– Наверное.
Я не обиделась, что он так сказал или что не проводил до дверей, как обычно. Только недоумок позволит странной девке оскорблять свою жену – вот как он, должно быть, думал. Готова спорить, вступившись за нее, он почувствовал себя немножко героем, будто «Джулия», услышав такое, стала бы чуть больше его уважать и чуть меньше унижать. Я умею быть великодушной; я позволила ему обманываться.
Но главное не изменилось: он прятал меня ото всех, как свою тайну. Он лгал тебе, лгал твоей матери. Я была его правдой. Я не говорю, будто он любил меня больше вас. Но факт остается фактом.
Мой папа не вернется. Я знаю. И последующий гребаный синдром утери отца налицо. Я и без всяких мозгоправов понимаю, что искала заместителя на его роль, что «непристойная» встреча с учителем музыки или тот раз, когда я разрешила парню из «Макдоналдса» щупать меня за мусорными баками, – это все попытки «заткнуть дыру». Нечаянно получился пошлый каламбур.
Но мне не нужен отец, Декс, так что не думай, будто я пыталась украсть его у тебя. Просто одолжила ненадолго, отщипнула чуточку для собственных нужд. Его на всех хватит.
– Видимо, меня скоро уволят, – сказал мне однажды твой папа, когда я спросила, почему он так часто сидит дома в рабочее время. Не то чтобы днем в кинотеатре дел невпроворот, да и управлять таким заведением невелика наука, но все же. – Впрочем, если хочешь узнать секрет…
– Ну еще бы.
Он наклонился ко мне и прошептал, выпустив облако табачного дыма:
– Думаю, мне и самому лучше уйти.
Ему постоянно грезились всякие планы: изобретения, которые он не умел сконструировать, и фирмы, на открытие которых у него не хватало средств; он намеревался воскресить свою рок-группу, выиграть в лотерею, найти таракана в тарелке, чтобы предъявить иск ресторану и отсудить кучу денег. Именно он сделал из тебя мечтательницу, Декс, и может быть, поэтому твоя мать никогда тебя особенно не любила.
Я убеждала его, что пора браться за дело.
– Легко тебе говорить, Лэйси. Тебе ведь не надо погашать кредиты за дом и машину. – Он вздыхал. – Да и жены у тебя нет.
У меня мелькнула мысль, что такими темпами скоро и у него не будет жены.
– Зря я вообще заговорил об этом, – заметил он. – Не рассказывай Декс. Ты ведь понимаешь, правда?
Мне стало обидно. Разве я разбалтывала тебе другие секреты? Например, как он сделал предложение твоей маме «по залету», а когда источник тревог обернулся всего-навсего кишечным вирусом, он все равно на ней женился. Он не дошел до алкоголизма, но упорно старался. Он спустил крошечные сбережения, отложенные тебе на колледж, на какой-то дутый фонд, прежде чем ты успела подрасти и узнать, что эти сбережения вообще существовали, и с тех пор твоя мама не подпускала его к чековой книжке. Ему нравились тишина и покой глубокой ночи, когда весь дом спал и можно было помечтать, что вы вдруг исчезли. А порой он не ложился до рассвета, воображая, что живет свободной жизнью, пишет песни, нюхает кокаин, мчится вдаль по пустой дороге.
– Меня заставляют принимать таблетки, – поведала я ему, чтобы оправдать доверие: тайна за тайну.
– Зачем?
Я не упомянула, что таблетки появились после того, как мать нашла меня в ванне с порозовевшей водой.
– Знаете, как бывает: сделаешь что-нибудь, а окружающие не поймут, распсихуются, пошлют к мозгоправу и начнут закармливать «колесами», будто я психичка, которая ежедневно болтает с Иисусом и инопланетянами.
– А ты и правда из таких? – Тон у него был доверительный, как у любого психотерапевта: мол, я на твоей стороне.
– Гребаных глюков у меня не бывает, – отрезала я.
– Я хотел сказать, ты действительно в каком-то смысле психичка?
Тут я все-таки улыбнулась, потому что от мозгоправа такого не услышишь.
– Нельзя говорить «психичка». Это оскорбление.
Он поднял руки, будто сдаваясь:
– Прости, прости. Так ты чокнутая?
– Чокнешься тут нахрен, когда все вокруг чуть ли не в глаза называют тебя психичкой.
Он не стал спорить.
– Короче, меня посадили на таблетки, – продолжала я. – По одной в день, чтобы отвадить всякие скверные мыслишки.
– Помогает?
Я пожала плечами. Мне не нравилось, что из-за таблеток иногда казалось, будто я не в себе, но я обожала эксперименты из чисто научного любопытства: как «колеса» сочетаются с наркотиками, спиртным и прочими «запрещенными веществами». Кроме того, ванная уже не вызывала посторонних позывов, хотя тут, возможно, стоит благодарить тебя. С тех пор, как ты там побывала, я почти перестала думать про нож.
Но таблетки не справлялись с ночными кошмарами. Они не помогали легче дышать, когда я думала про лес.
– Декс не знает, – предупредила я.
Он чиркнул по губам пальцем и шутливо перекрестился:
– Чтоб мне сдохнуть!
– Вы не собираетесь… вы не попытаетесь разлучить нас с Декс, раз уж вам известно, что я совершенно конченая?
– Полагаю, Декс только полезно пообщаться с кончеными людьми, – заявил он.
Мне ни разу не говорили, что общение со мной может быть кому-то полезно.
– Вы правда так думаете?
Он допил последние капли виски:
– А куда деваться?
Я потянулась к нему.
Взяла его за руку.
Пару секунд он ее не отнимал.
– Лэйси, – сказал он.
– Джимми, – сказала я.
Он выпустил мою руку.
– Не надо мне было этого делать, – проговорил он.
– Это сделала я.
Ведь отцы так и поступают, правда? Берут за руку. Обнимают, прижимают к груди, от них веет папиным запахом, и ты утыкаешься носом в папину шерсть, которая торчит из распахнутого ворота старенькой папиной рубашки. Такие желания – никакое не извращение.
И вот в ту последнюю ночь, когда все, что я любила, обратилось в пепел на заднем дворе, а Ублюдок молился о моей бессмертной душе, я вырвалась оттуда к чертовой матери и поехала за тобой, но тебя уже не было, потому что ты ушла без меня, а дома оказался только твой отец, накачавшийся пивом и грезивший в тишине ночи. Может, мне просто приятно было оказаться с ним наедине; может, я думала, что он меня спасет.
Он вышел к машине спросить, что я здесь делаю и куда же подевалась ты, если ты не со мной; тут я и узнала, что ты не сбежала из дому, а отпросилась, послушная девочка до самого упора. Не ты, а он нарушил ради меня правила.
Я собралась ехать – за тобой, – но он спросил:
– У тебя все хорошо, Лэйси? – И вид у него был такой встревоженный, такой папин, что у меня язык не повернулся соврать.
Мы сели на бордюр.
– Рассказывай, – требовал он снова и снова, а я не могла, потому что не верю в чертову прорвавшуюся плотину.
Наверное, я и тебе не стала бы рассказывать, но только потому, что слишком мучительно смотреть, как ты изумленно моргаешь и пытаешься переварить мысль, что не все семьи похожи на твою. Расскажи я тебе про Ублюдка, расскажи я про свои ощущения, что Курт умер, что я сама умерла и внутри одна сплошная пустота, – ты непременно расклеилась бы, устроила истерику, и тогда мне пришлось бы выступать в роли утешительницы («все в порядке, не плачь, стисни мне руку изо всех сил»), а ты была бы той, кого надо утешать.
Я не виню тебя, Декс, – ты такая, какая есть.
Ты не сильная.
Значит, сильной должна быть я.
– Я не могу туда вернуться, – выговорила я.
– Домой? Что случилось, Лэйси? Может, кому-нибудь позвонить?
– Господи, да нет! Может… может, я поживу здесь вместе с Декс? – Я рассмеялась, будто всего лишь дурачусь.
Он так обалдел, словно я только что попросила его трахнуть меня.
– Шучу, – сказала я.
– Давай я позвоню твоей матери, – предложил он. – Поговори с ней о случившемся. Что бы там ни произошло.
– Нет! Пожалуйста.
– Ладно, ладно. – Может, не сиди мы в тот момент на улице, у всех на виду, он похлопал бы меня по спине, как обычно и делают папы. – Давай пойдем в дом. Я позвоню Джулии. Она знает, что делать.
– Вашей жене? Которая меня ненавидит?
– Вовсе она не…
– Декс запрещено со мной общаться, забыли?
– Она тогда расстроилась, – пробормотал он. – Потом остынет.
– Ага, как же, сразу остынет, как только увидит своего мужа в компании главной городской шлюхи.
– Не называй себя так.
– Вы знаете, что я имею в виду.
– Лэйси…
– Признайте, ваша жена меня ненавидит. И это при том, что она еще не знает про вас.
– Чего не знает?
– Вот этого. – Как будто надо все разжевывать!
– Лэйси.
– Джимми. – Я произнесла его имя тем же тоном, каким он произнес мое, укоризненно и покровительственно.
– Чем мы тут, по-твоему, занимаемся, Лэйси?
Я фыркнула.
– Лэйси, мама Декс сама предложила мне познакомиться с тобой получше. Ей показалось, что тебе не помешает…
– Что? Новый папуля? Хороший трах?
Он откашлялся.
– Человек, с которым можно поговорить.
Тут я вскочила. Да пошел он, пошли они, пошли вы все – степенные, благопристойные, самодовольные лицемеры, которые та-а-ак гордятся своим милосердием к несчастненьким ублюдкам.
– Значит, это она вас втянула? Небось подкупила? И скольких минетов стоит час беседы со мной?
– Пожалуйста, прекрати, Лэйси. Хватит орать. Сядь.
Теперь он решил изобразить ответственного взрослого. Будто его волновало что-нибудь другое, кроме любопытных соседей, которые могли нас услышать. Когда я отказалась выполнить команду «сидеть», как послушная маленькая собачонка, он тоже встал, но не мог смотреть мне в глаза после такого, после того как проговорился, признал, что я идиотка, что я вроде как его домашняя обязанность, способ отвертеться от прочистки водостоков.
Он врал мне, но вот что я тебе скажу, Декс. В той же мере он врал и самому себе, если считал, что всего лишь выполняет поручение жены.
Я решила, что не помешает открыть ему глаза. Да и соседям тоже.