– Тебя никто не заставлял рожать, в твоем-то возрасте, – заметила Лэйси.
– Пачка буклетов об абортах, которую ты мне оставила, довольно ясно продемонстрировала твою позицию, дорогая. – Тут мать Лэйси запрокинула голову и разразилась смехом, до ужаса напоминавшим смех Лэйси, после чего их близкое родство стало очевидным. – Но если бы не маленький Джейми, у меня не было бы всего этого. – Она похлопала ладонями по кушетке, имея в виду и дом, а возможно, и город, и свою жизнь. Всё, кроме Лэйси.
– Да и Большого Джейми у тебя не было бы, – заметила Лэйси. – Жуть.
Пьяный театральный шепот:
– Лэйси немного ревнует к братику.
Лэйси ответила, тоже громким шепотом:
– Я все слышу.
– С единственным ребенком всегда так, – сказала ее мать, – что ни делай, она все равно превратится в испорченную маленькую дрянь.
– Твоя правда, мамочка, ты меня испортила. Вот в чем моя проблема.
– Видишь?
– Наверх, Декс, – приказала Лэйси. – Пошли!
– Декс? – Голос матери взлетел до заоблачных высот. – Ты та самая знаменитая Декс?
Мне было известно, что она про меня слышала. Теперь же я получила доказательство своей значимости. Когда она снова пригласила меня присесть, я подчинилась.
Лэйси была недовольна; Лэйси смирилась. И тоже села.
– Так что она тебе про меня наговорила? – спросила меня ее мать.
Я ничего не ответила, что в общем соответствовало истинному положению дел.
– Не бойся, я не обижусь. Я же знаю, как у вас, девчонок, бывает. Считаете, что ненавидеть матерей – ваша работа.
– Неплохо заполучить такую работенку, – огрызнулась Лэйси.
– Раньше такого не было, правда, Лэйс? Ребенком она не хотела отпускать меня от себя. Рыдала, висла у меня на ноге, если я не могла взять ее с собой. И что же я делала?
– Ждем, затаив дыхание, – процедила Лэйси.
– Брала ее с собой. На каждый концерт, на каждую вечеринку. Надо было ее видеть в футболке Metallica, с развевающейся челкой… – Она отсалютовала в воздухе, подняв руку на фут над головой. – Несколько раз даже провела меня за кулисы. Вышибалы не возражали.
– Спроси ее, что она делала со мной потом, – сказала Лэйси. – Трудно уследить за дошколенком, одновременно сношаясь с тур-менеджером.
– Ты, заткни пасть! – взвилась ее мать и, вновь обретя достоинство, заметила: – Я никогда в жизни не сношалась с тур-менеджером.
– Стандарты! – усмехнулась Лэйси.
– Она теперь ни за что не признается, но ей нравилось. С чего, по-твоему, она такая музыкальная? Это у нее в крови.
Лэйси фыркнула:
– То дерьмо едва ли можно назвать музыкой.
– Как только тебя угораздило вырасти такой высокомерной?
– Как только тебя угораздило залететь от главного козла Нью-Джерси? Кто-нибудь, позвоните в «Неразгаданные тайны»[14]!
Если бы я сказала маме что-нибудь подобное – и если вообще такое можно допустить, – пожалуй, она залепила бы мне рот скотчем и продала цыганам. А мать Лэйси лишь ласково улыбнулась. Семейные узы в стиле Шамплейнов.
– Тогда она не была таким нытиком, – заверила меня мать Лэйси. – Не жаловалась, когда я разрешала ей не спать до двух ночи и танцевать по квартире. Только мы вдвоем. Нам было тогда хорошо, правда, Лэйси?
Лицо Лэйси почти неощутимо смягчилось. Может, она даже собиралась сказать «да», признать, что толика хорошего все же была, но тут в замке входной двери заскрежетал ключ, и обе они мгновенно застыли.
– Блин, – проговорила Лэйси.
– Блин, – согласилась с ней мать. – Я его не ждала.
Лэйси, которая уже была на ногах, швырнула матери пачку жевательной резинки.
– Мы будем наверху, – бросила она и на сей раз не стала дожидаться, пока я последую за ней.
Я тоже кинулась вверх по лестнице, слыша за спиной монотонное бормотание: «Возьми себя в руки. Возьми себя в руки. Возьми себя в руки», и скрип открывающейся двери, прямо как в фильме ужасов. Лэйси затащила меня в свою комнату, прежде чем я успела разглядеть монстра.
Во тьме комнаты Лэйси голос Курта включен на всю катушку, чтобы заглушить все происходящее внизу. Она – в черной кружевной пижаме, я – в своей футболке со Снупи и боксерских шортах «Гудвилл». Наши спальные мешки соприкасаются, мы лежим «валетом», голова к ногам, ноги к голове. И шепчемся в темноте. Две одинокие сироты.
– Никогда? – говорит Лэйси.
– Никогда, – отвечаю я.
– Тебя это мучает?
– Не то чтобы я особенно спешу.
– О боже, ты же… ты же не собираешься ждать свадьбы, а?
– Я просто не тороплюсь. К тому же не заметно, чтобы в мою дверь ломился какой-нибудь парень.
– А если бы ломился?
– И какой он?
– Кто?
– Этот парень, Лэйси. Который мечтает меня растлить.
– Ну не знаю, просто парень. Тот, кто считает тебя горячей штучкой.
– Я его люблю?
– Откуда мне знать?
– А он меня любит? У него это тоже впервые? Для него это важно? Он заметит, что в профиль я смахиваю на беременную?
– Ты не смахиваешь на беременную.
– Когда обожрусь…
– Любая будет смахивать на беременную, если обожрется.
– Я вот о чем: что он думает, когда видит меня голой? И как я узнаю, что он думает? Могу ли я прочесть его мысли, когда смотрю ему в глаза? Он…
– Господи, да не знаю я, понятно? Ведь он же плод воображения. Но до меня дошло. Ты мечтаешь о сказке. Свечи, цветы, волшебный принц. И прочая чушь. – Она засмеялась. – В жизни все не так, Декс. Странно, противно, страшно, грязно. – И Лэйси рассказала мне историю про то, как один парень «спустил желе», когда она выдавливала ему прыщик, потому что парни вообще странные, гораздо страннее, чем можно предположить. Она так и сказала: «спустить желе», а еще употребляла выражения типа «сделать салют», «извергнуть лаву», мало что значившие для меня. Она была поэтом эякуляции.
– Мне не нужна сказка. Просто… пусть это будет не наш обычный тупица из Батл-Крика, который дрочит в отцовском «олдсмобиле». Нужно что-нибудь получше, правда?
– Декс, дружок, вот тут ты угадала.
– Спасибо.
– Но ты ведь уже как бы тискалась, да?
– Ясное дело, – соврала я.
– И какая база?
– Ты серьезно?
– Серьезно, Декс. До какой стадии дошли?
– Я не собираюсь это обсуждать.
– Ладно, в самом деле, давай сменим тему. Я ведь не какая-нибудь там сексуально озабоченная, со мной можно поговорить и о другом. Политика. Философия. Садоводство.
– Отлично. Выбирай.
– Значит, сидя дома в одиночестве, ты никогда, скажем, не вытаскивала тот старый плакат с Кирком Кэмероном, который, как мне известно, ты прячешь у себя в шкафу?..
– Никогда.
– Ага, как же! Спорим, ты гладила его лицо, всматривалась в эти одурманивающие большие карие глаза, и твоя рука скользила под одеяло и…
– Лэйси! Боже, да заткнись ты!
– А что такого, это же абсолютно нормально. И даже полезно.
– Я больше не хочу тебя слушать.
– Ты становишься женщиной, в тебе просыпаются желания…
– Я тебя ненавижу.
– О нет, ты меня любишь.
– Размечталась!
– Брось, Декс. Прости, но ты и сама знаешь, что любишь меня, точно знаешь. Скажи это. Скажи.
– Не буду.
– Ты меня любишь, любишь, любишь, любишь, любишь, любишь.
– Лэйси, отвали.
– Не отвалю, пока не скажешь.
– Тогда ты успокоишься?
– Ни за что!
Я помедлила, мысленно проговаривая слова, пробуя их на языке, отливая в подходящую форму, беззаботную и непринужденную.
– Ладно. Я тебя люблю. Хоть ты и сексуально озабоченная.
Она не успокоилась.
Я без вопросов понимала, что из комнаты лучше не выходить, но Лэйси заснула, а ванная находилась дальше по коридору, и я не видела ничего плохого в том, чтобы пойти на голоса, без труда ориентируясь в темноте, поскольку дом повторял наш. Я точно знала, на сколько ступенек можно потихоньку спуститься, не будучи замеченной.
Мужчина, которого Лэйси называла Ублюдком, оказался ниже ростом и стройнее, чем я представляла, у него были очки в тонкой оправе и неожиданно седые волосы. Мать Лэйси стояла перед ним на коленях в белом лифчике и трусах, сцепив пальцы и устремив взгляд на черные туфли Ублюдка.
– Боже, прости меня… – говорила она.
– За то, что я напилась, – подсказывал он.
– …За то, что я напилась. За то, что проявила слабость. За…
– За то, что поддалась искушениям своего распутного прошлого.
– За то, что поддалась искушениям.
Он грубо пнул ее носком туфли в живот.
– …Искушениям своего распутного прошлого, – поправилась она.
Мне казалось, я вижу по телевизору сцену из фильма.
Мать Лэйси плакала. Где-то за моей спиной ей вторил младенец.
Она попыталась встать, но Ублюдок двумя пальцами нажал ей на плечо и покачал головой. Она вновь опустилась на колени.
Ребенок заходился в плаче, и даже я ощутила ее, эту боль – провозвестницу моего материнского будущего, первобытный призыв: успокой его, убаюкай, спаси.
– Я ему нужна, – пробормотала мать Лэйси.
– Раньше надо было думать. – Голос его звучал так невозмутимо, так рассудительно, будто они вдвоем сидели за столом и обсуждали долг по кредитной карте. – Ты не испортишь моего сына, как испортила свою дочь, – сказал он.
Она кивнула.
– Повтори.
– С Джеймсом-младшим я буду больше стараться.
– Ты начнешь уважать себя.
– Я начну…
– Больше никакой дряни.
– Больше никакой…
Ребенок плакал.
Тут я почувствовала прикосновение к плечу, достаточно легкое, чтобы не вздрогнуть, а может, я не вздрогнула, потому что ощутила присутствие Лэйси.
– Из дома можно выйти через кухню, – прошептала Лэйси безо всякой необходимости, потому что в наших домах все было устроено одинаково, в том числе и черный ход. Я первой скользнула во тьму; любые звуки перекрывал все усиливавшийся плач ребенка, и мне пришлось подавить порыв вернуться за ним и увезти его вместе с Лэйси из этого дома, но ведь он мне не брат, да и водить машину умела только у Лэйси. Не мне претендовать на роль спасительницы.