В гостиной было светло, как в самый яркий солнечный день. На какое-то время Лефевр зажмурился – слишком уж резким и пронзительным было это сияние, – но потом он вдруг почувствовал, что может открыть глаза и посмотреть, и эта мысль тоже пришла извне. Она была подобна мягкому толчку в спину: не медли, что же ты? Смотри! И Лефевр посмотрел.
Крошечное солнце лежало на ковре возле его брошенного сюртука. Оно медленно вращалось, пульсируя и рассыпая во все стороны разноцветные брызги света, и оно пело – тихо и мелодично. Лефевр ощутил, как волосы поднимаются на голове жестким ершом: мертвый артефакт, привезенный им из далекого леса на окраине Сузы, был жив, и он был не просто кусочком глины.
Он был центром всех миров. Точкой, в которой соединялось все.
Лефевр опустился на колени и протянул руку к шарику. Отпечаток пальца создателя на шершавом боку наливался жидким огнем, и прикосновение отдалось мгновенной острой болью во всем теле, но она прошла почти сразу, и Лефевр почувствовал радость, тихую и светлую, ради которой, наверно, Господь и создал людей. Шарик вращался на его ладони и пульсировал в такт его сердцебиению.
– Имя! – пропел шарик. – Назови имя и входи!
Недоумение порождает бездействие – сия мудрость отлита в бронзе и от частого употребления не стирается. Но если Алита, потрясенная до глубины души словами капитана секретной службы, действительно приехала во дворец и заперлась в своих покоях, где упала на кровать и закрыла лицо руками, то Лефевр, напротив, развил бурную деятельность.
Спрятав угасшее глиняное солнце в сейф и надежно заперев его на несколько заклинаний, он быстро привел себя в порядок и отправился в особняк господина Куатто, завернув перед этим в нотариальную контору, облеченную особым доверием. Стряпчий, который только-только пришел на работу и собирался взбодриться парой кружек кофе, был, мягко говоря, удивлен столь ранним визитом первого клиента, но за четверть часа приготовил все нужные бумаги и поехал вместе с Лефевром. Разумеется, господин председатель Центрального банка с супругой еще изволили почивать, но появление новоиспеченного министра на пороге разом придало им бодрости. Миледи Этель вытащили из постели и привели в отцовский кабинет по-простому, в ночной сорочке и с легкой шалью на плечах: испуганная девушка смотрела на Лефевра так, словно перед ней стоял самый жуткий демон из адских глубин.
– Такая спешка, такая спешка, – приговаривала матушка, пытаясь одновременно привести волосы дочери в приличный вид и поправить ее сорочку, мало похожую на свадебное платье. – Что скажут друзья нашего дома?
– Помолчи, дура, – прямолинейно посоветовал господин Куатто. Он всегда отличался крайним здравомыслием, прекрасно понимая, что настоящее значение имеют документы и подписи, а не цацки и ублажение приятелей. – Лучше вещи собери.
Матушка расцеловала Этель, смахнула со щеки слезинку и убежала отдавать распоряжения горничным. Дом ожил: за стенами кабинета слышались шум, голоса и топот быстрых ног. Этель била крупная дрожь: девушка не знала, что ей делать, и в итоге просто осела в одно из кресел, практически лишившись чувств.
– Итак, – стряпчий поправил очки с немилосердно заляпанными стеклами и прочитал: – Настоящим свидетельством удостоверяется, что Огюст-Эжен Лефевр и Этель Катарина Куатто заключили добровольный и законный брачный союз, о чем в книге государственных регистраций произведена запись за номером… – он оттарабанил сложную комбинацию из цифр и букв и протянул Лефевру перо: – Ваша подпись, господин министр.
Лефевр поставил неразборчивую закорючку напротив своей фамилии. Стряпчий удовлетворенно кивнул и передал перо Этель: девушке понадобились все ее силы, чтобы написать свое имя. Господин Куатто блаженно прищурился и издал короткий вздох исключительного удовольствия. Лефевр подумал, что председатель, к сожалению, не в курсе всей ситуации.
– Замечательно, – стряпчий деловито собрал документы и важно произнес: – Как официальный представитель Сузианской короны, поздравляю вас с созданием семьи. Пусть она будет крепкой.
– Непременно, – сухо сказал Лефевр. – Сделаем все возможное. Дорогая, у вас четверть часа на сборы. Жду в экипаже.
Счастливые родители собрали новоиспеченную госпожу Лефевр за десять минут. Глядя, как матушка с батюшкой тащат плачущую девушку к экипажу, приговаривая что-то утешительное на ходу, Лефевр подумал, что человеческая алчность не знает границ – как, собственно, и человеческая глупость. Этель усадили в экипаж, и матушка разрыдалась – не оттого, что единственное дитя покидает отчий дом, а потому, что нельзя закатить пышное празднество, чтобы все знакомые умерли от зависти. То, что дочь при этом почти не отличается от тюка с собственной одеждой в плане значимости для родителей, уже не важно. Вещами надо торговать, а дорогими – тем более. Когда экипаж покатил прочь, Этель разрыдалась так, что стряпчий, сидевший рядом с Лефевром, смущенно и понимающе отвел глаза. Должно быть, полностью разделял девичий страх.
Когда они добрались до особняка Лефевра, утихшая было метель закружилась снова, а Этель успела проплакаться и смогла-таки взять себя в руки: в конце концов, она была девушкой из благородной семьи и не имела права вести себя как крестьянка. Пройдя вслед за Лефевром в пустую холодную гостиную, Этель села на краешек дивана и сказала:
– Все так быстро случилось… Я не ожидала.
Лефевр усмехнулся. Стряпчий вынул из папки еще один исписанный лист гербовой бумаги и с поклоном протянул его Этель. Взяв лист, она некоторое время вчитывалась в написанное, а потом подняла глаза на Лефевра, и он подумал, что его юная супруга сейчас может служить живым выражением удивления – она в самом деле не верила своим глазам.
– Это… – только и смогла проговорить девушка. – Это…
– Это все имущество рода Лефевр, включая недвижимость и банковские счета, переведенное на ваше имя, – хмуро произнес Лефевр, и стряпчий тотчас же вытащил еще один лист и достал переносную чернильницу и обгрызенное перо. – А это свидетельство о расторжении нашего брака. Поставим подписи и отпустим занятого человека.
Этель подчинилась, решив просто плыть по течению и посмотреть, что будет потом. Лефевр от всей души одобрил такое решение, а когда стряпчий раскланялся и покинул его дом, сел рядом с девушкой и сказал:
– Пожалуй, наш брак поставил рекорд продолжительности, дорогая.
– Объясните, наконец, что происходит, – прошелестела Этель. Документы, которые она держала в руках, трепетали, едва не выскальзывая из дрожащих пальцев.
– Я надеюсь, что ничего страшного не случится, – искренне признался Лефевр и добавил: – Но очень скоро ситуация в Сузе может стать критической. Я обещал, что вы сможете учиться на врача, как всегда мечтали. Скоро сюда приедет мой товарищ, и вместе с ним вы отправитесь на Феленские острова. Насколько я знаю, там самая лучшая медицинская академия в мире.
Этель кивнула. Сквозь недоумение и испуг наконец-то сверкнуло нечто похожее на осознание того, что мечта сбывается, и это помогло девушке окончательно взять себя в руки.
– Меня могут обвинить в государственной измене или в чем-то подобном, – продолжал Лефевр. – Чтобы избежать конфискации имущества, я переписал его на вас, миледи. Разумеется, это временно, и потом все придется вернуть.
Девушка утвердительно качнула головой, и на ее щеках впервые появился румянец.
– Я никогда бы не присвоила чужого, – чистосердечно заверила она.
Лефевр подумал, что судьба, должно быть, любит его – несмотря ни на что, он все-таки встречает порядочных людей.
– Я в вас не сомневаюсь, Этель, – сказал он и добавил уже жестче: – Но на всякий случай, если свобода и финансовая независимость все-таки вскружат вам голову… Я могу не быть министром. Я могу не быть инквизитором. Однако, – и он сам удивился тому, с какой легкостью произнес эти слова, – я всегда буду злонамеренным магом. Такова моя природа. Советую вам никогда этого не забывать.
По лицу Этель скользнула тень, но Лефевр сделал вид, что не заметил ее.
Собственность действительно привязывает к земле: сейчас, когда Лефевр добровольно лишился всего, ему было на удивление легко и спокойно. Входя в розарий вслед за личным помощником государя Ахонсо, Лефевр не чувствовал ничего, кроме этой легкости и свободы. Белые растрепанные розы постепенно отцветали, и их аромат, прежде почти неуловимый, теперь обрел отчетливую прощальную резкость. Ахонсо сидел на скамейке, задумчиво перелистывал Святое Писание и, когда помощник скрылся за кустами, негромко произнес:
– Аудиенция по поводу вашего назначения состоится вечером, милорд. Вы что-то рано.
Лефевр подумал и сел на скамью напротив. Государь даже не взглянул в его сторону.
– Позволите говорить откровенно, ваше величество?
Белые брови Ахонсо дрогнули: это было единственным выражением каких-то эмоций.
– Разумеется, господин министр, – ответил он.
Лефевр подумал о вытатуированном солнце на запястье государя и произнес:
– Вы действительно планируете переписать указ о престолонаследии в пользу ее высочества Алиты?
Ахонсо усмехнулся в усы.
– Ни в коем случае, Огюст-Эжен, – сказал он. – Вы просто никогда не читали этого указа до конца. А там написано, что действующий правитель имеет право избрать наследника из числа членов королевской фамилии. На свое усмотрение.
Растрепанная роза медленно уронила один из лепестков на дорожку. Лефевр подумал, что это, должно быть, романтично. Метель снаружи и розы внутри. Вот только вряд ли в жизни есть романтика. Одни подковерные игры и грязь. Розы не растут на таком болоте.
– Это глупо, сир, – равнодушно промолвил Лефевр. – Ее убьет кто-нибудь из ваших сыновей, едва вы закроете глаза. А народ усмирят пушками, это очень полезное средство. – Ахонсо впервые посмотрел ему в лицо, и Лефевр поспешил добавить: – Я знаю, почему вы так зацепились за эту девушку. И почему вы поверили ей, когда она сказала, что пришла из другого мира.