– Да какой я к чертям немец!
– Зря отказываешься. Ты ж классный инженер, мостовик, там себе работу найдешь, а тут… Ну, может, прорабом устроишься, только ты слишком честный, а это всем мешать будет, а мосты, Георгий Иваныч, сам знаешь, стратегические объекты, кто ж тебя, бывшего зэка, да еще политического, да с родней в Германии, мосты строить возьмет? Оно, конечно, может, все и по-другому сложится, но ты уж не молоденький, пока то, сё, а жена девочка совсем… Мой тебе совет – уезжать надо. Пока дверку не заперли.
– А почему, Анатолий Сергеевич, вы мне все это говорите?
– Да потому что уважаю тебя, ты мужик настоящий, кремень, а это в наше время штучный товар. А я… я ведь тоже инженером был, в органы по путевке комсомола попал и уж выдраться не сумел… И я тоже вроде ссыльного… Раньше в Свердловске работал, да ошибку допустил, вот меня и отправили в эту глушь… Словом, не обо мне речь. А ты, если не уедешь, под первый же заворот гайки можешь обратно загреметь. Девчонку жалко будет.
Я слушала с замиранием сердца.
– Иваныч, что ты решил?
– Ты поедешь со мной?
– С тобой? Хоть на край света.
– Тогда попробуем выехать. Действительно, что нам терять, кроме своих цепей?
– А ты немецкий-то хоть знаешь?
– Знаю. И тебя с завтрашнего дня буду учить.
– Ой, Иваныч, а как же институт?
– Там пойдешь учиться. Освоишь язык и пойдешь. Какие твои годы! А мне и вправду здесь по специальности работать не дадут.
– А там что, сразу дадут?
– Сразу не сразу, но хоть шанс такой есть.
– А ты небось отстал уж за эти годы?
– Обижаешь. Меня как из лагеря выпустили, я сразу стал наверстывать… И кое-какие свои соображения имеются. Там на них может быть спрос, а тут не пробить… Сейчас ведь все будет рушиться, до созидания еще не скоро дойдет, а я уж не мальчик…
Я чувствовала, что он загорелся этой идеей. Хотя мне было страшно ехать в чужую страну…
– Лали, подумай…
Он впервые назвал меня этим красивым новым именем, словно обозначая начало новой жизни.
– Подумай, мы с тобой увидим мир… Скажи, ты мечтала когда-нибудь попасть, скажем, в Париж или в Лондон?
– Даже и мечтать не смела…
– К маме своей сможешь съездить…
– А ты думаешь, я знаю, где мама?
– Разыщем, не проблема! Ты подумай, рожать будешь в Германии.
– Я б и тут родила… Ой, Иваныч, нет, нет, мы поедем, куда скажешь, как захочешь, так и будет. Я жить без тебя не смогу, Иваныч, миленький!
Ах, как же весело мы жили два с лишним месяца до отъезда! Все время хохотали, хотя иногда казалось, что из этой затеи ничего не выйдет. Однажды, когда Иваныч бегал по всем этим делам – на работу он так и не пошел и мы распродавали все, что только возможно, просто, чтобы не помереть с голоду, в дверь вдруг позвонили. На пороге стояла какая-то женщина в очках, маленькая, худенькая, словно высохшая.
– Добрый день, Георгий Браун тут живет?
– Да. Вы кто?
– Я? Это неважно. Он дома?
– Нет. И будет только вечером.
– А вы кто?
– Я его жена, – с гордостью ответила я.
– Жена? Не может быть!
– Очень даже может быть. Но вы-то кто и зачем вам мой муж?
– Мне надо с ним поговорить…
– Так позвонили бы по телефону.
– Это не телефонный разговор.
– Тогда не знаю…
– А вы что, уже ребенка ждете? – она показала на мой живот. В последнюю неделю он вдруг стал здорово заметен.
– Ждем!
– Послушайте, я не знаю, как вас зовут…
– Может, вы первая назоветесь, а то глупо как-то, разговариваем через порог…
– Хорошо. Будем знакомы. Меня зовут Зинаида.
– Очень приятно. А меня Лали.
– Лали?
– Да.
– Вы грузинка?
– Нет, я Евлалия.
– Евлалия? Разве сейчас бывают такие имена? Что-то из Островского.
– Послушайте, Зинаида, вы может, войдете?
– Зачем? Нет. Я все поняла. Я пойду.
– А что передать Георгию Ивановичу?
– Ничего. Уже ничего не нужно.
Я пожала плечами. Она ушла.
Странная какая… Наверное, из его прежней компании. Диссидентка… И небось влюблена в Иваныча. Мне казалось, все женщины должны в него влюбляться. Правда, Женька, когда его увидела, покрутила пальцем у виска.
– Евка, ты часом не рехнулась?
А бабы в Половинке наоборот, завидовали мне. Даже дуреха Шурка сказала на похоронах бабушки: Да, свезло тебе, с таким не пропадешь.
Вечером, когда вернулся Иваныч, я рассказала ему о приходе Зинаиды.
Он нахмурился.
– А ты почему ее не пригласила меня подождать?
– Я приглашала, она не захотела. Иваныч, она ж в тебя влюблена как кошка, ей небось противно было сидеть с твоей беременной женой, которая еще в два раза моложе нее.
– Ох, ты и наглая стала, Лалька. И нисколечко она в меня не влюблена, просто старый боевой товарищ. Небось узнала, что я собрался уезжать… Отговаривать пришла…
Дня через два он рассказал, что Зинаида все-таки нашла его. И действительно уговаривала остаться.
– А еще она меня упрекала, что я тону в мещанском болоте, что это стыд и позор для такого, как я.
– А ты что сказал?
– Я? Сказал, что люблю свою жену и будущего ребенка, – просто ответил он.
– А она?
– А она заявила: «Уверена, это твоя вертушка за границу захотела, за колбасой и тряпками». Вот какое ты впечатление на серьезных людей производишь, – смеялся он.
– А мне на серьезных плевать, мне главное на тебя нужное впечатление производить. Произвожу?
– Производишь, еще как производишь… Совсем меня с панталыку сбила… Если б ты знала, как тебе идет этот животик… Ты мне потом еще родишь, правда?
Он целовал меня в живот, гладил, и я совершенно забыла, что это не его ребенок… Я была счастлива. И чувствовала себя прекрасно. Иваныч учил меня немецкому, мне казалось, я никогда не усвою эту жуткую грамматику.
– Ничего, – утешал он меня, – в Германии все будут говорить по-немецки, и ты начнешь, никуда не денешься.
А еще он рассказывал мне об истории, литературе… Он столько всего знал! А однажды он вернулся вечером, лицо у него при этом было хитрое и веселое, значит, принес мне какой-то подарочек или что-то вкусное.
– Вот, смотри, что я для тебя добыл…
Он достал из кармана маленькую прозрачную коробочку, где лежал красивый флакончик.
– Ой, что это?
– Духи. Французские. Называются «Любовь».
– Иваныч, ты с ума сошел, у нас же денег нет!
– Это подарок тебе от одной писательницы.
– От какой еще писательницы?
– Ей семьдесят шесть лет, не ревнуй! Просто мы давно знакомы, я зашел к ней по делу, ну и рассказал о тебе. Вот она прислала… Понюхай!
Духи были чудные, фирмы «Коти».
– Нравятся?
– Да, еще бы… У меня никогда французских духов не было…
– А знаешь, что писал Гёте о духах?
– Нет, откуда?
Он прочел что-то по-немецки.
– Поняла хоть словечко?
– Нет!
– Так и быть, прочту по-русски, пока мы в России, тем более перевод уж больно хорош. «За флакон благоуханий, что как твой мизинец мал, целый мир существований безымянной жертвой пал».[1] Каково?
– Прочти еще раз. Я не все поняла.
Он повторил.
– Да, красиво. Это цветы имеются в виду, да?
– Господи, как я тебя люблю, – туманно ответил он и стал меня целовать.
Наконец, мы уехали. Вещей у нас было совсем немного, и денег нам поменяли по триста марок на душу. Но с ним мне все казалось ерундой. Новая жизнь в Западной Германии! В кино показывали тогда фильм «Замужество Марии Браун». А Иваныч, едва наш поезд пересек границу между ГДР и ФРГ и все бесконечные досмотры остались позади, вдруг сказал:
– Ну вот, теперь начинается новая, совсем другая история под названием «Замужество и новая жизнь Лали Браун».
В Мюнхене на вокзале нас встретили двое – дядя Иваныча Гюнтер Браун с женой Габи. Они никогда прежде друг друга не видели. Встреча была странная.
Они пожали друг другу руки. Заговорили по-немецки. Я поняла только одно слово «гратулирен», значит, дядя поздравил Иваныча. А еще Иваныч сказал: «майне фрау», что значит «моя жена». Габи смотрела на нас с некоторой брезгливостью, как на грязных дикарей. Было очень неприятно. Потом Гюнтер взял один чемодан и мы пошли к машине. Я совершенно обалдела от этого вокзала, от нарядных киосков, оттого, что кругом все говорили по-немецки.
Я плохо, совсем плохо помню первые два месяца. Мы поселились в крохотной квартирке, которую нашел для нас Гюнтер. Кажется, Иваныч получал какое-то пособие, я ходила на курсы немецкого, мы каким-то образом избежали так называемых «общежитий» для новых иммигрантов. Но меня вдруг охватила жуткая тоска, я пыталась скрывать все от Иваныча, но мне это давалось с таким трудом, что я впала в настоящую депрессию. Я безумно боялась родов, хотя врачи говорили, что и я и ребенок вполне здоровы. Иваныч устроился на работу в какую-то строительную фирму, правда, с испытательным сроком. Ни о каких мостах пока и речи не было. Но он был полон оптимизма. Пока он работал, я боялась даже выходить из дому. Схватки начались в его отсутствие. Я испугалась, начала метаться, но боль вдруг успокоилась… Ничего, может, обойдется… Но тут отошли воды… Я позвонила ему на работу.
– Иваныч, началось…
– Я сейчас! – крикнул он.
Не знаю, сколько времени прошло, появились какие-то люди в белом, они что-то спрашивали, я ничего не понимала, только плакала, даже кричать боялась. Но тут вбежал Иваныч, взял меня на руки и отнес в машину.
Роды были долгими, мучительными, но сына своего я увидела только через полгода. После родов я ослепла. «Истерическая амблио-пия» – сказали врачи. Бедный, бедный Иваныч, как же туго ему пришлось! Крохотный ребенок, слепая жена, которая день и ночь льет слезы… Конечно, и молоко пропало. Врачи говорили, что слепота должна пройти, но она не проходила.
– Иваныч, миленький, прости меня…
– Дурочка, ты ж не виновата…
– А расскажи, какой Петька…