– Подождите, – перебил Ахонсо. – Вы же работали с милордом Лефевром?
– Я ушла из инквизиции, – сказала Алита. Вернулось воспоминание о дыбе, и она обнаружила, что у нее нервно задрожали ноздри. – Не поладила с коллегами.
Алита поняла, что готова расплакаться. Государь доброжелательно похлопал ее по руке.
– Ну, ну, – мягко произнес он. – Не надо слез, моя дорогая. Самое плохое уже позади.
– Ваше величество, – промолвила Алита. – Можно сказать честно?
Ахонсо кивнул, и Алита сцепила руки в замок на коленях и сказала:
– Дело в том, что я не люблю Рекигена. И вряд ли и он меня любит настолько, чтобы так прямо замуж звать. Кто он и кто я? Но вот он зовет, и от Мороженщика меня тоже спас Рекиген. Нет, вы не подумайте, я ему, конечно, благодарна. Он хороший человек. Но я не понимаю, чего именно он хочет. И мне очень не по себе.
Некоторое время Ахонсо пристально рассматривал Алиту, словно никак не мог осознать, что она сказала именно это. Затем он добродушно рассмеялся, но Алита почему-то вся сжалась, будто этот смех обещал ей очередные мучения.
– Вы умница, моя дорогая, – сказал Ахонсо, отсмеявшись. – Какая же вы умница! Клянусь карами Господними, ни одна женщина не сделала бы таких выводов. Сам факт того, что принц предлагает руку и сердце, надевает шоры на глаза.
«Это не я умница, – мрачно подумала Алита. – Это мне Огюст-Эжен пытался втолковать. И я такая дура, что мы с ним разругались из-за этого навсегда».
Из-за розовых кустов показался давешний личный помощник. На подносике в его руках стоял хрустальный бокал с густой зеленой жидкостью, над поверхностью которой поднимались серые истончающиеся нити пара. Ахонсо с мрачной миной осушил бокал, и помощник снова скрылся за кустами.
– Отвар для сердца, – недовольно объяснил государь. – Приходится пить по часам. Старость не радость, знаете ли.
Алита понимающе кивнула.
– Я не знаю, что мне делать, – призналась она.
Ахонсо одобрительно покачал головой.
– Скажите совершенно откровенно, – попросил он. – Какое впечатление на вас производит Рекиген?
Алита замялась, подбирая слова, а потом вдруг выпалила:
– Бабник, весельчак и душа компании. Но очень умный бабник, – и тут же поспешно добавила: – Извините.
Государь покачал головой. Его лицо сейчас было совершенно непроницаемым – маской из золотистого дерева с прорезанными морщинами, и Алите вовсе не хотелось узнать, что именно скрывается под этой маской. Отчего-то она была уверена, что там нет ничего, кроме густой тьмы.
– Верно, – согласился Ахонсо. – Рекиген очень умен и очень хитер. Уверяю вас: гуляка и прожигатель жизни – это просто маска. На самом деле он очень серьезный, вдумчивый и ничего не делает просто так, из каприза. Я рад, что вы это поняли.
– Что же мне делать? – беспомощно спросила Алита. Никогда, даже в клетке зоопарка, она не чувствовала такого знобкого ощущения, что не владеет собственной жизнью.
Ахонсо задумчиво пожал плечами.
– Насколько я понимаю, вы еще не нашли работу? – поинтересовался он.
– Нет, – вздохнула Алита. – Все настолько быстро завертелось, что я…
– Тогда я и предложу вам работу, – улыбнулся государь. – Ничего не бойтесь и спокойно выходите замуж за Рекигена. Указ об именовании высочеством я подпишу уже сегодня. Вы, моя дорогая, станете осуществленной мечтой всех женщин стать женой принца, и это очень важно. И в общественном, и в политическом смысле. Наши высокородные кумушки, конечно, будут громко фыркать в вашу сторону, но не стоит обращать на них внимания. Ваша работа будет заключаться в том, чтобы сообщать мне сведения о планах Рекигена. Вы будете знать их все, потому что играете в них ключевую роль, – Ахонсо негромко кашлянул и похлопал себя по груди. – И меня очень интересует, что же на самом деле задумал мой амбициозный и очень умный младший сын. Ну как, согласны?
Алита улыбнулась, смущенно и жалко.
– А у меня есть выбор?
Ахонсо улыбнулся ей с прежней мягкой доброжелательностью.
– Пожалуй, нет, – ответил он. – Но с таким другом, как я, об этом не стоит переживать.
В столице уже третью неделю не прекращался проливной дождь, и город казался угрюмым и нахохлившимся, надвинувшим козырьки крыш на самые брови, а здесь, неподалеку от побережья Средиземельного моря, осень только-только начинала вступать в свои права. Она робко смывала зеленую краску с верхушек кленов, обнажая настоящий, кроваво-алый, цвет листвы, удлиняла темно-синие тени деревьев и запускала по воздуху серебристые паутинки. Выйдя из туннеля, проложенного разрыв-камнем, Лефевр устало сел на горбатую спину серого валуна и подумал, что настолько частые перемещения в пространстве при помощи магии наверняка прикончат его через несколько лет. Впрочем, это не имело значения: Лефевр всегда относился к жизни с определенным равнодушием.
Он сидел на валуне около четверти часа, отдыхая и любуясь нежной зеленью маленькой сонной долины, лежавшей в раскрытых ладонях холмов. Овцы на пастбище казались крошечными облаками, упавшими из сонной синевы неба, от труб низких домиков с красными крышами поднимались растрепанные нитки дыма, острый шпиль маленькой церквушки был похож на тонкий золотой луч, и внизу, по нитке дороги, уверенно бежал черный жук – самоходный экипаж. Порой солнце закрывало облаком – долина погружалась в сиреневую тень, и пейзаж становился совсем осенним, грустным, но потом облако убегало, и мир снова заливало радостным медовым светом.
В небольшой походной сумке Лефевра лежал серебряный контейнер с артефактом – не Ползучим и не злонамеренным, но достаточно редким для того, чтобы старый товарищ Гуле несколько раз предупредил, что Лефевр должен быть крайне осмотрительным, внимательным и осторожным. Гуле раздобыл этот артефакт у одного из высокопоставленных знакомых буквально на несколько часов, и этот знакомый спустил бы шкуру и с него, и с Лефевра, если бы с артефактом стряслась какая-либо неприятность. Когда Лефевр извлек контейнер, то внезапно подумал, что напрасно ввязывается в эту историю. В конце концов, Мороженщик мертв, и Винокуров вряд ли найдет нового одержимого в ближайшие несколько лет, а Алита имеет полное право выйти замуж за того, кто ее зовет, – тем более что сам Лефевр не делает ей таких предложений. Конечно, любитель групповушки вряд ли станет идеальным мужем, но, с другой стороны, кто из нас без греха? Святых на земле нет. По крайней мере, склонности Рекигена лучше, чем нежная любовь к мальчикам-подросткам, которую тщательно скрывает Этьель, второй сын государя. Наверно, лучше забыть об этой истории, от души погулять на свадьбе принца и готовиться к прыжку в карьере: орден Святого Горго, который Лефевр должен был послезавтра получить из рук его величества, – это высшая награда Сузы и гарантированная должность директора правового департамента инквизиции, а там и до министра недалеко.
Мысли были тихими, осенними, как и весь мир вокруг. Лефевр посидел еще немного, рассматривая контейнер и не замечая его, а потом надавил на рычаг и, откинув крышку, осторожно извлек маленький серебряный гвоздь. Прикосновение к артефакту отдалось вибрацией по всему телу, а пломба, которую Лефевру поставили несколько месяцев назад, затряслась так, что едва не выпрыгнула из зуба. Впрочем, довольно скоро артефакт и человек приспособились друг к другу, и дрожь прошла. Довольно кивнув, Лефевр вынул из кармана пальто записку и прочел:
Нигрим обещал, что открутит головы и тебе, и мне и засунет нам в задницы, если с артефактом хоть что-то случится. Поверь, Огюст-Эжен, он это сделает. Так что составляй свою карту крайне осторожно. Не знаю, как тебе, но мне дороги и моя голова, и мой афедрон. Чтобы артефакт начал работу, нужно оживить его точечным личным заклинанием и максимально четко представить, что именно ты хочешь получить. Удачи!
Гербренд.
К слову: в доме у Мороженщика такие запасы артефактов, что я пою и пляшу. Может, и мне обломится орден Святого Горго?
Усмехнувшись, Лефевр убрал бумажку и, сжав гвоздь в кулаке, отправил ему собственное заклинание – уникальное удостоверение личности мага. Лефевр получил его в шестнадцать лет и не очень любил вспоминать о том, как возвращался на рассвете из публичного дома и на пустынной улице его вдруг словно молнией ударило – он неожиданно четко понял себя, свое место в мире и на мгновение охватил взглядом весь мир. Это было настолько жутко и больно, что обессилевший Лефевр опустился на тротуар и несколько часов просидел, боясь пошевелиться, а заклинание возилось где-то в груди, и он понимал, что теперь никогда с ним не расстанется.
Гвоздь принял заклинание, откликнувшись легким ударом тока по пальцам, и Лефевр понял, что артефакт готов к работе. Он закрыл глаза и сосредоточился на том, что искал: легендарные артефакты, погребенные под землей и считающиеся утраченными навсегда, наделенные способностью проникать через пространство и время. Некоторое время ничего не происходило, а потом в ушах возник и стал нарастать шум, сквозь который порой пробивались мужские и женские голоса, говорившие на разных языках, и музыка, то торжественно-трагическая, то бодрая и веселая. Потом среди этой мешанины звуков выделился женский голос, молодой и звонкий, и Лефевр не сразу понял, что голос обращается к нему:
– …Боюсь, вы не понимаете, чего хотите…
Лефевр встряхнул головой и открыл глаза. Осеннее солнце заволокло тучами, и долина утонула в мрачной предгрозовой тишине. Нос пульсировал, наполняясь болью, и, прикоснувшись к нему, Лефевр обнаружил кровь на пальцах.
– Я к вам обращаюсь, Огюст-Эжен, – окликнул его голос. Шум исчез, и теперь слова артефакта звучали без помех. – Вы понимаете, что эти артефакты разрубают пространство и время? Они могут уничтожить не только ваш мир, но и все миры. Их утратили не просто так.
– Понимаю, – кивнул Лефевр. – Да, я понимаю. Но они мне все-таки нужны.