Девочка улыбается в ответ – у нее не хватает нескольких зубов, но она выглядит радостно. Уходя прочь, она несколько раз оглядывается на меня через плечо, а потом вынимает палец изо рта и машет мне в ответ. Мама тянет ее за собой и велит не отставать.
– Она такая милая, – говорю я.
Бринн, подойдя ко мне, тоже смотрит ей вслед.
– Я бы приобрела несколько, – произносит она, показывая на девочку, но с такой интонацией, будто покупает что-то в магазине.
Мы обе смеемся.
Кинотеатр на Мэйн-стрит старомодный, билетная касса стоит отдельно, рядом с основным зданием. Мальчик, продающий билеты, – он немногим старше нас – отводит глаза. Когда он берет деньги, у него заметно дрожат руки и он явно старается нас не касаться.
– Спасибо, – откликается Аннализа, наклонившись, чтобы поцеловать прозрачное стекло.
На нем остается красная помада. Мальчик смотрит на нее, и его горло заметно дергается.
– Идемте, – говорит Марчелла, схватив Аннализу за руки. – Рано еще пугать мальчиков, вечер только начинается.
Аннализа смеется, и мы входим внутрь. Вход выглядит впечатляюще, он украшен алой тканью, а по всему холлу расставлены фигуры знаменитых актрис, чтобы посетители могли с ними сфотографироваться. Пока остальные рассматривают их, мы с Сидни направляемся прямо к буфету – в первую очередь чтобы высматривать Джексона, но на самом деле чтобы она смогла купить попкорн, а я конфеты и для того, чтобы поискать его.
Стоять в очереди вместе с другими людьми – восхитительно. Я уверена, что не должна испытывать такого восторга. Но мы с Сидни обмениваемся улыбками, подслушивая, как люди разговаривают о своей жизни. О работе. О любимом лимонаде.
Мне внезапно приходит в голову, что мы с подругами не говорим о будущем – по крайней мере в деталях. Академия убеждает, что мы должны доверять им, ведь они знают, что для нас лучше. Это явная ложь. О нашем будущем по-настоящему задумывалась разве что Леннон Роуз. И вскоре после этого… она исчезла.
Я рассматриваю людей, стоящих в очереди, надеясь, что, когда все кончится, стану такой же, как они. Смогу принимать собственные решения. Или же мистер Петров передаст нас другому мужчине – тому, за которого мы должны будем выйти замуж? А может, наши родители скажут нам, что мы должны очаровывать конкурентов наших отцов?
Школа использует нас, использует наше будущее, наш потенциал. Я не уверена, для чего именно. Думаю, нас специально обучили не задумываться о других возможностях.
Смотритель угрюмо окликает нас, призывая поторопиться. Мы не можем ускорить очередь, но я все равно оглядываюсь на него и послушно улыбаюсь. Я чувствую, что он следит за каждым человеком, который оказывается рядом с нами. Но через некоторое время он, видимо, сдается и отходит ждать нас у входа в кинозал.
Нам разрешается купить в ларьке что-то одно – так рекомендовал доктор Грогер. «Вы должны научиться делать выбор сдержанно, основываясь на том, что вы выучили здесь».
Что ж, очевидно, что я возьму конфет. Мне кажется, это хороший выбор.
Как только я покупаю конфеты, а Сидни – большую порцию попкорна, мы встречаемся с остальными у девятого зала. Меня удивляет, насколько он большой – все эти сиденья и огромный экран.
Собирается немало народу, так что нам всем не удается сесть рядом. Смотритель разрешает нам с Сидни занять два места в заднем ряду. Аннализа и остальные решают подсесть ближе к экрану и просят смотрителя сесть с ними. Они будут пытаться отвлечь его, пока я разговариваю с Джексоном. Если Джексон вообще придет.
В помещении внезапно темнеет, и я испуганно ахаю, не сразу сообразив, что так и задумано. Экран увеличивается, звук становится громче, и чей-то голос сообщает нам, что сейчас мы увидим трейлеры фильмов, которые скоро выйдут.
Мы смотрим их без особого интереса, хотя в трейлерах появляются вооруженные мужчины, мужчины в быстрых машинах и мужчины, которые прыгают с небоскреба на небоскреб. В вестибюле мы видели постеры фильмов, которые были куда интереснее.
Я чувствую нарастающее нетерпение и тут внезапно замечаю движение на краю ряда. Незаметно взглянув в ту сторону, я замечаю, что кто-то садится рядом со мной, и, увидев, что это Джексон, я энергично откусываю очередной кусок лакрицы.
Джексон запыхался, он смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Наверное, от беспокойства. Мы не виделись целую неделю.
Скользнув взглядом по нему, я смотрю куда-то в темный зал. А затем, нахмурившись, спрашиваю:
– Когда ты собирался рассказать мне о своей матери?
Он проводит рукой по волосам и шепотом произносит:
– Черт.
– Джексон, – шепчет Сидни, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть на него. Она быстро убеждается, что смотритель не заметил, что Джексон сел рядом с нами. – Должна отметить, я была уверена, что ты придешь.
Я с упреком смотрю на нее, она прижимает палец к губам и возвращается к просмотру фильма.
– Нам нужно поговорить, – шепчет он мне, и в его голосе слышится отчаяние.
– О, вот как? – спрашиваю я.
Похоже, ему не нравится моя холодность, но мне все равно, что он подумает о моем поведении. Впервые я могу вести себя так, как хочу. Выражать себя, следовать своим мыслям и чувствам. И прямо сейчас я рассержена.
Сидни снова бросает взгляд на смотрителя.
– Если Бозе будет искать тебя, – говорит она, – я скажу ему, что ты вышла в туалет. Главное, не задерживайся.
Я встаю, жестом показывая Джексону следовать за мной, и, пригнувшись, пробираюсь по проходу следом за ним. В дверях я оглядываюсь, проверяя, не заметил ли меня смотритель. Убедившись, что он меня не видит, я выбираюсь в коридор.
Снаружи свет намного ярче, и мои глаза не сразу к этому приспосабливаются. Джексон выходит из зала и тут же подходит ко мне, оказавшись ближе, чем я ожидала. Я отступаю от него на шаг. Это явно огорчает его, и его взгляд тускнеет.
– Прости, – произносит он, поднимая руки. – Но…
– Здесь говорить нельзя, – перебиваю я и иду к выходу, убедившись, что никто не обращает на нас внимания. Я даже захожу за билетную кассу, чтобы мальчик, который продает билеты, не заметил нас.
Когда мы заворачиваем за угол, я встаю, скрестив руки на груди, и пристально смотрю на Джексона. Хотя я огорчена, что-то все-таки смягчается в моей душе, когда я вижу его карие глаза, а потом я быстро отвожу взгляд.
– Я могу все объяснить, – отвечает он. – Просто скажи мне, что ты узнала, и я все объясню.
Я усмехаюсь:
– Нет уж. У тебя не получится врать мне, а потом требовать информации. Расскажи мне сначала, как твоя мать была связана с академией. И твой отец. В школе мы нашли среди документов фотографию твоей семьи. Почему?
На лице Джексона отражается вспышка гнева. Он стоит рядом со мной, стиснув зубы.
– В прошлый раз ты упомянула одну фамилию, – говорит Джексон. – Мистер Петров. Дома я его как следует изучил, – продолжает он. – Его и всех его дружков. Когда-то они были лоббистами, занимались политикой. Они пытались провести закон, чтобы ограничить права женщин. Помнишь такое?
Сама мысль об этом потрясает меня, но я качаю головой. Я ничего такого не помню.
– Ладно, – продолжает Джексон, прислонившись к кирпичной стене. – Ну и вот, когда это им не удалось, когда женщины заявили: «Никогда, идите к черту», этот самый Петров купил предприятие, где работала моя мама, – «Инновационные металлоизделия».
– Сначала мама была не против перемен, но потом она начала задерживаться на работе допоздна, все дольше. Папа был безработным некоторое время. Он сильно интересовался движением за права мужчин – абсолютно тупая хрень. Мы с ним постоянно спорили из-за этого. Не знаю, как мама с этим мирилась. Она только говорила, что он не всегда таким был.
Я слушаю Джексона, прислонившись плечом к стене. Раньше я никогда не слышала о правах женщин, но готова поклясться, что тот сборник стихов отлично согласуется с тем, что говорит Джексон.
– Последней каплей для нее стало то, что отец вложил средства в компанию, которую создал Петров. Мама говорила, что рассказала ему, чем они занимаются. Как же он мог? – Джексон пожимает плечами, словно его удивляет, как отец принял такое ужасное решение. – А потом однажды, поздно вечером, мама пришла домой. Я был дома, и она поцеловала меня в лоб, как обычно. Она прижимала к уху телефон и разговаривала с кем-то. Я расслышал, что она упомянула имя Петрова, а потом спорила, утверждая, что они могли бы найти другого аналитика, потому что она сама не хочет в этом участвовать. Выходя из комнаты, она плакала.
– Я просто… сидел там, смотрел телик, как последний козел, – укоряет он себя. – Она сказала мне, что сейчас вернется, забрала ключи от машины и ушла, не переставая говорить по телефону. А потом… – Нервно сглотнув, он быстро моргает, словно вот-вот заплачет.
– Потом… полиция приехала через пару часов. Папа был в баре, я полагаю. Они сообщили мне, что мама умерла. Самоубийство на рабочем месте. Самоубийство…
Я пристально смотрю на него.
– Ты не веришь, что она убила себя? – говорю я.
– Уверен, что она этого не делала, – не задумываясь отвечает он и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. – Мена, в этом я и пытаюсь разобраться. Но я не мог подобраться к школе близко, а вас они постоянно держат взаперти. Потом я увидел автобус, встретился с тобой на заправке. Мне надо было тебе сразу сказать, но я боялся, что ты расскажешь Петрову или кому-то еще из этих жутких типов. Я не хочу, чтобы они уничтожили улики. Мне нужно было сразу тебе сказать, – повторяет он. – Прости. Я чертовски виноват.
– Ты манипулировал мной, – отвечаю я. – А меня уже тошнит от того, как все пытаются мной манипулировать.
Несмотря на то что его история звучит ужасно, мне по-прежнему больно оттого, что он использовал меня. С точки зрения логики у меня нет никаких оснований его прощать, к тому же это аморально – использовать прощение как оружие.
– Но я возвращался снова и снова – из-за тебя, – говорит он, и его голос смягчается. – Дело было уже не только в поиске информации. А когда ты не появилась в прошлый раз, я… испугался. И я скучал по тебе. И испугался за тебя, – повторяет он.