Но время пока не пришло. Прежде я должна себя проявить. Поэтому я связала бледные запястья Никки у нее за спиной, крепко стянув их шнурками своих «мартинсов». Другой парой шнурков и кипой леггинсов, которые Лэйси вытащила из своего багажника, мы примотали Никки за талию и лодыжки к старому стулу, найденному Лэйси на станции. Этого хватит, сказала Лэйси, пока у нас в запасе есть нож.
– У нее клаустрофобия, – сообщила Лэйси, когда мы тащили стул к вагону. – Ей даже шевельнуться страшно, можно было и не связывать. Поверь мне.
– Откуда ты знаешь?
– А ты не видишь, как она ополоумела?
– Я про клаустрофобию.
Лэйси загадочно улыбнулась:
– Я все знаю, помнишь?
Я помнила. Наконец-то. Меня накрыло приятное облегчение, ощущение свободного полета, как в упражнении «доверительное падение», которое мы выполняли на физкультуре в прошлом году, хотя тогда я свалилась на пол, потому что рядом еще не было Лэйси.
Никки проклинала нас последними словами. Она то орала, то хныкала. Когда я связывала ее, она яростно отбивалась, но я оказалась сильнее. Сюрприз для нас обеих.
– Мне надо пописать, – сказала она в конце концов, выбрасывая козырную карту.
Лэйси погладила ее по голове:
– Давай.
Никки плюнула ей в лицо, и Лэйси рассмеялась, когда та не попала. Я тоже рассмеялась, но тут в лицо мне ударил резкий запах, и луч карманного фонарика упал на темное пятно, расплывшееся на кружевных трусиках Никки. Я думала, она будет торжествовать, что Лэйси не удалось взять ее «на слабо», но Никки выглядела как обычная девчонка, которая обмочилась и пытается не заплакать.
Тут я подумала, что уже хватит.
Беспомощная раздетая девушка, привязанная к стулу в грязном вагоне с сатанинскими знаками на стене. И две нависшие над ней ведьмы с дикими глазами, одна из них – с мясницким ножом в руке. Я увидела сцену будто на экране: униженной королеве выпускного бала вскоре перережут глотку два монстра, порожденных ею самой, но зрителям не нужны ни герои, ни злодеи, а только кровь. Я видела голливудскую картинку, однако ощущала запах мочи, и близко не гламурный, и пленница из Никки Драммонд вдруг превратилась в обычную девчонку, жалкую и напуганную, и в качестве зрителя мне очень хотелось, чтобы ее спасли.
Все по-настоящему, подумала я. Но настоящим было и другое. Туманные воспоминания о руках на коже. Доказательства, запечатленные на видеопленке: лица, голоса и смех. Выведенные черным маркером буквы, которые я сдирала с тела, вкус рвоты и чужой слюны, который я выкорчевала изо рта, ползучие пальцы, которые подчинялись приказам Никки. Это было, было, было.
– Не воображай, что нам тебя жаль, – сказала Лэйси, и я взяла себя в руки. Она права.
Настоящей была пустота, которую оставила позади себя Лэйси, и ложь, за счет которой меня заставили ее прогнать. Я поверила Никки, позволила ведьме наложить проклятье на Лэйси. Лэйси жила в машине. Пока я колупала в торговом центре замороженный йогурт и спорила, можно ли хотеть Аладдина, если он мультяшный герой, Лэйси была одна. Я бросила ее – потому что меня заставила Никки.
– Я пить хочу, – пробормотала она.
Лэйси фыркнула:
– Ты шутишь, да?
– Я хрен знает сколько здесь торчу! – заорала Никки. – И хочу пить.
– Идея, – весело объявила Лэйси. Лэйси обожала идеи. – Декс, принеси-ка то ведро.
Мне захотелось крикнуть Никки в лицо: видишь, сучка, вот что значит веселиться, вот как выглядит гений. Идея просто отличная. Дадим девочке напиться.
Ведро было изъедено чуть ли не вековой ржавчиной и почти до краев наполнено грязной водой.
Она затрясла головой:
– Нет.
– Ты ведь хочешь пить, так? – Держа в руке нож, Лэйси схватила ее за волосы и дернула вперед с такой силой, что Никки вместе со стулом рухнула на колени, а ее губы почти нырнули в ведро.
– Не желаешь отхлебнуть?
– Отпусти. – Никки уже не кричала, а шептала. – Пожалуйста, не надо.
– Какая привереда, – усмехнулась Лэйси.
Вдвоем мы подняли ее с колен; она оказалась тяжелой, зато больше не сопротивлялась. Так было гораздо легче.
– Ты понимаешь, что это похищение, да? – спросила Никки. В голосе уже нет слабости и дрожи, словно она сбросила бесполезную кожу и выставила напоказ твердые жемчужные кости. – У вас будут дикие проблемы, как только вы меня отпустите.
– Пока что-то не хочется, – заметила Лэйси.
– Что вы задумали – убить меня?
– До чего же мило, когда ты прикидываешься храброй. – Лэйси повернулась ко мне. – Декс считает, что ты ничего не расскажешь. По ее мнению, ты слишком боишься, что подумают люди. Посмотри-ка, как хорошо она тебя знает.
– Лучше, чем тебя. Не так хорошо, как я знаю тебя.
Лэйси приблизилась к ней вплотную. Я крепко держала в руке фонарик. Луч сверкнул на лезвии ножа.
– Расскажи ей, что ты сделала, – потребовала Лэйси.
Никки попыталась рассмеяться:
– Вряд ли тебе захочется.
– На той дурацкой вечеринке. Расскажи ей, что сделала, и попроси прощения.
– Оно тебе надо, Ханна? Ты поверишь, что я искренне попрошу прощения с ножом у горла?
Никакого ножа у ее горла не было.
А потом появился.
– Лэйси, – сказала я.
– Все в порядке.
Все и было в порядке.
– Расскажи ей, – велела Лэйси. – И мне расскажи. Давай послушаем твое признание.
Никки сглотнула, и лезвие ножа прижалось к ее горлу.
– Если хочешь, чтобы я говорила, отойди, – пробормотала она, едва шевеля губами. И очень-очень прямо держа голову.
– А ты говори аккуратнее, – посоветовала Лэйси.
Никки опять сглотнула:
– Мы просто веселились. Помнишь, как мы с тобой веселились, а, Лэйси?
Не отрывая взгляда от Никки, Лэйси спросила:
– Тебе было весело на той вечеринке, Декс?
– Нет, не было. – Возле ног у меня стояла бутылка скотча, украденная у родителей. Я отхлебнула из нее, наслаждаясь разливающимся теплом. Снаружи было холодно, но в нашем маленьком вагончике – жарко, во всяком случае мне. В голове шумело, в ушах звенело. Глотку лизал огонь.
– Ты позволила ей напиться, – заметила Лэйси.
– Она уже взрослая.
– Ты позволила ей напиться, и она вырубилась, а потом…
Никки молчала. Я не заметила, чтобы Лэйси пошевелила рукой, но Никки застонала.
– Потом мы немного повеселились, как я и сказала.
– Ты сняла с нее одежду.
– Вроде бы.
– Ты позволила своим идиотам-друзьям лапать ее.
– Ага.
– Щупать ее.
– Ага.
– Трахать ее.
– Лэйси… – вмешалась я. – Не надо.
Я хотела знать; я не хотела знать; я не могла.
Я отхлебнула еще виски.
– Нет, – возразила Никки. – Я же не гребаная социопатка. В отличие от некоторых.
– Просто извращенка, – сказала Лэйси. – Которая снимала все это на папочкину камеру. Расскажи нам, как ты заставляла их куражиться над ней. Это все равно тяжкое посягательство, ты же понимаешь? Возможно, изнасилование.
– Прекрати, – сказала я.
– Я ее даже не тронула, – возразила Никки.
– Конечно, – согласилась Лэйси. – Лично ты – нет. Не твой метод. Но идея была твоя.
– Хватит, – попросила я.
Это уже слишком.
Слишком.
– Ничего страшного не случилось, – сказала Никки. – Слушай, знаю: я сглупила. Знаю, я стерва. Но ведь ничего страшного не случилось.
Эти слова. Как она могла так думать. Как могла выговорить такое: ничего страшного. Будто меня там вообще не было. Не было меня, не было и жертвы.
– Она хочет услышать, как ты просишь прощения, – сообщила Лэйси. – И советую тебе говорить искренне.
Ни единого шанса. Теперь я понимаю – теперь-то мне легко понять. Но в ту ночь я любила Лэйси за эти слова больше всех на свете. Она была как дикий зверь, как ураган, и весь праведный гнев, спрессованный в этой хрупкой темноглазой девочке, она направила на мою защиту.
– Я сожалею, – тихо сказала Никки. – И если уж на то пошло, я не вру. Прости, Ханна.
– Ее зовут Декс.
– Угу.
– Скажи.
– Прости, – проговорила она, – Декс.
– Достаточно, Декс? – Она не спросила, стало ли мне легче. Хотя мне скорее стало легче, когда Никки призналась в содеянном. И когда я поняла, что в моих силах наказать ее.
Считалось, что я совсем не такая. Я была примерной девочкой, а примерные девочки не должны получать удовольствие от чужих страданий. Но я получала и не видела в этом ничего постыдного.
– Я хочу, чтобы все узнали, какой она человек, – сказала я. – Только представь, если они узнают.
– Да ну, по-моему, все и так знают, – возразила Лэйси.
Но никто не знал Никки, не знал так, как знала я, – никто, кроме Лэйси. Истина связывала нас воедино, пусть даже я слишком долго не хотела о ней вспоминать. Я говорила не об одураченных родителях Никки, легковерных учителях, прихожанках ее церкви, ровесниках за пределами ее круга, обожествлявших ее. Я говорила о ее ближайших подругах, которые думали, что понимают ее и могут ей доверять. Они не знали, что Никки их презирает; не знали, как она обходится с секретами, которые они так беспечно ей поверяли; не знали, со сколькими их бойфрендами она спит, сколько сердец ухитрилась разбить, скольких заставила страдать просто от скуки, просто потому, что могла.
Вот чего она страшилась больше всего. Что ее разоблачат. Сорвут с нее маску, обнажив внутреннюю Никки – или пустоту на ее месте. Среди всей той лжи, что она нагородила мне, была и доля истины.
– Представь, если она признается всем и каждому, как призналась мне. – Никки без всей своей лжи; Никки, раздетая догола, ничтожная и беспомощная, марионетка в наших руках. – Только представь.
Вначале ночь была моей, потом инициативу перехватила Лэйси – но сейчас наступил момент подлинного сотворчества: два ума слились в одной блестящей идее. Возможно, я первая ее предложила, но именно Лэйси вспомнила про Барби-магнитолу и стопку кассет, сведя концы с концами.
– Ты расскажешь нам все, – заявила Лэйси, после того как мы сбегали к машине и вытащили из нее необходимое оборудование, бросив оправившуюся было Никки вопить и рыдать в темноте и одиночестве. – Все, что ты натворила, от начала и до конца. Возможно, мы обнародуем пленку или оставим себе в качестве гарантии. Ты никогда не узнаешь.