Теперь, после всего, что прошлой ночью рассказала ей тетушка, она увидела, какая пропасть их разделяет. Впервые ей стало понятно, что имела в виду та дама на приеме, когда сказала, что ее тетушка является «королевой парижского полусвета». Она наконец осознала, какая четкая граница проходит между светом и полусветом. Единственным связующим звеном между двумя мирами были мужчины, которые могли появляться в обоих. Что же касалось женщин, светские дамы жили за высокой оградой респектабельности, за которую нельзя было проникнуть посторонним.
Теперь, неожиданно повзрослев за эту долгую поездку, Гардения увидела, насколько она была глупа и бестолкова, когда не могла понять того, что люди говорили ей так явно. Она поняла, что лорду Харткорту не могло даже прийти в голову, что она не была такой же, как ее тетушка, что она не принадлежала к категории дешевых продажных женщин, часто посещавших Мабийон-хауз, поскольку ни одна порядочная женщина не согласилась бы переступить порог этого дома.
Она поняла, что с появлением барона и всех этих подонков, которые окружали его, положение ее тетушки сильно ухудшилось. Вначале тетя Лили, должно быть, общалась с довольно приятными людьми. Возможно, как говорила герцогиня, они не прочь были свести с ней счеты, но они никогда бы окончательно не изгнали ее из своего круга. Но когда она начала устраивать эти скандальные приемы, которые не только забавляли барона, но и были весьма полезным прикрытием для его шпионской деятельности, все было кончено. Лили Мабийон, несмотря на свой герцогский титул, была причислена к полусвету, и отныне лишь мужчины могли посещать Мабийон-хауз.
На самом деле поведение лорда Харткорта было понятным и простительным, но Гардения до сих пор не могла забыть того шока, который она испытала после слов Генриетты, когда она наконец поняла, что именно он предлагал ей перед тем, как его бывшая содержанка подошла к их столику.
Усилием воли она прогнала мысли о лорде Харткорте. Позже у нее будет время, чтобы оплакать свою утрату, осознать, какой пустой и ненужной теперь будет ее жизнь лишь потому, что несколько мгновений она любила мужчину и верила, что он отвечает ей тем же. Теперь же она должна собрать все силы и помочь тете Лили. Она молила Бога, чтобы барон не обманул их ожиданий и хоть как-то обеспечил их будущую жизнь.
Взоры всех присутствующих были устремлены на двух женщин, входивших в закрытый салон казино. Нельзя было усомниться в искренности приветствий, которые обрушились на тетю Лили со стороны мужчин, старых и молодых, стоящих вокруг столиков.
— Клянусь Богом, ваше присутствие внесет оживление! — воскликнул один господин средних лет, и тетя Лили ласково похлопала его по щеке, прежде чем представить его Гардении.
Очень быстро, так что Гардения не успела сообразить, что происходит, тетя Лили оказалась возле столика, за которым играли в «железку». Она села за столик и, к ужасу Гардении, вытащила из сумочки хрустящие банкноты, полученные от мосье Жака.
— Тетя Лили! — в отчаянии прошептала Гардения.
Герцогиня отмахнулась от нее.
— Не мешай мне, детка, — весело сказала она. — Терпеть не могу, когда со мной разговаривают во время игры. Иди найди себе какого-нибудь милого молодого человека, который предложит тебе что-нибудь выпить. Кстати, я выпила бы шампанского.
Один из служителей поспешно поставил сбоку от нее столик и принес бутылку шампанского в ведерке со льдом.
Гардения отвернулась. Она почувствовала, что не в состоянии всего этого видеть. Она отошла к другому столику, глядя невидящими глазами на игроков в рулетку, но, словно притягиваемая магнитом, снова вернулась к тетушке.
С замиранием сердца она увидела, что герцогиня выигрывает: стопка фишек перед ней росла. Но с течением времени она стала уменьшаться. Она делалась все меньше и меньше, пока не исчезла совсем.
Герцогиня вынула еще немного денег из сумочки, и Гардения с ужасом поняла, что это последние банкноты, оставшиеся от того, что дал им мосье Груаз. Она хотела было вмешаться, но что она могла сказать?
Тетя Лили весело и беззаботно смеялась над тем, что говорили мужчины, сидящие по обеим сторонам от нее. Она послала еще за одной бутылкой шампанского.
Гардения сжала руки и принялась горячо молиться. Если уйдут и эти деньги, у них ничего не останется. Неужели тетя Лили не понимает?
Дрожь волнения охватила всех сидящих за столом. Напряжение было почти осязаемым, Гардения чувствовала его всем телом.
— Ва-банк, — это был голос герцогини.
Гардения не знала правил игры, но видела, что идет дуэль между ее тетушкой и темноволосым греком средних лет. Все напряженно вытянули шеи, но никто не нарушал тишины.
Гардения поняла, почему все молчат: в то время, как перед греком лежала куча фишек, ее тетя еще ничего не поставила. Все напряженно ждали. Гардения увидела, как ее тетушка открыла сумочку, и, прежде чем затянутая в белую перчатку рука успела скользнуть внутрь, она уже знала, что там ничего нет. Затем жестом, великолепным и совершенно неожиданным, герцогиня подняла руки, расстегнула огромное бриллиантовое ожерелье и швырнула его на стол.
— Двадцать тысяч франков! — сказал она.
У присутствующих вырвался возглас изумления. Грек поклонился.
— Как пожелаете, мадам.
Он вытащил карты из колоды. Две герцогине, две себе. Герцогиня прижала свои карты к груди, чтобы никто не мог их увидеть. Грек вопросительно взглянул на нее, желая узнать, будет ли она брать еще. Она отрицательно покачала головой. Грек вскрыл свои карты.
— Пятерка в банке! — провозгласил крупье.
Грек вытащил еще одну карту.
— Девятка в банке! — объявил крупье бесстрастным голосом.
Герцогиня, шатаясь, поднялась из-за стола и бросила карты. Она проиграла. Она повернулась и неверными шагами направилась к выходу. Гардения последовала за ней. Ей нечего было сказать, и она ничего не могла сделать. Тетя Лили проиграла. Они проиграли обе!
Глава 12
Гардения провела ночь в слезах. Как только они с герцогиней добрались до своего номера в отеле, та рухнула в изнеможении. Гардении пришлось раздеть ее и уложить в кровать. Герцогиня выпила слишком много шампанского, была убита проигрышем и не могла ни говорить, ни осознавать происходящее.
Поэтому Гардения молча уложила ее, затем ушла к себе в комнату и закрыла дверь. Лишь когда она разделась, отдернула занавески, чтобы взглянуть на море, слезы заструились по ее щекам и она по-детски отчаянно разрыдалась.
Она пыталась убедить себя, что плачет из-за безвыходного положения, в котором теперь оказалась ее тетушка, из-за страха перед будущим, из-за тех немыслимых обстоятельств, которые были всему причиной. Но в глубине души она знала, что это не так. Она плакала, потому что была одинока и испугана, потому что всем своим существом она жаждала любви, которая была с ней всего несколько коротких мгновений и которую, казалось, отняли, едва она успела протянуть к ней руки.
Даже будучи в полном отчаянии, она не могла забыть тот момент, когда она любила и верила, что любима, когда весь мир казался сверкающим и прекрасным, потому что она думала, будто лорд Харткорт испытывает те же чувства, что и она.
— Идиотка, идиотка! — рыдала она, презирая себя за собственную глупость и неопытность; но даже готовность обвинить во всем себя не могла смягчить это пронзительное ощущение пустоты, которое было неотличимо от физической боли.
Гардения проплакала несколько часов; затем она взяла себя в руки, понимая, что теперь никто не поможет ее тетушке, кроме нее, и что ей надо принять какое-то решение и потребовать от герцогини, чтобы она ему последовала.
Если во время поездки, слушая рассказы тетушки, Гардения повзрослела, то теперь из бедной зависимой родственницы она превратилась в главу семьи.
Она отвернулась от окна, потому что ей было тяжело смотреть на романтическую красоту моря, и принялась ходить взад и вперед по мягкому ковру своей спальни.
Надо было что-то предпринять, притом быстро! Она мысленно подсчитала, что у них есть: кучка бриллиантов, оставшихся в ларце тетушки — несколько брошей, пара серег, одно или два кольца. За них можно получить кое-что, хотя далеко не ту сумму, которую они стоят на самом деле. Гардения ясно понимала, что сейчас все в Монте-Карло только и будут говорить о том, как ее тетушка швырнула бриллиантовое ожерелье на стол и как шакалы, почуявшие добычу, поймут, что с финансами у герцогини неблагополучно; в противном случае она не стала бы прибегать к таким театральным жестам, чтобы получить деньги для продолжения игры.
Гардения понимала, что завтра управляющий начнет наводить справки. Завтра дойдут слухи о случившемся в Париже, и их попросят съехать.
Она вспомнила о том, что ее тетушка оставила в Париже: великолепные картины на стенах Мабийон-хауз, дорогую мебель, севрские вазы, коллекцию золотых украшенных драгоценностями табакерок в малой гостиной, позолоченный, выложенный бриллиантами туалетный столик в спальне герцогини. Все это стоило тысячи и тысячи франков, но все было теперь конфисковано французскими властями, и не было никакой надежды, что она когда-нибудь увидит их снова.
Невольно мысли Гардении вернулись к шиншилловому манто, и, хотя оно стоило немалую сумму, она была рада, что оно также осталось в Париже. Это был символ предательства. В то время как герцогиня относилась к этому совершенно спокойно, Гардения знала, что никогда не смогла бы смотреть на манто, не испытывая чувства стыда и отвращения.
Таким образом, все, что у них было помимо драгоценностей, — это платья герцогини и ее соболя, которые были на ней в поезде.
Гардения мало в этом разбиралась, но она полагала, что за подержанную одежду вряд ли получишь много денег. Актрисы и дешевые проститутки не захотят платить большую сумму даже за модель от Ворта, а кто еще захочет надевать обноски? Бедным женщинам вся эта роскошь — шифон, кружева, парча, вышитые и украшенные бриллиантами вечерние туалеты нужны не более, чем коврочистка в пустыне. Что же им теперь делать?