– А ну-ка, ступайте в лес да принесите еще хворосту, чтобы развести костер, – командует она.
Мы втроем бежим в лес с розовой пластмассовой корзиной, которую она нам вручила. В лесу деревья растут очень часто, и сразу становится темно и тихо.
Дедушка сказал, что скоро состоится важное событие.
– Как ты думаешь, что это за событие? – спрашивает Силвер. Она подобрала ветку и бросает ее в корзину.
– Не знаю. Может, дадут конфет? – с надеждой высказывает предположение Мелоди.
– С дедушкой никогда не знаешь, чего ждать. Может, конфет, а может, и ничего, – предостерегаю их я, чтобы напрасно не надеялись.
Но что-то тут должно произойти, это точно, это я почувствовала сразу, как только мы приехали.
Мы продолжаем собирать ветки.
– Смотри, Кармел, какая огромная! – Мелоди поднимает толстую ветку. – Давай, отнеси ее. Мама тебя похвалит.
– Спасибо. – Я беру ветку. Какая все-таки Мелоди добрая. Ее зубы блестят в темноте.
– Хорошо все-таки, что у нас есть Кармел. Правда, Силвер?
Мелоди просовывает свою ладонь в мою и сжимает ее.
Силвер поднимает ветки за самый кончик, старается не запачкать руки.
– Еще бы… – Она бросает ветку в корзину и потирает ладони друг о друга, счищает грязь.
– А я очень рада, что есть вы, – шепчу я. Здесь, в лесу, кажется, что мы остались одни среди густых деревьев и можем спокойно говорить. – Я рада, что здесь есть дети.
– А я вот не понимаю. – Силвер упирает руки в боки. – Почему мы должны колесить по свету? Это нечестно. Я хочу, чтобы было много детей, и школа была, и учебники, и коробочка с завтраком, и все, как раньше.
– Как, вы не ходите в школу? Так не бывает, все дети должны ходить в школу.
– Бывает, еще как бывает. Мы вот не ходим. Да ну ее, эту школу, без нее даже лучше, зачем она нам нужна, эта школа, – говорит Силвер вдруг совсем противоположное тому, что говорила только что.
– А коробочка с завтраком и вообще? Как вы учитесь?
– Мама учит нас. И папа занимается с нами Библией. Он говорит, что больше ничего для жизни не требуется.
– А чему вас учит Дороти?
– Иногда математике. Мы должны уметь сосчитать доллары, которые она скопит для нас. Или там сколько миль до Мексики.
– Вот если бы здесь была библиотека, мы бы туда ходили! – вздыхаю я.
Я краем глаза посмотрела книги, которые стоят на полке, над кроватью Дороти и дедушки. Все они наподобие Библии.
– фу, – фыркает Силвер, как бы показывая, что книги – это чепуха.
– Зато теперь у нас есть подружка. Кармел стала нашей подругой, правда же? Как будто мы познакомились в школе, – смущаясь, говорит Мелоди.
У меня рождается мысль.
– А давайте сами себе устроим школу, – предлагаю я.
Им нравится эта идея, сразу видно. Они забывают про хворост и смотрят на меня.
– Как это? – спрашивает Силвер.
– Да хоть в фургоне. Будем проводить занятия. Можно найти какие-нибудь книги и делать по ним уроки. А на переменках есть сэндвичи из коробочки. И решать примеры, и все такое. И еще работать над художественными проектами.
Мы в школе работали над кое-чем таким – делали динозавра из папье-маше всем классом, каждый изготавливал какую-нибудь часть. Это было уже давно, и с тех пор динозавр пылился на книжном шкафу, но миссис Бакфест сказала, что в следующей четверти повесит его на веревочках под потолком. Наверное, я никогда не увижу, как он болтается у ребят над головами. Я делала чешуйки на его хвосте.
– Давайте! – говорит Мелоди. – А ты что думаешь, сестра?
– А кто будет учительницей? – неожиданно спрашивает Силвер.
Подумав, я отвечаю:
– Все по очереди. А если Дороти будет свободна, то, может, и она нас поучит чему-нибудь. Тому, что сама знает.
– У мамы есть картинки с черепами, – говорит Мелоди. – Но она их прячет.
– Как? С человеческими черепами? – У меня мурашки бегут по спине.
Мелоди кивает, глаза у нее расширяются.
– Ага. Похожи на человечьи. – Мелоди растопыривает пальцы и прикладывает их к лицу, ногтями вниз, изображая оскал.
– Зачем они ей?
– Не знаю, – отвечает она через растопыренные пальцы.
– Ну при чем тут черепа? Мы же говорим про школу, – напоминает Силвер.
Мы замолкаем ненадолго.
– Так ты правда хочешь школу? – спрашиваю я.
– Давайте завтра же и начнем, – отвечает Силвер. – Ну, хватит. Мы уже насобирали целую кучу.
Мы все вместе бежим к фургону.
– Умницы, девочки, умницы, – говорит Дороти, когда видит нашу корзину. Она присаживается на колени и начинает разбирать хворост.
Высокие деревья раскачиваются под ветром, неподалеку от нас течет широкая река, ее берег усыпан галькой. Я бреду по камням в своих жестких туфлях и смотрю на воду. В середине течения она закручивается черными воронками, и кажется, что там нет дна. У меня снова возникает это чувство – что должно произойти что-то, а коричневые листья кружатся передо мной и падают на туфли.
Дороти хозяйничает и командует:
– Дайте сковороду… нет, не эту, а вон ту, с длинной ручкой. Принесите дров для костра. Присмотрите за огнем, девочки. А теперь открой вон те банки с бобами, Силвер. Выложи в большую сковородку. У нас сегодня будет ковбойский ужин. Совсем не жгучий, слышишь, Кармел, – окликает она меня.
Я думаю – может, Дороти снова меня полюбила? Она широко улыбается, и я гоню подальше мысль про черепа, о которых рассказала Мелоди.
Каждому находится занятие. Моя работа – вынимать вилки и ложки и раскладывать на чистой скатерти, которая расстелена на земле.
В этот момент дедушка появляется из-за фургона и произносит слово «крещение».
У некоторых слов есть цвет. «Тропикана» – оранжевого цвета, конечно же.
«Крещение» – белое, белое, белое. Только не когда его произносит дедушка – тогда оно становится черным. Черным, как его Библия. Дедушка как будто подрос. Плечи стали широченными, огромные руки опущены вдоль тела.
Дедушка снимает ботинки и носки, стоит на гальке босыми ногами, они синие и костлявые. Он заставляет меня разуться и берет за руку.
– Дух святой в реке, Кармел! – кричит он. Дороти с девочками подходят ближе и становятся в ряд, смотрят на нас.
От холода я не могу произнести ни слова. Я дрожу, дедушка крепко сжимает мою руку, мы заходим в воду так глубоко, что моя юбка пузырем всплывает кверху. Дедушка читает что-то из Библии, которую держит в другой руке, и большая капля повисает на кончике его носа и дрожит, пока он произносит слова.
На усыпанном галькой берегу Дороти с девочками поют:
Омылся ли ты в крови,
Омылся ли ты в крови,
В очистительной крови агнца,
Очистительной крови…
Их голоса разносятся над рекой, смешиваются с плеском воды.
Кровь агнца, вода реки – я чувствую их запах. Я даже чувствую их вкус.
Потом он убирает Библию в карман, его большая ладонь ложится на мое лицо, от нее тоже пахнет кровью агнца, и речная вода заливается мне в уши…
– И ее старое имя будет отринуто. Отныне наречена она будет во имя господа, и имя ей будет Мёрси[4]…
Он закрывает мне глаза рукой, сильно толкает, и я падаю навзничь в воду.
Дух у реки, наверное, очень сильный. Течение подхватывает меня и несет прочь.
Я выныриваю, человечки вокруг похожи на раскрашенных кукол – дедушка протягивает руки, кричит: «Она ударилась головой». Мелоди на берегу тоже что-то кричит, продирается через заросли ежевики, расцарапывает лицо о колючки, разрывает платье.
Я снова погружаюсь под воду, долго-долго опускаюсь и вижу там, внизу, белое лицо и руку. Это мама, моя мамочка, мама. Это ее прекрасное лицо, и со дна реки доносится ее голос: «Кармел». И все.
Наступает чернота, как будто дедушкина Библия проглотила меня.
Дедушка давит мне на грудь, а галька впивается в спину.
– Мама. – Из моего рта выливается вода.
– Я достал тебя, дитя, – говорит дедушка, продолжая нажимать мне на грудь. – Я спас тебя. Я спас тебя.
– Не ты, а мама. – Я хочу оттолкнуть его, и он хватает меня за руки.
У Мелоди через все лицо идет глубокая царапина, из которой течет кровь. Дороти относит меня в фургон. Она раздевает меня, закутывает в одеяло, кладет в постель.
– Кармел чуть не умерла, – всхлипывает Мелоди.
Она стоит рядом в разорванном платье, через дырки видны на коже капельки крови от колючек. Я дотрагиваюсь пальцем до одной, и мой палец становится красным.
Дороти снимает с Мелоди платье, у нее все тело в царапинах и ссадинах.
– Ах, боже мой, дитя, – вздыхает Дороти.
Мелоди остается в одних желтых трусиках и начинает плакать еще громче.
– Чшш, чшш, – говорит Дороти.
Она идет к костру, наливает горячей воды в кувшин, потом возвращается в фургон, капает что-то в него из синего пузырька и протирает царапины тряпочкой.
– Все в порядке. Царапины неглубокие, – говорит она. Но все равно вода в кувшине сначала розовеет, потом краснеет.
– Стой спокойно, моя девочка. Я вытащу колючку. – Дороти берет какие-то щипцы и, нахмурив лоб, вынимает колючку. – И еще одну. И еще. Дитя мое, да ты просто как подушка для иголок.
Дороти вытаскивает колючку за колючкой, а я сворачиваюсь клубочком под одеялом, чтобы согреться.
Покончив с колючками, Дороти велит Мелоди в одних трусиках постоять на воздухе, чтобы остановилась кровь. Скоро кровь перестает течь.
– Все в порядке, ты быстро вылечилась, Мелоди, – говорит Дороти. Она надевает на дочку ночную рубашку и посылает к костру.
Потом поднимает с полу мое платье.
– Испорчено, – заключает она.
Я вижу, что в порванные кружева забились камушки, мелкие ракушки и ярко-зеленые водоросли.
Длинные волосы Дороти распущены. Улыбка куда-то подевалась с ее лица. Я вспоминаю мамино лицо, которое светилось добрым ясным светом, и ее голос, который назвал меня под водой моим настоящим именем. Я хочу умереть. Вернуться в эту реку и остаться там с мамой.