Родион пожал плечами.
– Тоник, лучше расскажи, как ты живешь? Чем занимаешься? Семьи, как я понимаю, нет?
– Дважды был женат. Но неудачно. Детей почему-то Бог не дает. Но я не жалею. Как погляжу на друзей своих… У одних два сына наркоманы, у других дочь оголтелая гринписовка, совсем сумасшедшая, у кого-то дочь проститутка… Ну а ты, брат? Тоже бездетный холостяк?
– Увы. Но хватит о грустном. В холостой жизни тоже масса плюсов, а о пресловутом стакане воды нам еще рано задумываться, ты согласен?
– Безусловно.
– Пироги с капустой по-прежнему любишь?
– Родька, ты помнишь? – вдруг страшно умилился Платон.
– Помню, конечно. И тебя дома ждет пирог.
– Здорово…
– Скажи, а с чего это ты вдруг решил навестить родные пенаты?
– Старею, наверное. Вдруг стала сниться одна девчонка, о которой не вспоминал давным-давно.
– Так ты к девчонке приехал? Она, небось, уже бабулька?
– Да нет, зачем она мне, и где ее искать? Просто эти сны растревожили и я решился…
– Ну и молодец! – Родион хлопнул брата по плечу.
– А чем же ты теперь занимаешься?
– Журналистикой.
– Вот как! Интересно… А как же вулканы?
– Это первая любовь. А с первой любовью редко остаешься на всю жизнь. У нас же невозможно было одно время заниматься наукой.
– И о чем ты пишешь? О политике?
– О нет, это не моя сфера. Я пишу о разных странах, много путешествую… вернее, путешествовал, сейчас вместе с другом издаем журнал о путешествиях и туризме.
– Тебе это интересно?
– Весьма.
– И судя по твоей машине, приносит доход.
– Приносит.
– Родька, а мама… Как она умерла?
– Знаешь, давай в машине не будем об этом говорить. Оставим печальные темы на потом. Успеется.
– Хорошо, как скажешь…
Они замолчали. Платон смотрел в окно и не узнавал родной город. И брата в общем-то тоже… Он стал вальяжным, невозмутимым, и слегка по-русски расхлябанным. А Платона не отпускало нервное напряжение, в котором он жил все эти годы… Мы, наверное, уже несовместимы… хотя я по-прежнему люблю его… еще бы, старший брат… Как я им гордился в школе. Да и потом… Он казался мне бунтарем, немыслимым храбрецом. А какие фотографии он привозил из своих экспедиций. Потоки раскаленной лавы… Это было так красиво и романтично. Помню, эта дурочка Ева стояла возле одной из таких фотографий, а потом вдруг сказала: «Знаешь, Тоник, твой брат жутко смелый, я бы ни за что на свете не полезла в такое пекло».
Платон тогда обнял ее и спросил: «А со мной тоже бы не полезла?» А она засмеялась: «Да ты и сам бы не полез… Я права? А твой брат, он герой, наверное…»
«Папа говорит, что не герой, а просто дурак».
А она тогда так усмехнулась… скривила губы. Романтическая девочка была… Я потом встретил ее подружку, кажется, ее звали Женькой, да, точно, и эта Женька сказала, что у Евки шарики за ролики зашли, и она втюрилась в какого-то старого мужика и уехала с ним куда-то… то ли в Сибирь, то ли наоборот за границу… Не помню… Да и вообще, сдалась мне эта Ева…
– Родь, это что, улица Горького?
– Да, теперь Тверская…
– Да-да, это еще при мне переименовали, кажется…
– Тоник, а ты где, собственно, сейчас живешь?
– В Нью-Йорке. Я так люблю Нью-Йорк. Правда, мне приходится два часа ездить на работу. К тому же сейчас практически невозможно нормально продать квартиру. Я хотел купить дом за городом… поближе к работе, но… А ты был в Нью-Йорке?
– Да, и неоднократно…
– Что ж ты меня не нашел?
– Я подумал, раз ты не объявляешься, значит, не больно-то я тебе нужен. Но, должен признаться, когда бывал в Нью-Йорке, всегда внимательно всматривался в лица… Безотчетно… видимо, все же хотел тебя встретить. Ты молодчина, что приехал! Я рад, братишка, правда…
– О, Кутузовский! – воскликнул Платон. – Его не переименовали?
– Нет. Кутузов по-прежнему в чести.
Квартиру Платон не узнал. Только отдельные вещи. Отец любил антикварную мебель, и старший брат, похоже, унаследовал эту любовь.
– Красиво… Но не узнать… О, буфет на месте! Хорошо…
– Будешь жить в моем кабинете… Устраивает?
Стены кабинета были увешаны большими фотографиями. Все знакомо – вулканы, потоки лавы. Родион на фоне извергающегося вулкана…
– Все-таки помнишь еще свое прошлое? Или боишься забыть?
– И то и другое. А хочешь, я тебе свою спальню уступлю?
– Нет-нет, тут отлично.
– Ну что, сразу к столу или хочешь отдохнуть? Ты в самолетах спать можешь?
– Да. Я спал. А вот есть хочу страшно. Но сперва приму душ.
– Я покажу, где ванная.
– Родька, ты спятил? Я в этой квартире вырос. Найду как-нибудь.
– Прости, я сдурел. Там синий халат и синие полотенца твои.
– Спасибо!
– Думаю, посидим по-братски на кухне, а?
– Еще бы! Только на кухне!
Кажется, он нормальный парень, подумал Родион. И это здорово… Я действительно рад.
Через четверть часа Платон явился на кухню, чистый, свежевыбритый и уже одетый. Родион как раз ставил в микроволновку тарелку с нарезанным пирогом.
– Родька, ты что, научился печь пироги?
– Да нет, я на такие подвиги неспособен.
– Уже одно то, что ты не забыл, подвиг! А кто пек несущественно.
– Бульон будешь? И что ты пьешь?
– Ох, все-таки перелет сказался… Я же привез шикарный виски…
– А как насчет водочки? На черносмородиновых почках?
– От мамы осталась?
– Нет, конечно. Я сам настаиваю. А можно на апельсиновых корочках, на калгане…
– Родька, это попахивает «Старосветскими помещиками», – засмеялся Платон.
– О, ты помнишь Гоголя! Ценю, брат. Так что?
– Давай на черной смородине. Ну и запах… Ох, как вкусно… А бульон кто варил?
– Я. И мясо я приготовил, все кроме пирогов…
– Молодец, а я только яичницу могу…
Они выпили, не чокаясь, за помин души отца и матери.
– Тоник, а ты классно смотришься. Подтянутый, красивый. Спортом занимаешься?
– Приходится. Иначе наш график не потянешь.
Выпили еще и еще. Родион достал из духовки мясо, из холодильника квашеную капусту и соленые огурчики.
– Родя, братик, только не говори, что ты и капусту солил, а то я расплачусь…
– Тоник, очнись, а рынки на что?
– Слава богу… А то уж я испугался…
– Тоник, скажи, ты жениться хочешь?
– Жениться? У тебя что, и невеста для меня припасена? Надеюсь, не в холодильнике? – у Платона вдруг начал слегка заплетаться язык.
– У меня есть старая подружка, Фаина, чудо-баба!
– Ты предлагаешь мне свои объедки?
– Да боже упаси. У нас с ней никогда ничего. Но она разошлась с мужем, сейчас в простое, такая баба… Умная, красивая, энергичная, а готовит… Мечта!
– А что ж ты сам-то?
– Да не мой тип… И вообще, мы дружим… А это частенько куда ценнее постели…
– Сколько лет?
– Тридцать пять…
– Да ну… Старовата…
– Ну ты и скотина!
– А у тебя-то самого сколько лет бабе?
– Что в данном случае подразумевается под словом «баба»? – Родион тоже был изрядно пьян. Его тянуло на откровенность. – У меня сейчас нет постоянной… девушки. Или бабы… Но влюблен я по уши, братишка ты мой дорогой. По у-ши, понимаешь?
– А она?
– А она… нет. Вот такая петрушка. А ей, между прочим, сорок один год и сыну девятнадцать…
– Родька, я тебя не узнаю! – пылко воскликнул младший брат. – Добивайся! Бери штурмом!
– Она живет в другой стране…
– Как ее зовут?
– Лали.
– Лали? Красивое имя… Она что, замужем?
– Вдова.
– Невеселая вдова?
– Именно.
– Так развесели… Укради ее, увези куда-нибудь в романтическое место… Она кто по национальности?
– Русская.
– А живет где?
– В Германии.
– Укради! Точно говорю, укради и она твоя будет.
– Что ты заладил, укради, укради. Мы ж цивилизованные люди.
– К чертям цивилизацию! Один мой знакомый в Нью-Йорке втюрился в девицу, а она фордыбачила, так он подогнал машину к месту ее работы, а она пела в русском ресторане, дождался пока она выйдет, предложил подвезти, она села к нему и он ее увез за город, в шикарное место, ну она и не устояла. И учти, это в Америке! У вас, да и в Европе, еще нет этого идиотизма с сексуальными домогательствами, чуть что и суд… Бред собачий… А как прикажете размножаться, а? Так что, братишка, вперед! Хотя зачем тебе баба за сорок с взрослым сыном? Да еще в Германии… Дурак ты, Родька, хоть и старший брат.
– А я вот сейчас тебе ее покажу… – Родион встал и слегка покачиваясь вышел. Через минуту он вернулся. – Вот смотри, какая…
Платон взял в руки рамку.
– Кто это? – спросил он вдруг охрипшим голосом.
– Лали.
– Глупость какая… Так не бывает.
– Почему?
– Это Ева…
– В смысле, что я Адам?
– В смысле, что это Ева… Она была моей невестой, а потом бросила меня и исчезла… Это из-за нее я приехал.
– Что? Что ты несешь? Какая к черту Ева?
– Ева, надо же… забыл фамилию… Студенточка мединститута… Мы собирались пожениться, а она… И чего ей было надо, хотелось бы знать… Красивая была, зараза… И предкам нравилась, мама ей шмоток надарила, у нее потом хватило наглости заявиться к маме и все вернуть… Гордая, сука!
Родион почувствовал, что трезвеет.
– Тоник, опомнись, это не она! Просто похожа, наверное. Это Лали, она художница, делает какие-то эксклюзивные украшения… У нее магазин…
– Кстати, у Евы мать была художница, правда, какая-то шизанутая, вышла замуж за еврея и умотала в Израиль… Евка потребовала, чтобы я не скрывал этого от предков… Ну, они и купились… Честная, мол, благородная, а она потрахалась со мной и слиняла…
Платон всхлипнул, его совсем развезло.
– Вот, братушка, а теперь ты попал… Плюнь на нее… Плюнь! Она тебе жизнь сломает!
– Но тебе-то она жизнь не сломала, впрочем, это все чушь… Твою звали Ева, а это Лали… Дай сюда! – он вырвал из рук брата фотографию.
– Да она это, она! Скажи, у нее на правом плече есть шрам? – вдруг вспомнил Платон.