Ее не было. Я сидела на ступеньках крыльца, ждала, помада скаталась, прическа поникла от влажности, время шло, сердце билось, машины проезжали мимо, не останавливаясь, и среди них не было ни одного «бьюика». Я налила в бутылку из-под воды немного родительского скотча – для нашей собственной частной предвечеринки, во всяком случае, так я сначала думала.
Бо́льшую часть этого скотча я выпила сама.
Девять, полдесятого, десять – Лэйси не было. У нее дома, куда я звонила, телефон не отвечал. Но я ни за что на свете не хотела возвращаться к себе, переодеваться в пижаму, объяснять отцу, с чего я вдруг предпочла бунту послушание, и пялиться в потолок, гадая, почему Лэйси меня подвела. Вечеринка проходила всего в паре миль от нас, а у меня был велосипед.
Потому что я злилась. Потому что устала. Потому что не желала быть той, за кого решают другие. Потому что мне было что доказывать. Потому что меня снедало любопытство. Потому что я выглядела круто и знала это. Потому что насмотрелась фильмов, в которых «серая мышка» приходит на вечеринку и ее жизнь меняется. Потому что хотела доказать Лэйси, что могу изменить собственную жизнь и без ее помощи. Потому что считала, что она, наверное, там, а она была мне нужна. Потому что я ненавидела Никки и надеялась, выпив побольше пива, набраться храбрости и плюнуть ей в лицо. Потому что Лэйси это не понравится, а может, понравится, а может, хватит уже взвешивать гребаные «за» и «против», пора действовать. Потому что мне было стыдно и грустно, отчего я страшно злилась, а гнев отлично помогал крутить педали, пробиваться сквозь мрак, вперед, к мелькающей тени. Ветер свистел в ушах, выдержанный скотч родителей жег глотку, и вечер будто сам мчал меня навстречу судьбе. Потому что все возможно, потому что кто знает, потому что для «потому что» не бывает ни вечера, ни недели, ни года, ни «зачем», только «кто, что, когда, где».
Я.
Ошибка.
Надо было думать.
Здесь. Силуэт пафосного особняка, тени за окнами в мерцающем свете свечей. Перед величественным портиком двое парней в приспущенных джинсах накачиваются пивом, перед тем как войти.
– Ну че, оторвемся не по-детски.
– Чертовски верно, сынок.
– А то, сынок.
Была в тот год такая фишка: самые белые из парней прикидывались черными, говорили на нелепом жаргоне, носили полуспущенные штаны, как рэперы, которых они видели по телику. А собирались они туда же, куда и я, и надо было мне понять намек, снова оседлать своего железного коня и мчаться обратно домой, но вместо этого я вытащила из сумки бутылку из-под воды и прикончила скотч. Я же малолетняя правонарушительница, напомнила я себе. За мной приходили копы. Я смылась из-под домашнего ареста (пусть и с папенькиного благословения, но кому какое дело), и я опасна. Не Лэйси. Я.
Чем больше я пьянела, тем легче мне верилось.
Это был бы красивейший дом, который я видела, не будь он таким очевидно брошенным. И похоже, брошенным в спешке; кушетки, столы и пледы, несмотря на множество тел, развалившихся на оставшейся мебели или извивающихся под плохую музыку на грязном ковре, придавали общей картине некое сходство с Помпеями. Дом рассказывал свою историю: здесь кто-то жил, и вот однажды дал стрекача, бросив чайную ложку и утреннюю газету, – выскочил за дверь и бежал без остановки, пока не удалился на безопасное расстояние от того, что его здесь ждало. От чего-то ужасного.
Никки Драммонд стояла в прихожей, точно владелица поместья, точно и впрямь была хозяйкой вечеринки, а не формальной устроительницей.
– Серьезно? Ханна Декстер почтила нас своим присутствием?
– Серьезно. Почтила.
– Я думала, тебя отослали в военное училище. Или по крайней мере посадили под замок.
– Видимо, разрушить мою жизнь оказалось труднее, чем ты думала.
– Уверена, ты и сама отлично справишься.
Я была еще недостаточно пьяна, чтобы плюнуть ей в рожу прямо сейчас, поэтому сказала:
– А ты поаккуратнее, – не ей, но качку, увивашемуся вокруг ее, Марко Спеку, который был тенью Крэйга Эллисона, а теперь явно метил на его место. – Последнему ее парню пришлось пустить себе пулю в лоб, чтобы от нее избавиться.
Марко посмотрел меня, как на мелюзгу, которая внезапно пнула Никки:
– Господи, Декстер! Это было жестоко.
Я чувствовала себя жестокой.
Никки по-прежнему не была трезвенницей. Она улыбнулась и протянула мне стопку, которую я без колебаний приняла, сочтя, что теперь, возможно, мы квиты. Когда она подтолкнула ко мне Марко, заявив, что мы заслуживаем друг друга, и если я желаю опозориться, флаг мне в руки, а он сказал, что едва узнал меня с такими буферами, а дальше – «ого, чувиха» – я одной рукой погладила ложбинку между грудей, а другую вложила в его руку, потому что Никки наблюдала за нами, и Лэйси, возможно, сказала бы: «Не будь как они», но еще она сказала бы: «Тоже мне проблема», и «Чего ты мнешься», и «Да не носись ты так с этой девственностью», и вообще, Лэйси здесь не было. Выпивка отдавала лимоном, сахаром и огнем. Марко отдавал арахисом. Он дышал мне в ухо, как дышал сегодняшний вечерний ветер или как свистит летний воздух, когда бежишь вниз по прибрежному холму. Как будто говорил: решайся. У нас под ногами хрустело битое стекло, все вокруг было грязное, липкое и пахло сексом, тем сексом, каким я его себе представляла: табачный дым, высохшее пиво, гнилые фрукты. Гремела музыка, какой-то хардкор-рэп, громко и настойчиво; вокруг была толпа незнакомцев, которые занимались тем, чем занимаются в темноте незнакомцы. Марко присосался к моей шее. Руки Марко были у меня в руках, потом в трусиках, Марко прижимался ко мне, грудь к груди, пах к паху, что походило на танец, я ощущала его тяжесть и уже почти верила, что сумею сделать это сама, без Лэйси, сумею стать такой, как требует неоновая ночь, ворвусь в ее пульсирующую, живую и трепещущую середину.
– Какого хрена ты делаешь?
Я решила, что слышу ее голос у себя в голове, и громко произнесла:
– Заткнись, Лэйси.
– Ни за что.
Голос был не в голове. Это была Лэйси. Подойдя ко мне со спины, она схватила меня за талию, отодрала от Марко и его горячего пота, протолкнула сквозь толпу, вверх по лестнице, в детскую, откуда давно исчез ребенок, лишь с ободранных обоев печально взирали звери в клетках.
– Какого хрена, Декс?
Наряд не для вечеринки. Белая майка-алкоголичка и спортивные шорты. Вообще никакой не наряд. Ни макияжа, ни ботинок. Это удивляло больше всего. Лэйси в кедах.
– А я и не знала, что у тебя есть кеды, – пробормотала я.
– Ты что, надралась?
– Начала без тебя.
Дальше я обнимала ее, обнимала и лепетала, какая она дрянь, что подвела меня, но вот она здесь, в кедах или без них, «а теперь – дискотека», – сказала я, пропела, схватила ее за запястья и замахала ее руками в воздухе.
Она встряхнула меня:
– Соберись, Декс. Что за хрень у тебя в башке?
– Тебе нравится, когда я пью.
– Мне нравится, когда ты пьешь со мной. Когда я могу за тобой присмотреть.
– Ты опоздала, – заметила я, и мы отцепились друг от друга. – И мы договорились встретиться не здесь.
– А ты целовалась взасос с Марко Спеком. Мы обе накосячили.
– Лэйси! Лэ-э-э-эйси! Расслабься. Давай спустимся на вечеринку.
– У меня, блин, есть разговор.
– Точно. Месть, – сказала я. – Воздаяние. В стиле Монте-Кристо. Выкладывай. Что придумала?
– Что?
– Никки Драммонд. Ты говорила, у тебя есть идеальный план. Говорила, мы ее проучим. Говорила, оно того стоит. Ну так давай, докажи, что оно стоит моего времени.
– Потому что тебе и без того есть чем заняться? Например, с Марко Спеком? Так я тебе и позволю.
– Провокационное высказывание.
Я уже собиралась спуститься вниз и если не трахнуться с Марко Спеком, то хотя бы попытаться, но она заслонила собой дверь.
– Отлично. Хочешь мести? Вот план. Мы спалим этот гребаный дом. Прямо сейчас. – Она вынула зажигалку.
Сначала я не поняла, откуда у нее зажигалка. И зачем она щелкает ею и размахивает из стороны в сторону, словно юная дебилка на концерте, потом хватает одну из детских подушек и поджигает, и мы, точно загипнотизированные, смотрим на языки пламени.
– Господи боже мой! – Я выбила зажигалку у нее из рук, принялась затаптывать огонь, старательно и отчаянно; «падай и катайся по полу» – вертелось в голове, все те ночные кошмары, после того как сгорел дом Джейми Фултона и школа разослала всем список одежды, которая понадобится семье, включая трусы маленького размера для девочек. Если бы сгорел мой дом вместе со всей одеждой и другие ученики получили бы письменное, черным по белому, подтверждение, что мне нужны их запасные «трусы маленького размера для девочек»… лучше бы я сама сгорела.
Пламя погасло. «Мартинсами» удобно затаптывать огонь.
– Ты пытаешься нас угробить?
– Когда дом сгорит, разве следы не приведут к Никки? – возразила Лэйси, и в глазах у нее мелькнуло что-то дикое, будто она и правда спалила дом, будто по-прежнему собирается его спалить, если я просто скажу «да». – Для нее это будет конец. И подумай про огонь, Декс. Пламя в ночи. Волшебно.
– Когда ты успела превратиться в гребаную пироманку?
– Таков план, Декс. Ты со мной или нет?
– Ты либо в самом деле свихнулась, либо считаешь все это шуткой, и в любом случае иди нахрен. – Я вырвала зажигалку у нее из рук. – Это останется у меня.
Раздался слабый смешок.
– Вообще-то я не собиралась ничего делать. Господи, Декс, ты что, шуток не понимаешь?
Я и верила ей, и не верила. Я устала от попыток ее понять.
– Просто хотела убедиться, что в моей Декс еще сидит маленькая Ханна, – сказала она. – Где бы я оказалась, если бы ее тихий голосок не шептал мне: «Нет, Лэйси, не надо, это опасно». – Тон извиняющийся, заискивающий, как у банковского клерка, отказывающего в ссуде, как у богомолицы, как у подхалима.
– Я тебе не сраный голос совести.