будешь заглаживать свою вину. Ты больше никогда не увидишь эту Лэйси.
Я не плакала. Я не предала Лэйси, не в тот раз, не вслух. Я признала, что виновата, только я одна, что это моя идея, мое преступление, и если собственная мать сдаст меня копам, я с удовольствием скажу им то же самое. Я заявила, что она не сумеет разлучить меня с Лэйси, что не ей распоряжаться моей жизнью, что Лэйси Шамплейн моя единственная «неравнодушная подруга», что Лэйси заботится обо мне гораздо больше всех остальных, включая родителей, а если кто на меня тут плохо влияет, так это она сама, когда сидит у меня на кровати с двумя баллончиками краски, будто это гранаты с сорванной чекой. Я сказала ей, что никто не внушает мне никаких идей, и особенно Лэйси, что я сама способна отстоять свои интересы, что я взрослая и если захочу переспать с мужиком, то это мое дело.
Она фыркнула:
– Это не ты, Ханна. Я знаю тебя лучше всех.
– Меня зовут Декс, – отрезала я и за тот день и два последующих больше ни слова ей не сказала. Какой бы взрослой я себя ни считала, молчание по-прежнему оставалось лучшим оружием в моем арсенале.
Должно быть, я казалась ей смешной. Во всяком случае, не менее смешной, чем казался мне отец, который подбадривал меня за спиной матери и совершал периодические лобовые атаки, напоминая ей об их общем постхипповском прошлом и туманно рассуждая о благих целях и крайних мерах, но всегда быстро сникал, в результате чего становилось еще хуже.
– Феминистская политика волнует ее не больше твоего, Джимми, – услышала я однажды ее реплику, когда устала ковыряться в пригоревшем мясном рулете и вернулась к себе в комнату. – Она просто потеряла голову. Уж тебе-то такое чувство знакомо.
Она отключила телефон в моей комнате и мониторила аппараты, стоявшие внизу.
– Нет, Ханна не может подойти к телефону, – сказала она однажды утром в воскресенье. – Пожалуйста, перестаньте сюда звонить.
Лэйси, я знала, звонить не перестанет.
Она не смирится с нашей разлукой.
Может быть, думала я, вот он – тот катализатор, который нужен нам для окончательного побега. Может быть, именно его и не хватало, чтобы вывести меня из «обывательского ступора», по словам Лэйси, придать мне необходимое мужество, чтобы послать подальше старшую школу, колледж и личное дело, залезть вместе с Лэйси в «бьюик», стукнуть кулаком по приборной панели и наконец принять так долго сдерживаемое решение, крикнув: «Иди на Запад, молодой человек!»[33] – и наметив курс к свободе.
Собираясь в понедельник на занятия, на случай побега я переложила в школьный рюкзак свои сбережения (двести тридцать семь долларов), книжку «Чужак в чужой стране» и первый сборник, составленный для меня Лэйси (на кассете было написано черным маркером: «КАК БЫТЬ ДЕКС»), – все самое необходимое. Я дожидалась ее на парковке, издергавшись, соскучившись, стремясь поскорее доказать себе, что она существует и всегда существовала, и в ожидании мысленно строила планы мести – подарок для Лэйси, потому что перед побегом мы обязаны поквитаться со злодейкой, которая так настойчиво стремилась нас разлучить. Мы влезем к Никки в окно и побреем ей голову; мы подпорем швы на ее выпускном платье, чтобы оно разошлось на ней именно в тот момент, когда на ее идеально причесанную головку будут возлагать корону; мы уличим ее в обмане; мы найдем того, кто разобьет ей сердце; мы убедим ее мать, что ее обожаемая дочурка опасна и подлежит изоляции.
Убогие планы, позаимствованные из книжек про школу в Ласковой долине и полузабытых подростковых фильмов, скорее символы мести, свидетельство моих намерений. Лэйси подскажет способ.
Правда, когда Лэйси наконец появилась – не на полчаса раньше, как я, прыгая от нетерпения и не сомневаясь, что телепатическая связь между нами подскажет ей поспешить, а спустя двадцать минут после начала продленки, – и я остановила ее прямо там, на парковке, чтобы объяснить, почему провела выходные в осаде, она не пожелала слышать про планы мести и не преисполнилась утешительного сочувствия к моим мучениям. Судя по всему, мои проблемы ее вообще не трогали.
– Мне стоит волноваться? – спросила она. – Твоя мать может позвонить моей?
– Зависит от того, насколько, по ее мнению, такой звонок меня унизит.
– Блин, Декс, я серьезно. Спроси ее, планирует ли она рассказывать. И заставь не рассказывать.
– Это будет непросто, ведь я с ней не разговариваю.
– Так начни разговаривать, черт тебя подери! Господи, да что с тобой такое?
Я взвилась:
– Не знаю, Лэйси, может, домашний арест вывел меня из равновесия? Может, не так-то просто выдержать, когда собственная мать видит во мне преступницу, которая способна пырнуть ее ножом посреди ночи? Может, я несколько обеспокоена тем, что она запретила мне видеться с лучшей подругой, и считала, что лучшая подруга тоже могла бы побеспокоиться.
– Ну я же здесь, – рассеянно ответила она. Словно думала о чем-то более важном. Словно я не в счет. Это было хуже всего.
– Как ты не понимаешь?
– Как ты не понимаешь, Декс? Нельзя, чтобы Ублюдок узнал. Нельзя.
– Ага, а если засекли меня, то все в порядке?
– Я не это имела в виду. Ну ладно, да. У тебя, по-моему, все в порядке.
– О, просто супер, Лэйси. Все лучше некуда.
– Ты не поняла…
– Я поняла, что на меня можно наплевать и забыть, лишь бы у тебя проблем не было. Хотя вся эта херня – твоя затея.
– Значит, я виновата? А где же «я не твоя игрушка»?
– А где же моя подруга?
– Можешь ты хотя бы на одну миллисекунду принять гипотезу, что не все вертится вокруг тебя, Декс? – За этой фразой последовал мерзейший на свете смех.
– Блин, скажи, что ты меня разыгрываешь.
Она промолчала. Я пыталась внушить ей: ответь, скажи хоть что-нибудь. Исправь ситуацию.
Ведь нельзя же так.
– Ну? – проговорила я. – Молчишь? Серьезно?
– Пожалуйста, попроси свою мать не говорить моей, – сказала она.
– И всё?
– И всё.
Школа без Лэйси причиняла боль, еще бо́льшую боль оттого, что она там была, но уже не моя.
Злилась как раз я. И негодовала тоже я. Избегала ее в коридорах, ездила после уроков на автобусе, вместо того чтобы ждать ее машину. Так почему мне казалось, что это она оставила меня?
Подождем, сказала я себе. Она извинится, я ее прощу, все будет как раньше. Но когда я увидела Никки, то даже ничего не смогла ей сказать. Без поддержки Лэйси все стало по-другому. Все те оскорбления, которые я намеревалась бросить ей в лицо, все эти «пошла ты, да как ты посмела, что дает тебе право, как ты могла, зачем» застряли у меня в горле, и я поняла, как они прозвучат, если я попытаюсь открыть рот.
«Ты победила».
На той же неделе я поговорила с мамой, всего один раз, только чтобы попросить ее не сообщать родителям Лэйси о подозрениях на ее счет, потому что – подчеркнутая – никаких доказательств ее участия нет, а моя мать имеет право разрушать только мою жизнь.
С Лэйси я не разговаривала.
Я знала, это глупо. Злость на нее прошла. Я видела Ублюдка – и тоже не хотела бы заслужить его гнев.
Я никому не звонила, никуда не ходила. После школы отправлялась прямиком домой и смотрела телевизор, пока не приходило время ложиться спать. Домашний арест изрядно напоминал существование, которое я влачила до Лэйси, чем приводил меня в ужас.
– Как в прежние времена, верно? – говорил папа во время рекламы, пока мы дожидались продолжения межсемейных раздоров между вредными Глисонами и откровенными вырожденцами Макнамара. А когда у меня на лице, должно быть, отражались все мои мысли по этому поводу, добавлял: – Знаю, я тоже по ней скучаю.
Это не помогало.
Что помогло: в пятницу днем зазвонил телефон, папа поднял трубку, после чего передал ее мне. Мама ушла в гости на ежемесячные женские посиделки с шардоне и сплетнями, откуда собиралась вернуться не раньше полуночи. Мы были в доме одни. Никто не помешал папе нарушить правила ареста, никто не помешал мне настороженно произнести «алло» и наконец выдохнуть, когда на том конце провода раздался ее голос:
– Прости.
Я хотела дождаться, пока она первая выскажется, но меня переполняло щенячье нетерпение, и мы заговорили хором, перебивая друг друга, захлебываясь, нам обеим было так жаль, так жаль, и мы обе поспешили забыть и двинуться дальше, подумаешь, дело прошлое, просто глупый пустяк, несущественный и малозначительный в сравнении с нашей эпической и нескончаемой историей.
– Я придумала, Декс, – сказала она. – Идеальную месть.
– Для Никки?
– Ну разумеется, для Никки. Думаешь, мы позволим ей уйти безнаказанной?
– Ну? Колись!
– Не сейчас. Вечером. Ты же слышала про вечеринку в пустом доме, да?
Кто же не слышал про вечеринку в пустом доме. Взысканный по закладной заброшенный дом на краю наполовину застроенного участка, гарантированно пустой, вдали от жилья, с кучей спален: отец Никки работал в мерзком банке, и каждый месяц-два она ухитрялась заполучить новый адрес и ключ. Предполагалось, что мы с Лэйси выше подобных сборищ.
– Я под замком, – напомнила я, хотя отец одними губами произнес: «Все в порядке» и подмигнул.
– Смойся. Обещаю, оно того стоит.
Дело не в том, что я не хотела ее видеть. Я не знала, что она придумала.
– Лэйси…
– Будь готова к девяти.
Она повесила трубку, прежде чем я успела ответить, а отец даже не дал мне шанса объясниться.
– Я не хочу знать, куда ты собираешься, – заявил он. – Железная отмазка. Просто вернись раньше матери.
И я отправилась на вечеринку.
На вечеринку старшеклассников, строго говоря – вечеринку Никки Драммонд, каких не случалось с тех пор, как в четвертом классе на дни рождения перестали по умолчанию приглашать весь класс целиком. К девяти вечера я втиснулась в черный корсет, который не надевала с той ночи в «Звере»; Лэйси заявила, что он превращает меня в воительницу, готовую к сражению. Ныне я была готова к битве, готова к мести, готова к Лэйси.