– Осточертело, – сказала Лэйси. – Мы получили необходимое. Пора убираться. Развяжи ее, и поехали домой.
Вот так. Она будто наказывала меня, как ребенка, который раскричался и расхныкался на заднем сиденье и заставил ее разворачиваться и ехать обратно.
– Что? – переспросила я.
– Мы записали признание. Она никому ничего не расскажет. Правда, Никки? – Та помотала головой, как послушный пес. – Видишь? Все кончено. Пора убираться.
Вот так запросто. Уедем домой, все трое целые и невредимые, и останется только небольшой осадок после «случая в лесу». Лэйси преподнесла мне эту жизнь на блюдечке с голубой каемочкой, только и надо было взять ее, сказать «да». По другую сторону этого «да» лежали пустое шоссе, наш богемный лофт в Сиэтле с парафиновыми лампами и беспутными поклонниками – та жизнь, которую мы себе прочили. Запросто.
Никки воспрянула духом, но не только. Она была довольна. Вот почему я сказала «нет».
Мы не закончили. Потому что Лэйси слишком разошлась, потому что еще остались тайны. Потому что, если я сейчас остановлюсь, то никогда не узнаю правду.
Секрет – это обязательство, и пока у них есть общий секрет, они принадлежат друг другу. А мне было необходимо, чтобы Лэйси оставалась только моей. И ей тоже. Все ради нее, сказала я себе. Мы останемся в этом вагоне, пока тайны не кончатся. Ради ее же пользы, поймет она или нет.
– Еще рано, – проговорила я. Обе с возмущением выдохнули. – Похоже, у Никки в запасе имеется еще одно признание.
– Тебе нужен перерыв, – заявила Лэйси. – Давай посидим немного в машине, послушаем музыку.
– Правильно, святой Курт решит все проблемы, – встряла Никки. – А если нет, ты всегда можешь вырубить ее и бросить в лесу подыхать.
– Заткнись! – взревела Лэйси.
Мне не нравилось, когда она теряла самообладание. Особенно из-за Никки. Никки не позволено иметь власть над Лэйси. Я не могла такого допустить.
– Мы останемся, – сказала я. – И послушаем.
Никки расхохоталась.
– Мы поклялись, – прошипела Лэйси, и сейчас «мы» относилось к ним с Никки, а не к нам с ней. – Ты поклялась.
– А ты привязала меня к сраному стулу и пыталась утопить, – отрезала Никки. – По-моему, теперь я свободна от любых клятв. Пусть она услышит, что ты натворила.
– Что мы натворили. Вечно ты забываешь.
– Теперь не забуду. Печальная история о нашей общей вине. Пофигу.
– Хватит, – вставила я.
– Прости, Ханна, я пыталась защитить тебя от истины, которая состоит в том, что вся твоя драгоценная дружба – полнейшее фуфло, а твоя лучшая подруга – социопатка, но ты сама мне помешала. Теперь ты услышишь всю правду.
– Я тебя убью, – прорычала Лэйси. – По-настоящему.
– Ага, как же: из страха показать Ханне, что ты на такое способна, ты убьешь меня прямо у нее на глазах? Тут она сразу поймет, что ты не убийца. Отличная идея.
Тут они принялись орать друг на друга, поминая клятвы, секреты и ужасные злодеяния и не слыша моих увещеваний, не замечая меня. Может, я стала призраком, подумалось мне. Может, меня здесь нет; может, меня вообще никогда не было.
– Расскажите, – сказала я наконец, и эти волшебные слова восстановили тишину. – Расскажите мне всё.
– Самая умная твоя мысль, Ханна. Видишь ли, мы с Лэйси часто бывали здесь…
– Нет, – бесстрастно перебила Лэйси. – Говорить буду я.
Время воплей миновало. Я снова ощутила сакральность этого места, где, по словам Никки, бродят все древние призраки разрушенного будущего.
– Значит, хочешь солгать ей? Опять?
Я не уследила за рукой Лэйси, лишь мелькнул перед глазами серебристый клинок. На ключице у Никки выступила кровь, всего капля, раздался вскрик.
– Говорить буду я, – повторила Лэйси еще невозмутимее. – И теперь правду, Декс. Всю до конца.
Я не боялась Лэйси.
Не разрешала себе бояться.
Она расскажет свою историю, доказав, что верит в меня. Я отплачу ей тем, что найду способ поверить.
– Рассказывай, Лэйси. Всю правду до конца.
– Валяй, рассказывай, – согласилась Никки, великодушная в своем бессилии. – Расскажи ей нашу историю.
Лэйси. 1991
Никки хотелось не просто смотреть, ей хотелось руководить. Я единственная была неизменно внимательна к проблескам тайного «я»; Никки было плевать, что прячется в глубине, она не верила в глубину. Для нее существовала только видимость. Зато видимость принадлежала ей целиком. И так повелось с самого начала: Никки прислонялась к дереву, наклоняла голову, щурилась, заставляла нас менять позы, приказывала Крэйгу лизать мне шею или перевернуть меня лицом в землю. Так нашей троицей было легче управлять: два дополнительных тела и одна воля на всех.
Крэйг поначалу упирался, но только поначалу. Вспоминается кое-что еще. Он никогда не мог отказать Никки.
– На колени, сволочь, – сказала она, и он упал на колени.
Пусть поймет, на что это похоже, сказала она. Она позаботится, чтобы он понял.
Она ненавидела его, если хочешь знать мое мнение.
Мое мнение – ей хотелось взять ружье, вставить дуло ему в задницу и нажать на спусковой крючок. Наказание за то, в кого она превратилась за время их романа, и тут требовалось личное присутствие Крэйга. Но Никки Драммонд не берется за грязную работу, верно? Это была моя задача.
Я держала ружье. Держала там, где находится член.
– Да ни за что, – заявил он, хотя уже стоял на коленях. – Сраное гейство.
– Это же ружье, а не член, – заметила Никки. – Где тут гейство?
Он только крякнул.
– Знаешь, где настоящее гейство, Крэйг? Когда две голые девчонки резвятся друг с другом. Стонут. Сосут. Потеют. Такое тебя не смущает? Ты всегда не прочь посмотреть?
Она столько всего знала, Декс, и все же до нее почему-то так и не дошло, что на самом деле он не хотел смотреть.
– Ты же только рад, когда я трогаю твой ствол? Или рассказать всей школе, что он весь в бородавках?
– Да кто тебе поверит.
– Ты что, плохо меня знаешь, милый? Они поверят всему, что я скажу.
Такая у них была прелюдия.
– А может, не надо? – Сам вопрос свидетельствовал: он сдался.
– Начни помедленнее, – посоветовала она. – Поиграй с кончиком. Подразни его слегка, вот так. Помнишь, как ты учил меня в первый раз? Как будто ешь мороженое в рожке. Ты ведь любишь мороженое, Крэйг. Ты его любишь.
Меня ей уговаривать не пришлось. Я замерла и держала ружье очень ровно, пока Крэйг обхватывал его своим ртом. Пожалуй, мне тоже было любопытно.
Вокруг нас сгущалась тьма, шелестели призраки, в венах текла кровь пополам с водкой. Это не оправдание, Декс. Основная предпосылка.
Он поначалу робел, как девочка, которая впервые делает минет и не знает, куда девать руки и язык, лизал и отстранялся жалкими лягушачьими рывками, потом ослабил захват ствола и просто держал его во рту, словно влажное тепло глубокой пещеры глотки само выполнит основную работу.
– Фрикции! – скомандовала Никки, отбивая такт хлопками. – Фрикции и ритм! Соберись. И помни про зубы.
Я начала стонать и тяжело дышать, отчасти чтобы помочь ему, отчасти чтобы поиздеваться, – вначале напоказ, но скоро все изменилось. Потому что было классно, Декс: его голова под моей ладонью двигалась вверх-вниз в такт моим движениям, губы нашли свой ритм, пальцы делали свое дело, одна рука лежала поверх моей на ружье, другая проползла мне по бедру, отыскав то место, где в ней нуждались, она была такой же горячей, как я, и действовала тем активнее, чем громче я стонала, и может, помогли его настойчивые пальцы, а может, ружье, но говорю тебе, Декс, я почувствовала. Я почувствовала, как усердно он сосет, как летает его язык, как горячо и быстро он дышит, как на долю секунды отстраняется, отдаляется, играет со мной, как я всегда играла с ним, а потом снова берет его в рот, заглатывая нас целиком. Это была я сама: металл, непостижимым образом сплавленный с плотью, и когда меня накрыло – ошеломляющий разрыв светошумовой гранаты, офигенный разгон до сотни километров в час, до бесконечности, – я решила, что без черной магии тут не обошлось, что это научная фантастика, что я киборг из кожи и стали, что именно так они и видят нас, когда мы стоим перед ними на коленях; но смысл был не только в огромном эротическом шаге для всего женского человечества: передо мной на коленях стоял конкретный парень, а она пряталась в тени, смотрела и смеялась; игра и спектакль, любовь и ружье, мгновение фантастического, до спазма в мышцах, зубовного скрежета и оглушительного стона, наслаждения, а потом все кончилось.
Я еще кричала и хохотала одновременно, когда он застыл, оцепенел – если бы я вообще вспомнила о нем, я бы подумала: Никки никогда не простит, что он поймал кайф, полюбил ощущение чего-то твердого и большого во рту, как любая из нас, – а потом он осел, и только когда Никки тоже начала кричать, я осознала, что раздавшийся хлопок вызван не перегрузкой нейронной сети, а действительно расколол мир. Что мир раскололся. Что липкая влага между пальцев и моя, и Крэйгова – и кровь.
Лучше тебе не знать, на что похоже мертвое тело, Декс. И на что похожи звуки, которые издает человек, увидевший его.
Крэйг, разумеется, молчал.
Крэйга здесь больше не было. Его место занял труп – жуткий, червивый, окровавленный, который только что хватал меня за задницу, ласкал мне промежность и накрывал своей ладонью мою руку с ружьем… Вот кто являлся за мной во сне, вот кто не пускал меня в лес. Вот почему позднее я порезала только одно запястье, уронила нож в ванну и смотрела, как вода становится розовой. Я не верю ни в рай, ни в ад, но верю, что в момент смерти человеку является образ: то ли виноват спазм синапсов, то ли чья-то рука тянется с того света, и я верю, что увижу его, Декс. Труп, лицо, дыру. Думаю, это будет последнее, что я вообще увижу, – и больше никогда не смогу видеть.
– Ты его убила. – Вот что сказала Никки, когда обрела дар речи, когда я пощечинами прервала ее истерику и вернула к реальности, чтобы застегнуть ему ширинку и разобраться с ружьем. – Ты его убила, убила, убила.