Дедушка склоняется над мальчиком сзади, нависает над ним.
– Все смотрите сюда. Встань, мальчик, встань и иди.
С минуту ничего не происходит, потом мальчик пытается пошевелить своими ножками-прутиками, они дрожат и трясутся.
– Встань, мальчик. Встань! – кричит дедушка.
Несчастный, правда, старается. Он сжимает изо всех сил зеленые подлокотники своей каталки и становится еще бледнее.
– Да! Видите? Видите, как мальчик встает!
Дедушка как-то смешно пританцовывает у него за спиной.
Мальчику удается чуть-чуть приподняться над креслом, все его тело содрогается, по лбу катится пот. Посмотреть на него собирается толпа.
– Прекратите! – кричу я. – Хватит его мучить!
Но они не обращают на меня внимания, даже голос мой не слышен в этом шуме. Все хотят, чтобы мальчик встал и пошел по залу, а они бы смотрели на это чудо. Они продолжают кричать ему: «Встань, встань», убеждают, что ему уже лучше. Я больше не в силах на это смотреть. Я не могу закрыть глаза руками – Дороти сжимает мои руки, поэтому я отворачиваюсь. Когда я поворачиваю голову обратно, мальчика больше нет.
Как только Дороти отпускает меня, я выбегаю за дверь и большими порциями глотаю свежий воздух.
Возле белой церкви по-прежнему шумно, все бурлит, как во время бури. Я зажимаю уши руками.
– Куда ты собралась, дитя? – окликает меня Дороти. Я оглядываюсь, она стоит, прислонившись к двери.
– Погулять.
Вокруг на много миль желтые поля, поля, поля, и самолет в небе.
– Не уходи далеко.
Тень от крыльев движется по желтому полю, становится больше и накрывает меня, холодная и темная.
– Слышишь, нет?
У меня в голове мелькает какое-то воспоминание.
Маленькое окошечко, шум двигателей. Женщина в кукольной шляпке на голове. Я удивляюсь, как она не падает у нее с головы, такая крошечная. На пиджаке у нее серебристый значок, на котором написано имя: «Шелли». Она наклоняется ко мне, у нее доброе и милое лицо с блестящими розовыми губами, она обращается ко мне:
– Привет. У тебя все в порядке?
Дедушка, он сидит рядом, широко улыбается ей и говорит:
– Все в порядке, просто ее немного мутит.
Но леди, похоже, не до конца верит ему, она наклоняется ниже ко мне:
– Принести тебе чего-нибудь? Воды или, может, колы? Хочешь кока-колы, солнышко?
Почему-то я без всякой причины, сама не понимаю отчего, начинаю хохотать ей в лицо. Я смеюсь и смеюсь, на ее лице появляется испуг, она выпрямляется, придерживая поднос кончиками пальцев, и идет прочь от нас, бормоча на ходу:
– Позовите, если что-нибудь понадобится…
Тень самолета перемещается дальше, теперь черные крылья отпечатались на белой стене церкви.
– Я прилетела сюда на самолете? – спрашиваю я у Дороти.
Она пожимает плечами:
– Ясное дело. А как еще сюда можно добраться, по-твоему?
– Но… но… почему я ничего не помнила про полет до сих пор?
– Полет как полет, – говорит она, и в этот момент я чувствую себя, как пойманная букашка, потому что мне только что удалось заполнить огромную дыру в головоломке, и никто даже не понимает, как это важно.
Самолет пролетел, остался только звук, похожий на гудение пылесоса, который становится все тише и тише.
Я снова подумала о том, чтобы сбежать… но поглядела на бескрайние поля. Я вспоминаю темный лес и что мне некуда пойти и понимаю, что бежать бессмысленно. Мне хочется увидеть папу, но он далеко, за миллион миль отсюда. Дороти, дедушка, двойняшки – вот теперь моя семья. И только дедушка заботится обо мне, и больше никто на свете. Если я убегу, то просто натерплюсь страху и останусь одна-одинешенька.
Я брожу возле церкви по траве, медленно переставляю ноги в туфлях. Две бабочки резвятся у меня перед носом, я их прогоняю.
– Не сегодня, – сердито говорю им.
Вдруг на склоне холма я вижу огромный коричневый орех. Я мигаю, и он превращается в голову.
Я забываю про бабочек и наклоняюсь.
– Эй! – кричу я.
– Привет. – На меня смотрят карие глаза, потом появляется рука, которая рвет траву.
Скользя в своих жестких туфлях, я спускаюсь вниз. Это мальчик в черном костюме и галстуке, но ему, похоже, плевать на свой костюм. Он валяется на траве, и вся спина у него облеплена травой.
– Ты был в церкви?
Он кивает. Я сажусь рядом с ним. Похоже, он тоже рад, что вырвался оттуда.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
– Нико.
– Вот как. – Я не знаю, что еще сказать, поэтому просто смотрю на него.
Солнце освещает его смуглую кожу, черные волосы. От длинных ресниц падают тени на щеки. Я думаю, что его можно назвать – хоть это, конечно, и неподходящее слово для мальчика – хорошеньким. Я быстро отвожу взгляд в сторону, чтобы он не подумал, будто я пялюсь на него.
– Мне стало жарко, – говорит он.
– Мне тоже.
У меня до сих пор звенит в голове от шума и крика. Руки дрожат.
Я утапливаю носки своих черных лаковых туфель глубже в мягкую траву.
– Меня зовут Кармел. Мне восемь лет, – говорю я и чувствую себя ужасно глупо – меня ведь никто не спрашивал, зачем я это сообщила?
– А мне одиннадцать. Две недели назад исполнилось, – просто говорит он.
Вид у него какой-то одинокий и немного печальный, но это почему-то делает его еще симпатичней, и я спрашиваю:
– А что ты делаешь здесь? Ты пришел с мамой и папой?
Он кивает:
– Да, они там, в церкви. И еще сестра, у нее церебральный паралич. Они пытаются ее вылечить. Она правда очень сильно болеет.
Я смотрю на землю. Я не знаю, что такое церебральный паралич, и мне не интересно спрашивать, зато интересно, почему он так необычно говорит по-английски.
– Ты приехал из другой страны?
– Из Румынии, – кивает он.
– Не знаю такой страны.
Он улыбается, и я чувствую солнечное тепло на своей коже.
– А я из Норфолка, это в Англии. – Я снова зачем-то сказала ему то, о чем он не спрашивал. Я тоже начинаю рвать траву, как он.
Но он как будто не слышал моих слов.
– Никогда они ее не вылечат. Ничего у них не получится. – Он сильно хмурится. – Лучше бы оставили ее в покое.
– А вдруг? – тихим голосом спрашиваю я. Мне хочется, чтобы он надеялся на лучшее, но я вспоминаю мальчика в инвалидном кресле. – Да, это не всем помогает. Но дедушка говорит, что иногда калека встает с постели и начинает ходить. Он верит, что и слепой может прозреть на оба глаза. Он встречал такое. Он говорит, что я тоже могу… – Я замолкаю и закусываю губу.
– Ты можешь? – Он произносит это с таким сомнением, словно я сболтнула ужасную глупость.
– Ну, не знаю… – Я пожимаю плечами. – Так дедушка утверждает.
Слышно, как народ повалил из церкви, и мы быстро скользим вниз по склону.
– Я верю, что ей станет лучше, – говорю я горячим шепотом.
Сверху раздается голос:
– Эй, вы, чем вы там занимаетесь? – Это Дороти. – А ну, иди сюда.
Нико встает.
– Пошли, – говорит он, берет меня за руку и тащит наверх.
Мне смешно от того, что меня так волокут, и от того, что у него такая сильная рука. Я вижу, как удаляется узкая спина Дороти, и мне очень-преочень хочется, чтобы она забыла про нас, и мы бы с Нико остались вдвоем и побыли вместе еще какое-то время. Но Дороти останавливается и ждет нас, а потом хватает меня за запястье, и Нико выпускает мою руку.
Двойняшки бегут нам навстречу, их волосы развеваются на бегу.
– Идем скорей, Кармел! – кричит Мелоди. – Мама сказала, что ты совершила исцеление. Она говорит, благодать божья снизошла на нас сегодня.
Я думаю про мальчика-тростинку в инвалидной коляске.
– Это правда?
– Да, да. Пошли скорей.
Я оглядываюсь. Нико уходит прочь, засунув руки в карманы. Мне хочется догнать его. Сказать ему – а вдруг это правда? И его сестра тоже поправится? Но к нему подходит его мама и обнимает за плечи. Она смуглая, как он, на ней шаль – яркие цветы на черном фоне, в ушах золотые кольца. Нико не хочет разговаривать с ней. Он смотрит вниз, в землю, словно хочет проткнуть ее взглядом.
Дороти снова выстраивает нас в шеренгу перед дверью, из которой выходят люди, покачиваясь. Многие держат в руках хрустящие доллары и – я не верю своим глазам – протягивают их ей. Она засовывает их в специальную сумку с молнией, такой я никогда раньше у нее не видела и понятия не имею, откуда она ее взяла. Они приговаривают: «Спасибо, спасибо».
После того как Дороти издевалась над мальчиком-тростинкой, я не хочу даже стоять рядом с ней. Каждый раз, когда я вижу, как она запихивает доллары в свою сумку, у меня в груди клокочет злость, я отхожу от нее и встаю рядом с Силвер.
Дама в шляпе с цветами выходит со своим яйцеглазым мужем. Цветы на шляпе помяты. Я улыбаюсь ей, она отвечает мне печальной улыбкой, и я смотрю им вслед, когда они спускаются по дорожке. Муж всей тяжестью навалился на нее, и не будь она такой большой и сильной, они бы просто упали. Силвер внимательно глядит на меня:
– Что с тобой, Кармел?
– Иногда мне хочется убить вашу маму, – говорю я. Ну, все. Я перестаю дышать. Сейчас она побежит и все расскажет. Вместо этого глаза у нее вспыхивают, и она хихикает:
– Понимаю! Мне тоже.
Мелоди стоит с другой стороны от нее.
– О чем вы там шепчетесь? – спрашивает она.
Теперь, если я больше говорю с одной, другая как будто завидует.
– Ни о чем, – отвечает Силвер. – Кармел, можно у тебя кое-что спросить? Только ты поклянись, что скажешь всю самую честную правду.
Они обе склоняются ко мне:
– Скажи, ты ангел?
Дороти стоит за нами, она все слышала.
– Девочки, оставьте Кармел в покое. Ей нужно отдохнуть.
– Мам, ну, правда же она ангел? – Силвер хочет разобраться во что бы то ни стало. – Папа говорит, что да.
Дороти сверлит меня взглядом:
– Ну, скажи нам, кто ты? Мы ждем.
Я рассматриваю свои ладони. Они в зеленых разводах от травы.
– Я Кармел, – отвечаю я. – Кармел, и больше никто.
Мне ужасно хочется увидеть Нико еще раз, но его уже увели.