Теперь я не вижу в том своей вины; для юной меня вполне простительно при чтении фраз наподобие «огонь в чреслах» спотыкаться на идее приятного жжения и размышлять о разнице между возбуждением и мочеполовой инфекцией, однако меня по-прежнему смущает та легкость, с которой Лэйси и, как она уверяет, любой другой представитель рода человеческого может скользнуть пальцами к низу живота, внедриться между бедер, в укромную темноту, которая до сих пор остается для меня влажно-жаркой тайной, и при этом знает, что делать. Похоже на забег, когда финишная черта не видна: как я пойму, куда двигаться и где конечная точка маршрута? Когда Лэйси заставила меня запереться в ванной и манипулировать лейкой душа, а сама подбадривала меня с той стороны двери, мне было просто смешно и ничего больше.
– Мой Хи-Мэн до сих пор у тебя? – вдруг спросил Джесси, и я улыбнулась: значит, он все-таки помнит, как таскал ко мне своих солдатиков, чтобы поиграть с моими Барби, а главное, они действительно еще хранились где-то в глубине моего шкафа.
– До сих пор прикидываешься, что не крал мою Ши-Ру?[25]
Мне не хотелось смотреть на Джесси в упор, но краем глаза я заметила, что он как будто покраснел.
– Эй, она была секси. В металлическом бикини, Ханна. В металлическом бикини.
На экране брюнетка в кожаном с заклепками корсете изображала минет при помощи барабанной палочки. Теперь пришел мой черед краснеть.
– Ее зовут Декс, – напомнила Лэйси, не отрывая взгляд от телевизора. Я и не знала, что она прислушивается.
– Прости. – Джесси осторожно подтолкнул меня локтем. – Декс.
– Все в порядке. Ерунда.
– Мне оно вроде как нравилось, – сказал он. – Твое имя. Но Декс тоже клево.
Лэйси говорила, что настоящий секс не похож на киношный: он и грязнее, и лучше, даже если временами бывает больно. У нее были свои устоявшиеся мнения о размерах, толщине, смазке, волосах на теле, о том, когда лучше быть сверху, в начале или в конце, и унизительно ли стоять на коленях во время минета. Я отлично научилась не слушать ее, издавая приличествующие моменту междометия вроде «ага», «угу», а иногда и «ой!», но все ее рассуждения меня никак не задевали. Мне даже в душевой было неприятно раздеваться, и я не представляла, что по собственной воле разрешу кому-то на себя смотреть, не то что трогать. Разве только в темноте; разве только он не будет сопеть, а мне не придется стонать, отпускать непристойные реплики или вообще что-нибудь делать, кроме как уступить и ждать, когда все закончится.
Вот как я себе представляла сам процесс, если я уступлю: Джесси Горин осторожно подвинет ко мне руку по кушетке, наши мизинцы почти случайно соприкоснутся, он будет с опаской ожидать, что я отдерну руку, а когда я не отдерну, он перевернет ее и пальцем отстучит на ладони сообщение азбукой Морзе, которую мы с ним выучили однажды летом, перед окончанием третьего класса, когда целую неделю лил дождь. Сообщение будет бессмысленным – кто там помнит, что изучал в третьем классе, – но при этом совершенно понятным, говорящим: «Я тебя знаю. Я помню, что понимал тебя. Мы с тобой все те же». А потом он скажет, что собирается сделать попкорн и не хочу ли я ему помочь, и я последую за ним на кухню, а когда буду доставать формочку для попкорна из шкафа, где она хранится, он подойдет ко мне сзади, шепнет на ухо что-нибудь уместно романтичное, или просто произнесет мое имя, просто скажет: «Ханна», или: «Ты всегда будешь для меня Ханной», и поцелует в шею, а когда я обернусь, то окажусь в его объятьях и запрокину голову для голливудского поцелуя, свесив волосы над раковиной, и наши губы сомкнутся, а языки сами проложат себе путь. Я буду вся пылать от желания, в точности как и должна, и даже когда мы вернемся обратно в полуподвал, будто ничего не случилось, сядем бок о бок, соприкасаясь лишь кончиками пальцев, и вкус друг друга с наших губ сотрет попкорн, мы будем прикусывать изнутри щеки, чтобы подавить тайную улыбку, и без слов поймем, что между нами что-то есть.
А потом Лэйси попросила Джесси показать ей, где ванная, они ушли наверх и отсутствовали до конца программы, появившись, когда Марк уже перемотал кассету на начало и запустил запись по новой. Нарисованные шариковой ручкой татуировки Джесси посветлели от пота, а Лэйси надела рубашку наизнанку, с явным умыслом поставить своего рода торжествующую точку. Дилан дал Джесси пять. Марк даже не заметил, что они уходили.
– Что ж, можешь сказать мне спасибо, – бросила мне Лэйси в машине по пути домой.
– За что?
Казалось, мой вопрос ее удивил.
– Ты разве не заметила, как этот сучонок на тебя пялился? Не переведи я стрелки на себя, уж не знаю, что было бы.
– По-моему, ты этого и хотела, – заметила я. – Вроде бы мне полагалось уступить.
Она фыркнула:
– С ним? Господи, Декс, шуток не понимаешь? – Она затормозила перед моим домом. – Ты заслуживаешь куда лучшего.
Я открыла дверцу, но она успела схватить меня за запястье, прежде чем я вылезла из машины.
– Ну? – выжидательно проговорила она.
– Что – ну?
– Я жду волшебное слово. Небольшой знак признательности за мою жертву.
– Точно. Спасибо.
Лэйси решила подыскать для меня более удовлетворительный член. Именно так она выразилась, когда выложила передо мной убогое поддельное удостоверение личности и черный кружевной корсет, на который наткнулась в каком-то секонд-хенде, решив, вопреки очевидности, что он мне подойдет. «Аманда Поттер, родилась в Лонг-Айленде в шестьдесят девятом, по гороскопу Стрелец», – снова и снова твердила я про себя, пока мы стояли в очереди и дожидались, когда вышибала посветит на наши карточки карманным фонариком.
– Аманда Поттер сегодня кого-нибудь подцепит, – пообещала мне Лэйси. – Без возражений.
У нее корсет был пурпурный, и мне показалось, во всяком случае со стороны, что ей в нем дышится несколько легче, чем мне в моем. На шее у нее болталась серебряная пентаграмма, еще одна находка из секонд-хенда вкупе с «Сатанинской библией», которую она наконец-таки откопала в подвале букинистической лавки у шоссе. Лэйси нравилось, как люди на нее таращатся, – точно так же посмотрела на нее и я, когда она впервые показала мне книгу. Она напоминала скорее не Библию, а детектив, наугад прихваченный с книжной полки торгового центра, но обложка была черная, с красной пятиконечной звездой, и даже от имени автора меня бросило в дрожь. Антон Шандор Ла Вей. Явный псевдоним – такой выбрал бы дьявол, подкатывая с предложением продать ему душу и втайне надеясь, что его личность разгадают, но договор все равно подпишут. Когда Лэйси показала мне книгу, она уже успела подчеркнуть в ней некоторые пассажи.
«Плотская природа человека обязательно проявится, сколько бы ни выхолащивали ее светлые религии».
«В нравственных нормах, по сути, нет ничего священного».
«Блаженны разрушители ложной надежды, ибо они есть истинные Мессии. Да будут прокляты поклонники бога, ибо они станут паршивыми овцами!»
– Лучше никому ее не показывай, – сказала я Лэйси, а потом сунула ожерелье с пентаграммой ей в руку. – И эту штуку тоже лучше не носи.
Лэйси прожила в Батл-Крике почти год, но все еще не понимала правил, во всяком случае, не настолько, как понимали их местные, у которых они впечатались в ДНК. Она не принимала всерьез женщин, которые стояли перед городской библиотекой и рядом с кассами в супермаркете и совали нам в лицо буклеты о пагубности сатанинских сексуальных культов и дьявольских голосов по радио. Она видела, что случилось после самоубийства Крэйга, видела отчаянное стремление найти рациональное объяснение – а рациональное объяснение, с точки зрения обывателей, было таким: «Талантливый шестнадцатилетний футболист под влиянием музыки Black Sabbath примкнул к культу сатанистов и в конце концов был принесен в жертву их кровавому властелину», ведь если с детьми Батл-Крика что-то неладно, вариант только один: злые люди заразили невинные юные сердца пагубным вирусом. Она знала, что парни из футбольной команды снежным днем подловили Марка и Джесси в лесу, привязали их к дереву и сбежали, а вскоре Дилана временно исключили из школы, поскольку нашли у него в шкафчике бутылку с кровью, не больше четверти пинты первой положительной, – бог знает, откуда эти козлы узнали код замка. Но ей явно было невдомек, что металлист в футболке с черепом и любовью к черному лаку для ногтей – это одно дело, а девушка с пентаграммой на шее, размахивающая «Сатанинской библией», точно красным флагом, перед фанатичными иисусиками – совсем другое. Девушка – всегда другое дело.
– Самое смешное, что они вообще ничего не поняли, – объясняла мне Лэйси. – Похоже, настоящий-то сатанизм приучает к свободомыслию и верности себе. Такую книжку вполне мог написать Стюарт Смолли[26].
– Он, судя по всему, не стал бы упоминать жертвоприношения животных.
– Ты должна ее прочесть, – заявила Лэйси. – Увидишь. В ней есть кое-какой смысл.
– Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.
– Я шучу, – согласилась она, и я ей почти поверила.
Тот ночной клуб назывался «Зверь», и вышибала, которого поддельная дата моего рождения заинтересовала куда меньше, чем мое декольте, махнул нам обеим, чтобы проходили.
– Вижу, ты улыбаешься, – заметила Лэйси, прокладывая нам дорогу к бару. Она тянула меня за кружевной корсет. – Власть тебя заводит.
Я едва слышала ее из-за оглушительной музыки и почти одурела от шума, мельтешащих огней и противного вкуса пива, которое она влила мне в горло, но почему-то казалось, что я поступаю правильно и хорошо. Может, потому что Лэйси не ошиблась и мне понравилась власть, а перетянутая, как сосиска, грудь внезапно исполнилась волшебной силы. Сначала нас без вопросов пропустили в клуб, потом почти сразу появились бесплатная текила и полкосяка. Я привыкла, что люди глазеют на Лэйси. Тем вечером, то ли из-за моего декольте и черной помады, которой Лэйси заставила меня намазаться, то ли из-за кожаного шнурка-чокера на шее, который словно нашептывал: «Я буду твоей рабыней», смотрели уже на меня.