Тут она, должно быть, поняла, насколько я зла, насколько пьяна и устала.
– Да ладно, Декс. Перестань, я же пошутила, прости. Слушай, по-дурацки все вышло. Эта вечеринка. Эта неделя. Всё. Давай забудем. Начнем сначала. И теперь по-настоящему. Спалим наши жизни до основания… – Она жестом предупредила мои возражения: – Метафорически. Давай на этот раз действительно сбежим, Декс. Уедем. На Запад, как и собирались.
– Сейчас?
– Самое время.
– Я под домашним арестом, – напомнила я.
– Вот именно. И тебя запрут на всю жизнь, когда твоя мамаша узнает, что ты сюда ходила. Нахер ее. Нахер всех. Едем, Декс. Я серьезно.
– Сегодня.
– Прямо сейчас. Прошу тебя.
На миг я поверила ей и всерьез задумалась. Прыгнуть в «бьюик», устремиться к горизонту, начать сначала, бросить все. Я представила себе это. Прислушалась к себе. Хватит ли мне духу? Сумею ли я все бросить и уехать без оглядки? Сумею ли окончательно и бесповоротно превратиться в Декс?
Сумею ли быть свободной?
Всего один миг – и со следующим ударом сердца я разозлилась, что она заставила меня поверить в возможность побега, ведь это наверняка очередная проверка, очередная шутка, очередной взбрык в духе Лэйси, еще один безумный вызов, который я обязана принять, она же сама минуту назад сказала, что такова моя роль: роль мокрой тряпки на ее пламени. Хватит.
– Хорош трепаться, – отрезала я. – Я возвращаюсь на вечеринку.
Она упрямо покачала головой:
– Нет, Декс. Нам надо ехать.
– Если хочешь укатить в закат, давай, Лэйси. Я не стану тебя останавливать. Не мое это дело. Я собираюсь еще выпить. И собираюсь повеселиться.
– А кто тебе мешает? – Она схватила меня за запястье и крепко стиснула его. – Ты не обязана сразу, за полминуты принимать окончательное решение о побеге, прости, я сглупила. Но давай хотя бы свалим отсюда. Пожалуйста.
Удивительно, насколько приятно было отмахнуться от нее.
– Я остаюсь. А ты вали.
– Я тебя здесь одну не брошу.
И только тут я поняла: сколько бы я ни думала, что она видит мою настоящую суть, видит во мне нечто неукротимое и прекрасное, как она уверяла, как она обещала, все это чушь собачья. Она не хочет сделать из меня Декс, неукротимую и прекрасную. Это ее роль. А я только подаю реплики. Мне полагается помалкивать в тряпочку и делать, что велено, крутиться, подскакивать и выполнять трюки, как дрессированный тюлень, чтобы она могла и дальше считать себя крутой. Мне полагается подчиняться, поклоняться, аплодировать в нужном месте. Мне полагается измениться, но не по ее образу и подобию, а помельче, поскромнее.
Сумею ли я уехать без оглядки? Сумею ли быть свободной?
– Прошу тебя, уходи, – сказала я. – Я не нанималась за тобой присматривать, – сказала я. – Как и ты за мной. Мне все равно, что будет дальше, – сказала я. Может, наконец пришла моя очередь устроить проверку: правду я говорю или нет.
Лэйси мне поверила.
Она ушла.
Как танцевать, будто никто не смотрит. Или танцевать, будто смотрят все. Бледная плоть сотрясается, когда трешься о джинсу, полиэстер, накачанные мускулы и болтающиеся пенисы. Кружись в своих «мартинсах», дергайся под бит оглушительного хип-хопа, и пусть рука проложит себе путь под тонкий хлопок пояса и всадит палец в твое влажное тепло. Обхвати ближайшее тело, прижмись губами к шее, затылку, паху, смейся хором, смейся громче, и, если тебе хорошо, сделай это. Блуждай руками по собственному телу, три и поглаживай, прислушайся к ощущениям и позволь себе застонать. Думай, всматривайся в их лица, друзья мои, смотрите, какая любовь, смотрите, какая я. Не думай. Оседлай стул или чье-то тело, придави всем весом и скачи на нем, наездница, скачи, пока тебе не выльют на голову пиво, подними лицо навстречу пенному потоку, подставь язык под кислую струю, а потом, ибо они требуют этого, слизывай ее с себя, с чьего-то тела, с пола. Запомни жар тела, полыхающего под тобой, соленый вкус пота и слез. Надрежь ладонь зазубренным осколком стекла и вымажись кровью. Пусть пол уйдет из-под ног, а горизонт завертится перед глазами. Соси плоть, кружись на месте, вздымай руки. Вот так надо отрываться на вечеринке, будто тебе абсолютно пофиг.
«Ты только глянь на себя, – говорила Лэйси в тот день в секонд-хенде, затянув меня в корсет, насильно повернув к зеркалу и заставив посмотреть. – Да ты просто родилась, чтобы носить корсет».
Она говорила: «Да ты просто родилась, когда надела корсет».
«Теперь видишь, Декс? – говорила она. – Понимаешь?»
Что я видела: девичье лицо, яркий макияж, губы кривятся в пренебрежительной ухмылке. Декольте из любовного романа и черное кружево. Волосы с кроваво-красными прядями и широкие кожаные браслеты, которые шепчут: свяжи меня, подчини себе.
«Ты только глянь на себя», – говорила Лэйси, но себя я уже не видела.
Я думала: «Это не я, это другая девочка, и она прекрасна».
– Эй ты. Девочка. Очнись.
Я сделала то, что у меня лучше всего получалось: выполнила приказ, медленно и мучительно приходя в себя; губы не слушались, в голове стучало, в животе было пусто, будто я не ела уже много дней, хотя при мысли о еде все внутренние органы вознамерились исторгнуться прочь из тела, шмякнувшись к ногам вонючей кучей. Я проснулась, матерясь и щурясь, мечтая, чтобы кто-нибудь выключил солнце. Подо мной сорняки, джинсы, влажная от росы рубашка. Чужая рубашка; рубашка чужака. Не та, в которой я была.
Чужеродный ландшафт: заросшая лужайка, бассейн без воды, ряд деревьев. Грязно-белая обшивка дома, разбитые окна, замусоренный дворик, смятые пивные банки.
Человек, который слегка подталкивает меня ногой в бедро, лицо в тени, в лучах восходящего солнца сверкает золотистый жетон.
– Ну вот. Теперь поднимайся.
Когда он дотронулся до меня, я заорала.
Звук собственного голоса чуть снова не лишил меня сознания, как и поплывший перед глазами мир, когда человек рывком поставил меня на ноги. Потом он заговорил: охранник, проникновение; он продолжал нести какую-то пургу, но слова не проникали в сознание, упоминал ли он пустые банки, битое стекло, использованные презервативы, наконец меня саму.
Вечеринка давно закончилась; все ушли. Меня бросили одну.
Из-за вертикального положения внутренности захлюпали, заплескались. Мысли ворочались тяжело и неуклюже, как годовалый малыш, пытающийся устоять на пухлых ножках. Шажок, другой, споткнулся. Покачнулся.
Упал.
– Залезай, – сказал он; и там была дверца с приделанным к ней автомобилем, кожаное сиденье, и при мысли о поездке в машине мне захотелось умереть.
– У меня есть велосипед, – сказала я.
Он засмеялся лающим смехом.
– Вы коп? – спросила я. – Я арестована?
– Просто скажи свой адрес.
Не садись в машину к незнакомцам, подумала я, затем поинтересовалась, есть ли у него хотя бы конфетка, и теперь уже засмеялась сама.
Может, все еще не протрезвела.
Лэйси сказала бы: никаких имен, явок и паролей. Нет опознавательных знаков, нет адреса – нет последствий. Пусть высадит меня на обочине, и я смогу поспать.
Я не помнила, что происходило вчера.
Я не помнила, что происходило бо́льшую часть ночи.
Я помнила подхватившие меня руки, помнила, как плыву в чужих ладонях, над головой люстра, а потом – звезды и смех, тоже чужой. Помнила пальцы, запутавшиеся в молниях и кружевах, голос, который говорил: «Брось ее прямо здесь», другой голос: «Переверните ее, чтобы не захлебнулась рвотой», все голоса хором: «Блюй, блюй, блюй», и гордость дрессированного тюленя, который выполнил команду.
Болело везде, но нигде конкретно. Существенная мысль.
– Учись хоть немного себя уважать, – заметил мужчина, когда я наконец назвала ему свой адрес и он подвез меня к нашему двору, остановившись по дороге, чтобы я выблевала остатки собственных потрохов. – Если ведешь себя как шлюха, люди так с тобой и обращаются.
Он проводил меня до двери, которая распахнулась сразу же после звонка, словно родители ждали у порога. Разумеется, с опозданием сообразила я, они ждали. Солнце уже встало. Меня не было дома всю ночь, и на сей раз я не предоставила даже намека на оправдания. Просто пропала. И похоже, до сих пор не нашлась.
Человек оказался охранником территории. Компания-застройщик не собиралась выдвигать обвинения.
– Но в следующий раз поблажек не ждите.
Мать держалась твердо:
– Следующего раза не будет.
– Вы точно не хотите посадить меня в тюрьму? – спросила я не-полицейского: я уже достаточно оклемалась, чтобы начать шутить, улыбаться, надеяться. – Может, мне только лучше станет.
Но тут снова стало хуже, и мне ничего не оставалось, кроме как блевануть.
Когда охранник откланялся, пришел черед долгих объятий. Я пыталась говорить – возможно, со стороны казалось, что я намерена объясниться, тогда как я лишь хотела сказать: «Пожалуйста, поосторожнее», «вы меня задушите», «может, выключить свет?», но мама сказала твердое «нет», положив конец моим попыткам, и крепко стиснула меня, после чего настала очередь отца, и я на целую вечность окунулась в их любовь, которой почти хватило, чтобы удержаться на ногах и забыть прошлое.
А потом:
– Иди вымойся. От тебя воняет, как от городской свалки, – сказала мать. Тон ледяной.
– Спать, – сказал отец. – Потом поговорим.
Я побрела наверх, не уверенная, что сумею дойти. Раньше у меня уже случалось похмелье, но на сей раз оно было совершенно другим, глубоким и всеобъемлющим. Я закрылась в ванной, включила воду и стала ждать, пока она потеплеет, чтобы вернуть себе ночь.
Мне хотелось стать чистой; мне хотелось спать. Я знала, впереди ждут жуткие родительские расспросы, нотации и нагоняй за то, что я пропала на всю ночь, заставила, их беспокоиться, навсегда утратила их доверие, и придется выслушать их от начала и до конца, причем папа будет отчаянно надеяться, что я его не выдам, и если я умолчу о том, что он разрешил мне пойти на вечеринку, папа найдет способ отблагодарить меня. Облегчить жизнь. Так или иначе, они будут в ярости и опять посадят меня под замок. Разумеется, домашний арест не распространяется на школу, и там мне придется встретиться лицом к лицу со всеми, кто видел, как я пошла вразнос, кто знает, чем я занималась, что бы это ни было. Поползут сплетни и шепотки, которые я буду вынуждена игнорировать, начнут рассказывать истории о том, с кем, что и как, которые мне против воли придется выслушать в попытке составить целостную картину ночи. Я стану притчей во языцех, предметом насмешек; я стану мусором, который выносят из дома, чтобы его забрали и увезли. Все это я отлично знала.