Я вдруг почувствовала, как во мне нарастает волна нежности к ней. Она слишком красива, чтобы хоронить себя под одеждами монахини, и слишком добра, чтобы не иметь возможности взрастить собственных детей. Помню, я все гадала, уж не довелось ли и ей родиться младшей из сестер — той, которой семья готова предоставить небольшую долю имущества, какую запрашивает монастырь от невесты Христовой, но слишком малую, чтобы сойти за приданое и удовлетворить все возрастающие аппетиты венецианской знати. Только очень состоятельные семейства — или же влюбленные сумасброды — могли предложить брак девушке или женщине, не имеющей за душой ни гроша.
В наши дни более чем когда-либо приданое девушки считается основным ее достоинством. Семьи, растратившие состояние за игорным столом в ридотто, могут снова поправить дела за счет невесты с хорошим приданым. Первородные сынки идут с молотка и достаются тем девицам, папаши которых предложат больше.
В последнее время цены на невест так взлетели, что дворянам средней руки жениться стало не по карману. В la Serenissima теперь предостаточно благородных домов, где алчные отцы-расточители безутешно взирают на целый выводок стареющих и все еще холостых сыновей, а монастыри переполнены девицами, помещенными туда против воли.
Уже не в первый раз я задалась вопросом, что спасает сестру Лауру от горечи, отравляющей жизнь сестре Джованне и Ла Бефане.
Во взгляде сестры Лауры я прочитала неизмеримую нежность наставницы к любимой ученице. Я тихонько пожала ей руку и сказала: «Я знаю», хотя в голове у меня тогда вертелась единственная мысль — что Марьетта теперь по долгу чести обязана помочь мне, раз я помогла ей, и что эта помощь станет более существенной, если она переселится за пределы Пьеты.
Ла Бефана втиснулась между нами:
— Подумай хорошенько, девочка моя! Вспомни в подробностях, что бывает со лгуньями!
Жаль, что я не перехватила взгляд, которым, возможно, обменялись маэстра Менегина и сестра Лаура. Да-да, подозреваю, что глаза наставниц встретились, и сейчас чего бы только я не отдала, чтобы прочесть их выражение! Но в тот момент я усиленно оценивала вновь и вновь свое решение, которое, я чувствовала, может принести мне так много — но и стоить мне будет многого. Помню, я тогда твердила себе, что лучше попасть в ад, чем предать подругу и тем самым заслужить милость моей злейшей врагини.
— Это тот мужчина, синьора, — проговорила я, обернувшись к настоятельнице, — тот самый, которого я видела с Марьеттой на острове.
Потом мы виделись с Марьеттой всего один раз до того, как она нашла способ избавиться от беременности и сделаться невестой.
Та пора вообще оказалась щедрой на свадьбы. Мадалена Россо, тридцатишестилетняя figlia privilegiata, наконец добилась согласия правления на ее брак с Лодовико Эртманом, учителем по классу гобоя, недавно приглашенным в Пьету. Он был чуть ли не девятью годами младше ее, и даже не католик — пока не сменил вероисповедание ради нее. Герцог Козимо III упросил дожа дать разрешение.
И сама невероятность такого брака, и то, что церемония действительно состоялась и прошла в церкви Санта Мария делла Салюте, и мы видели Мадалену в подвенечном платье под самыми нашими окнами, — все это повергло нас в состояние странного беспокойства, пробудило негаданную надежду на то, что все в мире возможно.
В ту пору случились и мои первые месячные. Они не стали для меня неожиданностью — можно сказать, я ожидала их с нетерпением. Но когда они наконец пришли, то неопрятность, с ними связанная, вызвала во мне отвращение. Я сама сняла с постели простыни: мне и не хотелось спать на замаранном белье, и слишком долго пришлось бы дожидаться, пока convèrsa55 придет убирать у нас в дортуаре. К тому же мне было неловко перед ней.
Сестра Лаура, исполнявшая в ту неделю обязанности сеттиманьеры, сразу же разрешила мне сходить в бельевую и взять свежие простыни. С тех пор как я стала iniziata — как давно это было! — я редко туда наведывалась. Бельевая находится рядом с прачечной, где и обретаются figlie di comun. Проходя мимо огромного бака с кипящим щелоком, где варилось мыло, сквозь пар, поднимающийся из сотни лоханей, над которыми склоняются девушки с красными, распаренными лицами, стирая или отбеливая белье, я вспоминала, как смотрели на меня девчонки из coro, пока я еще принадлежала к общей массе.
Нам кажется, что тропа нашей судьбы сама собой ведет нас, то сворачивая, то поднимаясь в гору пока вдруг не выведет на перекресток иной дороги, которая могла нам выпасть, окажись Удача и Рок менее милостивы. Что еще, кроме явно случайной склонности к музыке, позволило мне жить без тяжкого, изнурительного труда?
От печей, на которых грелись утюги, так и пыхало жаром, и мне приходилось прикрывать ладонью глаза. И тут я наткнулась на Паолину, нашу «лазутчицу» в недавней лотерее, — она орудовала утюгом, пыхтя и обливаясь потом, а рядом высилась стопка свежевыглаженного белья.
— Синьорина Анна Мария! — воскликнула Паолина и тут же ойкнула, обжегши палец.
— Привет, синьорина Паолина, — ответила я, не желая оказаться менее любезной, чем она. — Прости, что отвлекла тебя.
— Я тебя здесь ни разу не видела.
— Я хочу перестелить постель, вот и пришла за чистыми простынями.
— Congratulazióni, саrа!56 — лукаво покосилась она на меня. — Ты теперь женщина.
— Ага, женщина, у которой живот словно набит свинцом.
— Poverina! Вот, возьми… — Она еще пару раз провела утюгом по полотенцу. — Подложи под рубашку. Со временем полегчает, а пока только тепло может помочь.
Я огляделась, задрала юбки и пристроила горячее полотенце под одежду.
— Ты просто клад, Паолина!
Она оглянулась через плечо:
— Ладно, мне надо работать.
Я уже повернулась, чтобы уйти, как она вдруг добавила:
— Оратория была просто прекрасная! А твоя игра, синьорина! Словно ангелы слетели с небес.
Настал мой черед краснеть. Я неловко кивнула, а когда снова подняла глаза, то сквозь клубы пара увидела Марьетту. У нее по бокам суетились две càriche — dispensièra и помощница настоятельницы, а сама она с истомленным видом лишь кивала или отрицательно качала головой, пока они выбирали для нее чистое белье. Все, что Марьетта одобряла, отправлялось в просторный ларь у ее ног.
Наши взгляды встретились. Обе càriche стояли ко мне спиной, и Марьетта принялась обмахиваться и показывать жестами, что ей нужно присесть. Они немедленно куда-то убежали — то ли за водой, то ли за врачом.
Едва оставшись одна, Марьетта поманила меня к себе:
— Быстрее, Аннина! Piu velóce! — Тут она вскочила на ноги и, стиснув меня в объятиях, ни с того ни с сего залилась слезами, теперь уже настоящими. — Я уж думала, что не свижусь с тобой и не смогу тебя поблагодарить!
Я не спешила целовать ее в ответ. Неужели она считает, что несколько слезинок и словесная благодарность — достойное вознаграждение за опасности, которые я навлекла на свою бессмертную душу, солгав ради ее благополучия?
— У тебя скоро появится возможность меня отблагодарить.
— Ну да, когда я выйду замуж…
— Нет — гораздо раньше! — Думаю, мой тон удивил ее. — Как только узнаешь, где тебя будут держать до свадьбы, пошли мне весточку.
— Я уже знаю где: в монастыре Сан Франческо делла Винья.
— Хорошо… слушай и запоминай. Не так давно один молодой дворянин закладывал в Banco Giallo золотой медальон. Разузнай мне его имя!
— Саrа, я же буду в монастыре!
— В монастыре, где полным-полно тетушек и сестриц таких синьоров. Что им еще там делать, как не судачить о всяких семейных новостях?
Марьетта погрузилась в раздумья.
— Ладно, подружусь с кем-нибудь из монашек и выведаю что смогу.
Завидев возвращающихся càriche, я заторопилась:
— Только найди надежного человека, чтобы передать вести! И, Марьетта, будь жива и здорова! — Я стиснула ей на прощание руку. — Жду не дождусь, пока увижу твоего маленького!
Я отвернулась, но заметила, что глаза у нее полны слез.
О Марьетте Фоскарини ходят самые кошмарные слухи, но лишь часть из них верна. Она уже делала — и еще сделает — все, что угодно, лишь бы добиться своего. Но она сделает то же самое ради тех немногих, кого причисляет к своим близким друзьям. И совсем уж неправда, будто бы она не стыдится боли, которую причиняет другим. Она знает стыд — но просто научилась хорошо скрывать его…
Я подошла к диспенсьере, почтительно присела и сообщила, что сестра Лаура разрешила мне взять чистые простыни.
В лето Господне 1710
«Милая матушка!
Сегодня я пишу тебе не на утаенных нотных листках и не из карцера, а из своей комнаты. Сестра Лаура расщедрилась и выделила мне вдоволь бумаги, перьев и чернил. На мой день рождения — вернее, на годовщину, которую здесь принято называть моим днем рождения, — она подарила мне сургуч и печать с моими инициалами: „AMВ“.
Я уговорила себя, что это из твоих рук я получила и печать, и сургуч, и именно твои губы касались моего лба.
Странно, не правда ли, что у молодой женщины вместо настоящей фамилии — название музыкального инструмента? Выходит, я родилась в мастерской скрипичного мастера? (Впрочем, даже тогда я носила бы его фамилию.)
Последнее время я по большей части пребываю в одиночестве. Клаудия еще не вернулась из Саксонии. Джульетта в сопровождении сестры Джованны каждый день ездит позировать Розальбе. Утром за ними присылают гондолу. Я смотрю из окна, как она сворачивает из rio в Большой канал.
Каждый вечер Джульетта забирается ко мне в постель и рассказывает, как прошел ее день. Она не скрывает своего желания, чтобы художница писала портрет Дианы целую вечность.
Дом Розальбы находится на Calle di Са' Centanni.57