– Нет, мне отчим пишущую машинку оставил и печатать научил…
– А жених твой кто?
– Вы. Или вы опять пошутили?
Он вдруг счастливо рассмеялся.
– Ева, ты только что узнала, что я твой жених, я, кстати, тоже, но ведь до этой минуты у тебя был другой…
– Он – был и всё.
– О, да ты девушка с характером, вся в бабку. Ох, Ева, боюсь, Варвара Семеновна не обрадуется…
– А вы рады?
– Честно? Я в смятении…
– Но тогда ничего не надо.
– Какая ты…
И тут снова полил дождь. Он сорвал с себя куртку, накинул на плечи Евы и вдруг втолкнул ее в подворотню.
– Ой, вы совсем промокли…
– Ева, я люблю тебя… Я боялся этого… думал, зачем я ей нужен, она девочка, красавица, у нее все впереди… У нее жених, мне бабка твоя сказала… Я дурак, да?
– Да, еще какой дурак… Поцелуйте меня, это будет как в кино…
Он пристально смотрел на нее, и она опять увидела, как из голубых его глаза стали черными. Она дрожала, то ли от предчувствия, то ли от промозглой сырости.
– Ева… – хрипло проговорил он, – что ты со мной делаешь… – И поцеловал ее.
Она не выдержала. Обняла его за шею, прижалась к нему. Тут уж и он не выдержал, сдавил ее так, что она едва не задохнулась.
– Поехали к тебе, – прошептал он. – Я больше не могу… Это далеко?
– Метро «Филевский парк».
– О господи! Что ты со мной делаешь? Я как Адам перед грехопадением… А ты и Ева и змей-искуситель в одном лице.
Дождь между тем зарядил не на шутку.
– Стой тут, я поймаю такси.
– Куртку возьмите!
– Ты же замерзнешь…
– Я? Замерзну? Нет! А если замерзну, вы меня сумеете согреть, правда?
– Да что ж ты со мной делаешь? – простонал он и, накинув куртку, выбежал на улицу.
Ева стояла, закрыв глаза и вся дрожа. Вот оно, счастье, совсем рядом… Я люблю его, люблю, и он меня любит, и нам должно быть хорошо вместе, скорей бы он поймал машину… Скорей бы сесть с ним рядом, прижаться и ни о чем не думать.
– Ева!
Он стоял рядом с ветхой бежевой «победой» и держал открытой заднюю дверцу. Она юркнула на сиденье, а он захлопнул дверцу и сел рядом с шофером. От обиды она чуть не взвыла.
– Ева, возьми куртку.
Она открыла глаза. Он обласкал ее взглядом. И она поняла, что он просто побоялся сесть с ней рядом. Ничего, мы скоро приедем… Я свяжу ему новый свитер, в таком нельзя уже ходить… А у меня есть хорошая эстонская шерсть… Если бы знать, что я его встречу, я бы обед сготовила… Он, наверное, голодный… Ничего, в морозилке еще остались пельмени, хорошо Тоник сейчас в Карелии в байдарочном походе, не все съел, он так любит мои пельмени… Тоник… Ой, а как же я ему скажу, что у меня другой мужчина? Нет, не так, у меня мужчина, а он… мальчик еще, избалованный столичный мальчик. И я совсем его не хочу… Я хочу этого седого, старого, в заношенном свитере, с грубыми шершавыми руками…
Наверное, впервые в жизни Ева чувствовала себя спокойно и защищенно. Казалось бы, это была просто безумная страсть, с обеих сторон, но она твердо знала, что нашла мужчину своей жизни, инстинкт ее не обманул, он был для нее всем, этот едва знакомый человек. Она знала – он ее не предаст, не бросит, защитит от всех бурь, он даже во сне держал ее за руку, а она смотрела на него, задыхаясь от любви. Наверное, такое редко бывает, во всяком случае она никогда ничего подобного не слышала ни от кого, хотя на практике в гинекологическом отделении больницы вдоволь наслушалась любовных историй. Георгий Иванович успел сказать ей, что завтра должен вернуться в Ленинград, на несколько дней, чтобы уладить дела и перебраться к ней, в Москву. Он сказал, что теперь не отпустит ее никуда. И она свято ему верила. Такой человек просто не может ее обмануть. Сначала она хотела поехать с ним – ну как можно расстаться? – однако потом решила, что не будет виснуть на нем, и к тому же у нее лежала диссертация одного дядьки, которую надо сдать на той неделе. За диссертации платят лучше, чем за обычные тексты, по целому рублю за страничку, против двадцати копеек. Есть разница? И еще за это время она должна пойти к матери Тоника и сказать ей, что не нужно делать ремонт у нее в квартире и заодно вернуть все подарки. А главное, успеть связать Георгию Ивановичу новый свитер… Он что-то замычал во сне, она прижалась губами к его плечу. Как странно, мы с первого взгляда оба поняли, что созданы друг для друга… Ну он, понятно, взрослый многоопытный мужчина, но я? Весь мой опыт это Тоник… А я сразу поняла, что хочу только этого мужчину, нуждаюсь только в нем. Говорят, по-настоящему женщины начинают понимать толк в любви годам к тридцати, но это ерунда, все зависит от мужчины… Если он ТВОИ, ты сразу все поймешь и почувствуешь…
Георгий Иванович стоял в тамбуре плацкартного вагона, куря одну сигарету за другой. Что я наделал, старый дурак? Какое имел право сойтись с этой девочкой, юной, прекрасной, доверчивой? Ну и что же, что я люблю ее? Что при одной только мысли о ней, у меня перехватывает дыхание? Я испорчу ей жизнь… Она говорит, что любит меня… Она романтичная девочка, ей кажется, что я невесть какой герой… Словом, декабристка… «Покоен, прочен и легок на диво слаженный возок…» – припомнились вдруг строки Некрасова. «Сам граф-отец не раз не два его попробовал сперва». Смешно, ей богу. У Евы нет графа-отца, ничего… Она одна, хрупкая, нежная… Но я не могу, не имею права… У нее есть какой-то там жених, из благополучной семьи, а у меня ни кола, ни двора, ни работы… ничего. Только судимость по политической статье… Нет, я не имею права… Не имею права сбежать от нее, от ее любви. Я что, старая развалина? Я разве не мужик? Или мужик только в постели? Неужто я не найду работу? Я же многое могу и умею и буду ей опорой… Кто знает, как сложится ее жизнь, если я сбегу от нее? Она, конечно, не выйдет за того парня, останется совершенно одна… Она так красива и соблазнительна, что мужики будут виться вокруг стаями, а она ведь цельная натура, и любит… меня любит… Я нужен ей… Я буду защищать ее от этой жизни. Я смогу… Сейчас по вечерам в Москве неспокойно… Она ходит одна… каждый может обидеть… Я люблю ее… Сразу, как увидел, с ума сошел… Но и она тоже… И нам так хорошо вместе… Он вспомнил, как она стояла в подворотне, когда он позвал ее в машину. Какие у нее были при этом глаза… А утром, когда он вышел из душа, она сидела, уткнувшись лицом в его старый, не первой свежести свитер, как будто вдыхала его запах… Нет, я ее не отдам никому, она моя и хочет быть моей, значит, ее желание для меня – закон. Ну а разлюбит, что ж… так тому и быть, но я хоть урву у жизни свой кусок счастья… Судьба мне послала ее в момент, когда я смогу начать все заново и не надо противиться подаркам судьбы, если тебе уже пятый десяток. И ты к тому же никакими обязательствами не связан. Хватит с меня политики, хватит идей, теперь моя жизнь будет подчинена одной идее – счастье любимой женщины… И нам обязательно нужен ребенок… Вот приеду, отремонтирую ее крохотную квартирку, и пойду куда-нибудь на стройку. Хотя сейчас, кажется, ничего не строят. Неважно, пойду в такси, в метро, в троллейбусный парк… Мужик с руками и головой найдет себе дело. А она пусть все-таки окончит институт, а уж потом родит мне сына… Пусть у нее будет профессия. И будем жить… Он вспомнил ее обалдело-счастливое лицо в момент, когда он довел ее до высшей точки близости… И шепот: «так не бывает, Иваныч!»
2007 год
– Мама, ты опять плакала?
– Что ты, Петруша, даже и не думала.
– А почему глаза красные?
– Ныряла много.
– Мама, ты же сама учила меня, что врать нехорошо.
– Ну прости, прости, ты же не можешь не понимать…
– Я понимаю, мамочка. Но, наверное, уже надо сказать…
– Что сказать?
– Мам, ты помнишь, мы с папой ездили в Норвегию рыбачить?
– И что? – с замиранием сердца спросила Лали.
– У нас тогда был один разговор…
– О чем?
– О любви…
– О!
– Но в общем-то мы говорили о тебе. Папа… он говорил, как любит тебя всю жизнь…
– Я знаю…
– И что ты тоже любишь его… Мама, ты только меня сейчас не перебивай, мне и так трудно…
Она молча кивнула.
– Он рассказал, как встретил тебя… И еще много всего… И чего тебе стоило мое появление на свет и вообще… А потом вдруг говорит: «Знаешь, сын, я самый счастливый мужик на свете. Но я прошу тебя, когда я умру…» Я, конечно, начал вопить, что он еще молодой и здоровенный, а он сказал: «Я вовсе не собираюсь помирать, но такой разговор может еще долго у нас не случиться, просто жизнь закрутит, а я хочу, чтобы ты знал: когда я умру, мама будет еще молодой и красивой. Она будет горевать, будет всех мужчин сравнивать со мной, и в результате останется одна. А это неправильно. Ты дай ей погоревать, а потом… потом объясни ей, что нельзя тратить время на тоску по ушедшему. Я хочу, чтобы она устроила свою жизнь… Чтобы встречалась с мужчинами… скажи, что я благословляю ее на это… что она ничуть не оскорбит мою память, если станет жить полной жизнью, понимаешь?» Ну, я понял, хоть и расстроился ужасно. Даже ревел втихаря. Я подумал, что он болен… Но он продолжал жить как и раньше… Да и вскрытие ничего такого не обнаружило, только острую сердечную недостаточность. Но он, видно, предчувствовал это. Вот и всё, мамочка, что я хотел тебе сказать.
Прекрасные глаза Лали были полны слез.
– Петька, признайся, почему ты именно сейчас завел этот разговор?
– Мне показалось, что настал момент… И еще, мам, хватит носить траур.
– Это не траур… Просто я люблю черный цвет…
– Значит, хватит носить черный цвет. Тебе безумно идет бирюзовый, купи себе хоть бирюзовую майку, что ли… Для разнообразия. И еще… Я знаешь почему заговорил… Этот твой сосед, из Москвы, он клевый дядька, и он от тебя без ума…
– Петька, но это же чушь… Просто я ему приглянулась на курорте. А он, мне, кстати, нисколько. К тому же мы живем в Германии, он в России… Да и вообще, наивно думать, что ты рассказал мне про разговор с папой и я сразу же прыгну в постель к первому встречному… Наоборот, милый ты мой, я еще больше буду любить твоего отца и тосковать по нему. Никто и никогда не будет любить меня так как он… Тогда зачем?