах дома вновь повисла тишина, нарушаемая лишь шумом автомобиля, который проезжал мимо и удалялся вдоль улицы.
59
Дом уже не выглядел таким лощеным, как когда Конрауд оказался здесь впервые по просьбе пожилых супругов, которые предпочитали, чтобы новость о том, что их внучка связалась с наркоторговцами, получила огласку. Тогда он по достоинству оценил строгость линий, большие окна, скаты медной крыши — черты, которые объединяли все дома в этом районе, где могли позволить себе жить только люди с определенным достатком. Достаточно было взглянуть на фасад, чтобы понять, что хозяева дома весьма состоятельны и стремятся к тому, чтобы сделать свою жизнь максимально комфортной. Но теперь дом утратил в глазах Конрауда свое величие, и его формы, которые всего несколько дней назад казались ему верхом изящества, представлялись чуть ли не безобразными, а размеры — до неприличия большими.