Я не приезжала на дачу неделю. Приехав, была встречена торжествующим воплем: «Я научилась!»
Тут же села на велосипед и поехала, выкликая:
— Ну, как? Теперь не презираешь? Теперь больше не презираешь?
Первого мая мы с Сашей ходили по улицам, купили красный воздушный шар и пустили его на волю. Он летел красиво и плавно. Люди останавливались и улыбались, следя за ним.
— Вот видишь, скольким людям удовольствие доставили, — сказала я.
Потом, даже три дня спустя, Саша, рассказывая про шар, непременно добавляла: «Вот сколько удовольствия мы людям доставили!»
1 июля 49.
Очень люблю эту белорусскую песню и буду петь ее Сашке:
Наша перепёлочка старенькая стала.
Ты ж моя, ты ж моя, перепелочка,
Ты ж моя родная перепёлочка.
А у перепёлки заболели ножки.
Ты ж моя, ты ж моя перепёлочка,
Ты ж моя родная перепёлочка.
А у перепёлочки маленькие детки.
Ты ж моя, ты ж моя перепёлочка,
Ты ж моя родная перепёлочка.
Поиграй же с нами, перепёлочка.
Ты ж моя, ты ж моя перепёлочка,
Ты ж моя родная перепёлочка.
9 июля 49.
Выслушав песню, Саша заплакала:
— Я потому плачу, — объяснила она, заливаясь слезами, — что перепёлочка старая, у нее всё болит, а дети этого не понимают и еще говорят: поиграй с нами.
Шура сказал Саше:
— Ты так много разговариваешь, что я стану звать тебя хрюшка-говорюшка.
— А еще лучше поросятина-говорятина, — предложила Саша.
Чувство юмора у нее безошибочное.
Я уже записала ее в школу. К той учительнице, которая учила когда-то Изю — с первого по четвертый класс. Ее зовут Александра Ильинична Воскресенская.
Шура Саше:
— Ты что всё споришь со мной? Разве можно идти против отца?
Саша:
— А Павлик Морозов?
24 июля 49.
Я сижу и работаю. Рядом со мной за столом сидят Галя, Эдда и Саша. Галя читает «В Крымском подполье», Эдда — «Возмутитель спокойствия», Саша — «Военную тайну» Гайдара. Тишина. Скрипит мое перо, дети дышат и листают страницы. И вдруг Саша говорит Эдде:
— Читай спокойно, Ходжу никогда не убьют.
— Зачем ты мешаешь ей читать? — спрашиваю я. — А мне работать?
— Я хочу, чтобы она не беспокоилась за Ходжу. Я не рассказываю ей содержания, я только говорю: читай спокойно, Ходжу не убьют.
20 августа 49.
На днях я случайно узнала, что мы — люди с достатком. Произошло это так.
— Понравилась тебе книга о Суворове? — спросил Сашу Овадий Герцевич [Овадий Герцевич Савич, писатель, друг Ф. А. и А. Б. — А. Р.].
— Нет, — решительно ответила Саша.
— Почему?
— Во-первых, он все время хвастает: сделает что-нибудь хорошее и сразу же начинает говорить: вот я какой! Потом мне не нравится, что он богатый, ездит в карете, и все там ходят в золоте-серебре. Я люблю, когда люди живут не богато и не бедно, а просто с достатком, вот как мы, например. Я понимаю, что Суворов был очень хороший, но все-таки меня огорчает, что он хвастал. И почему бы ему не ездить в трамвае, а непременно в карете?
25 августа 49.
На Сашу жалуется Клава Куприянова. Саше сильно достается. Рыдая и оправдываясь, она говорит:
— Она врет, не трогаю я ее Иришку — зачем мне она? Вот ты удивляешься, что я люблю больше мужчин, чем женщин. Так разве с дядей Сеней могла бы произойти такая история? Нет, мужчины гораздо лучше! — повторяла Саша сквозь плач. — Они не ябеды и не вруны…
27 августа 49.
Саша:
— Мама, а ты не будешь огорчаться, если я вместо золотой медали получу серебряную?
Я:
— Рано еще об этом думать.
Саша:
— Почему рано? Через какие-нибудь десять лет…
1 сентября 49.
Отвела Сашу в школу. Она проснулась сегодня в 5 часов утра и очень волновалась. Прощаясь со мной на школьном дворе, сказала сдавленным голосом:
— До свидания, мамочка. Передай привет папе.
Учительница вышла к ним навстречу веселая, смеющаяся.
Еще не заметив меня, направилась к Саше:
— Сразу узнала, вся в дядю!
Саша так сияла в ответ, что я чуть не ослепла, глядя на нее.
К часу надо пойти за ней.
Первый день полон событий.
Шура надел свой лучший костюм, я свое самое нарядное платье, и мы вместе отправились за ней в школу. И вдруг вместо хорошего, здорового ребенка, которого мы привели утром, нам выдали девочку с кривой шеей. Дело было так.
На первой же переменке Галя пошла навестить Сашу и увидела, что наша первоклассница держит голову набок.
— Ты почему наклонила голову?
— Шея болит.
Галя отвела Сашу к врачу; оказалось, вспухли желёзки, и называется эта болезнь кривошея. Надо лечь в постель и дня два-три не ходить в школу. Саша, услышав это, залилась горькими слезами. Но по дороге домой она уже довольно бодро рассказывала нам с Шурой о первом школьном дне:
— Всё было очень хорошо. Мне всё очень нравится. И учительница, и моя парта. Со мной сидит девочка Лида Слепак. Нам директор сказал три речи. Первую в школьном зале. Он сказал, чтоб мы хорошо учились. Третью он сказал у нас в классе. Он сказал, что Александра Ильинична очень хорошая, учит детей уже 40 лет и заработала орден Ленина. (Вторую речь обнаружить не удалось. Но Саша утверждает, что их было ровным счетом три.) Потом директор ушел, и нам сказала речь Александра Ильинична. Она показала нам портрет Ленина и спросила: «Кто это?» Все девочки сказали: «Ленин!» Тогда она стала рассказывать про Верховный Совет и про то, как он любит детей и заботится о них. Про то, как он хочет, чтоб все люди стали хорошие и строили коммунизм. (Коммунизьм, — говорит Саша). Потом Александра Ильинична повесила картину «Лето в парке». А кто не умел читать, должен был сказать, по каким признакам видно, что это лето. Девочки говорили-говорили, а потом Александра Ильинична спросила меня, не хочу ли я чего-нибудь сказать? Но я сказала, что я согласна с тем, что говорили другие девочки. Потом нам велели нарисовать то, что больше всего понравилось летом. Я нарисовала лес.
Тут мы пришли домой, уложили Сашу в постель, погрели синим светом и закутали ей шею. И она спросила:
— Почему это, когда я или Галя больны, с нами обращаются как-то нежнее?
Саша и другие девочки нашли у себя на парте книжку с дарственной надписью (Ученице 1 кл. «А» 175-ой школы Саше Раскиной от учительницы) и открытку.
9 сентября 49.
Саша снова пошла в школу. Она, как говорит Шура, переживает кризис жанра: школа нравится ей несколько меньше.
— Одна девочка на уроке показывала язык, ты только подумай: на уроке! А другая зевнула раз, другой, а потом положила голову на парту, да и заснула.
Я:
— Если не будешь гулять, станешь бледная.
Саша:
— Ну и что же, что бледная: за это ведь отметок не снижают.
Галя на даче прибежала ко мне, запыхавшись:
— Мама, к тебе сейчас придет Сережкина мать жаловаться: я ее Сережку стукнула три раза по шее.
— За что же ты его?
— Он сказал мне «жид».
— А-а, — говорю я. — Ну, пусть мать приходит.
Жду — никто не идет.
— Что ж Марья Петровна не пришла? — спрашиваю вечером.
— А Сережка ей не пожаловался. Он говорит: «Мне нет смысла ей рассказывать».
Саша Лене:
— Самое плохое — врать, спорить и ябедничать. Я раньше ябедничала, а теперь перестала.
Ленина считалка:
Из-под горки катится
Голубое платьице.
На боку зеленый бант,
Ее любит музыкант.
Музыкант молоденький,
Зовут его Володенькой.
Через годик, через два
Будешь ты его жена.
12 сентября 49.
Саша долгое время звала меня «Милочка». Сегодня она сказала:
— Послушай-ка, что я надумала: я буду звать тебя «Людмилочка» — это значит «мила людям», ведь тебя же твои знакомые любят?
Саша:
— Ох, мама, у тебя лицо сердитое… Когда у тебя лицо сердитое, мне сразу так скучно становится…
13 сентября 49.
Саша:
— И еще я Суворова, знаешь, за что не очень люблю? За то, что он часто нападал первый. Правда, в книжке это не очень понятно сказано, но я все-таки догадалась, что он нападал первый.
Я прочитала ей «Батрачку» Шевченко. Слез было!
— Зачем, зачем ты мне читаешь книги с таким плохим концом?!
16 сентября 49.
Галя:
— Мама, вот послушай из «Швамбрании»: «Когда в нашей квартире засорялась уборная, замок буфета ущемлял ключ или надо было двинуть пианино и поправить электричество, Аннушку посылали вниз, где жил рабочий железнодорожного депо, просить, чтоб “кто-нибудь” пришел. Кто-нибудь приходил, и вещи смирялись перед ним. Мама говорила: “золотые руки” и пересчитывала в буфете серебряные ложечки…» На кого это похоже, а? На маму Соню! Ну, конечно, на маму Соню!
Саша:
— Типичная мама Соня.
Она же:
— На этом платье нет кармана, а я просто погибаю без кармана.
Галя:
— Откуда у тебя такие словечки: «типичная», «погибаю»?
Саша:
— Как откуда? Из книг, конечно.
Саша:
— Мама, вот я читаю про Володю Дубинина. У него был отец, молодой довольно, и там сказано, что он жил в 35-м году, а потом говорится, что он жил еще в 19-м веку.
— Не в 19-м веке, а в 19-м году.
— А я думала, что это одно и то же.
Саша:
— Мама, мне наш физкультурник не нравится. Он повышает голос и очень грубо кричит, вот так: «Р-рав-няйсь! Ста-но-вись!» Мне это не нравится.