Мы были на краю поляны, в центре которой находилось осевшее сооружение с исписанными граффити стенами и остроконечными осколками стекол в окнах. В паре метров от него стоял накренившийся на бесколесных осях ржавый товарный вагон, заросший бурьяном, будто старинный механический зверь, забравшийся в чащу, чтобы умереть. Пусть он и не напоминал пряничный домик, но все равно казался заколдованным.
Конечно, я знала про старую железнодорожную станцию. Все про нее знали. Ее забросили в семидесятые, когда в наших краях перестали водиться реальные деньги и чужаки стали объезжать эти места стороной. Викторианский шарм, задуманный архитектором, спроектировавшим фигурные чугунные перила и остроконечную крышу, стал достоянием истории и захватчика-леса. Наружные стены украсились надписями краской из баллончика, черными сердечками и несметным количеством членов. В темноте, под платформой, виднелись разрушенные и заросшие сорной травой рельсы; ходили слухи, что здесь обитали мифические калики перехожие с заплечной котомкой на посохе, которые грелись возле подожженных мусорных баков и полосовали друг друга железными ногтями. Станция играла огромную роль в местном детском фольклоре; по мере взросления привидения и бродяги постепенно уступали место шлюхам и наркоманам. Здесь был знаковый объект для всех скучающих подростков не робкого десятка, готовые декорации для ритуала посвящения в тайные сообщества: сходи на заколдованную станцию и вернись оттуда с талисманом, осколком стекла или надорванной оберткой от презерватива. И постарайся не подхватить гепатит. Место силы, где веяло чем-то потусторонним, словно покосившаяся станция умела хранить свои секреты. Священное место, которое Лэйси вполне могла бы превратить в наше, если бы не ее неприязнь к лесу.
Поляну пересекал овраг, на дне которого валялись изогнутые и сломанные рельсы, похожие на ручей в каньоне; Никки устроилась на краю оврага и принялась болтать ногами:
– Он умер прямо тут, ты в курсе?
Теперь поляна очаровывала даже сильнее.
– Мне так сказали. Полиция не хотела выносить на публику, что дело было здесь, ты ж понимаешь. Чтобы не давать идиотам повод устроить тут святилище. Или не спровоцировать волну подражаний. Но мне, само собой, сказали.
Даже зная, что он умер именно здесь, я не могла представить, как меланхоличный Крэйг, отягощенный неведомыми тайнами или повредившийся в уме, тащит в лес отцовское ружье. Поэтичность самоубийства плохо сочеталась с тем приматом, которого я помнила. Невозможно представить, как он сидит в тени заброшенного здания и размышляет о бренности жизни, усматривая экзистенциальный приговор в надписях на стенах «трахни ронду» и «пососи мой член». В самоубийстве, убеждали нас впоследствии, нет никакой поэзии. Оно не для творцов и мыслителей; в нем нет красоты. Но разве не прекрасно умереть вот здесь, где на ржавом металле мерцает лунный свет, а в чаще завывают волки?
Весь год из нас усиленно выбивали подобные мысли, и теперь я гадала, часто ли Никки приходила сюда одна и думала ли она об этом.
Теперь это место принадлежало ей. Крэйг застолбил его для нее. Я даже не хотела знать, почему она пригласила сюда меня… почти совсем не хотела. Но все же сидела рядом с ней. Вот так цепляют и сказки: не оторвешься, пока не узнаешь, что там дальше.
– Самоубийство твоего парня не делает тебя хорошей, – заметила я, потому что не хотела испытывать к ней жалость, считать ее человеком, способным чувствовать.
Она, похоже, не удивилась:
– Забавно, правда? Потому что сначала ты думала, что делает.
Она протянула мне мини-бутылочку со спиртным, но я отмахнулась. Мне было известно, как поступить, если ведьма предлагает отведать ее яблока, – а главное, я завязала с выпивкой. Иначе не убережешься. Хотя с Никки вообще никак не убережешься. Ну я и клоун: ходячее противоречие.
Никки пожала плечами и прикончила содержимое сама, одним глотком, зашвырнув пустой пузырек в канаву. В звоне разбитого стекла было нечто в высшей степени искупительное.
Она болтала ногами. Вокруг пели птицы. Мне на коленку сел комар, и Никки прихлопнула его. От нее разило потом, что меня удивляло. Такие, как Никки Драммонд, не должны потеть.
– Здесь я не лгу людям, – проговорила она. – Так что, может, сейчас ты мне поверишь. Я не враг. Здесь нет врагов.
– Почему тебя так волнует, поверю ли я тебе?
Она опять пожала плечами:
– Сама удивляюсь.
Ведьмы строят пряничные домики, чтобы заманивать глупых детей, напомнила я себе. И в ловушку попадаются только жадные и тупые.
– А я ведь могу помочь все исправить, – сказала она.
– Что?
– Ну, во-первых, твою запятнанную репутацию. Во-вторых… – Она махнула рукой в мою сторону, будто подразумевая: «Твою тотальную ханнадекстерность и то, что к ней прилагается».
– А с чего ты решила, будто мне нужна помощь?
– Ты правда ждешь ответа?
– И зачем тебе со мной возиться?
– Может, мне скучно. – Она смотрела на свои ступни, сводя и разводя их, словно мы занимались гимнастикой в лагере ИМКА[47]. – Может, я устала.
– От лета?
– От необходимости притворяться, что я не сука, – ответила она. – А ты по-любому знаешь, что я такая и есть. Бальзам на душу.
– По-твоему, я совсем дура, – сказала я и, видимо, так и было, потому что признание Никки вызвало у меня нелепый приступ чувства, подозрительно похожего на гордость.
Она опять пожала плечами, что я приняла за утвердительный ответ.
– Умолять не стану, – сказала она. – Пошли завтра вместе в торговый центр. Пусть идиоты увидят, что тебе плевать на их мнение. Пусть увидят тебя со мной. Тебе полезно.
– Вместе в торговый центр? Ты обдолбалась?
– Марисса изменяет Остину с Гэри Пеком. Она позволяет ему щупать себя в химической лаборатории после уроков.
Марисса Мэки и Остин Шнитплер встречались со средней школы и в каждом ежегодном школьном альбоме их фотографии украшали страницы для парочек, меня же, само собой, от них просто тошнило. Можно было ставить на одно из двух: либо они обручатся через несколько месяцев после выпуска, либо раньше, если порвется презерватив.
– Откуда ты знаешь?
– Птичка нашептала.
– А мне ты зачем рассказываешь?
– Чтобы ты мне доверяла.
– Я тебе доверяю, потому что ты сплетница…
– Это не сплетни, это правда.
– Ладно, то есть идея в том, что я сочту тебя достойной доверия, если ты выдашь тайны лучших подруг своему злейшему врагу?
– Во-первых, она не моя лучшая подруга. Во-вторых, у нее есть тайны и похуже. В-третьих, ты серьезно недооцениваешь уровень моих врагов.
– Господи, да ты и правда сука, а?
Никки встала:
– Я уже сказала: умолять не буду. Решай сама.
– Подруга из тебя совсем дерьмовая, ты в курсе?
В ее смехе появились непривычные нотки, светлые и солнечные, и мне они нравились.
– Только тебе придется за мной заехать, у меня нет прав.
– И с этим разберемся. – Теперь смех перешел почти в гогот. – Обожаю новые проекты.
Я снова испытала зов неизбежности, какое-то глубинное ощущение, что жизнь сдвинулась с мертвой точки, и пусть даже если она покатится по наклонной, зато не будет стоять на месте.
– Мне пора возвращаться, иначе мать распсихуется, – сказала она. – Но ты можешь остаться, если хочешь. Перейдешь на другую сторону станции – твой дом всего в миле отсюда. Я скажу твоей маме, что тебе стало плохо и я отвезла тебя домой.
Предложение больше походило на приказ, но я с благодарностью приняла его.
– Никки, – сказала я, не глядя на нее, потому что мне не хватало мужества. – Пока ты не ушла…
– Ну?
Любой сказочный герой из книжки легко мог бы уберечься от опасных приключений, спастись от зловредной судьбы или страшных испытаний. Не наклоняйся над колодцем; не три волшебную лампу. Не слушай голос, взывающий к тебе из мрака.
Не ходи в лес.
– Что за дела у тебя с Лэйси?
– А вдруг мы с ней любовницы, Ханна? – Она медленно выговорила ключевое слово, так широко открыв рот, что я увидела, как язык слизнул букву «л» с нёба. – Крутые лесбийские игры, весь фарш, а ты служила только пешкой в нашей размолвке. Не приходило тебе в голову?
Ей словно было лень придумать шутку посмешнее. С таким же успехом она могла сказать: «Придумай любую хренотень, только отвали со своими тупыми вопросами».
– Да ладно тебе, Никки.
– Я перевернула страницу. Как говорится, кто прошлое помянет, тому и глаз вон. Реальная проблема – это твои дела с Лэйси.
– И что за дела такие?
– Я уже говорила. Она тебя кинула. Больно было смотреть.
– А кто просил тебя смотреть?
Не тот вопрос я задала. Мне следовало защитить Лэйси. Но было слишком поздно.
– Что ты вообще делала на вечеринке, Ханна? Почему она позволила тебе так нализаться? Почему бросила тебя одну? Разве «лучшие подруги» так поступают? – Она сжала кулаки.
– Мне не нужна нянька.
– Она хреново обошлась с тобой в тот вечер, да и вообще хреново с тобой обходилась. Она дрянная лгунья, Ханна, и притом ненормальная. Она тусовалась с тобой только потому, что наслаждалась своей властью, внушая тебе, будто она единственный человек, которому ты можешь доверять. А ей вообще доверять нельзя. Несчастная маленькая Декс, одинокая и беспомощная, – и большая сильная Лэйси, которая научит уму-разуму. Только ты одна ничего не замечала. Или замечала, но тебе было по кайфу.
– Да пошла ты, Никки.
– А слабо у нее спросить? Пусть поклянется, что никогда не общалась со мной втайне от тебя. Что никогда тебе не врала.
– Мне и спрашивать не надо.
– Ты не можешь спросить, потому что она уехала. Тебе хреново, как никогда, а твоя лучшая подружка бросила тебя и отправилась кидаться нижним бельем в ребят из Nirvana. Или какой там она фигней занимается. Тебе еще повезло, Ханна. Она бы тебя растоптала. Именно этим она и занималась. Прости, но я говорю правду.