Некоторое время Ахонсо смотрел в глаза Лефевра, и тот никак не мог понять, что же именно кроется в этом взгляде за пустотой доброжелательности. И когда государь все-таки спросил:
– И почему? – Лефевр понял, что победил.
– Потому что Криштина, ваша бабушка, тоже не отсюда, – сказал он, и тогда Ахонсо действительно изменился в лице. Куда-то исчез стержень, поддерживавший государя все это время: теперь перед Лефевром сидел старик, изо всех сил пытающийся справиться с собственной судьбой, чтобы защитить единственное, что имело для него смысл: свою родину.
– Она была торговкой, – продолжал Лефевр, стараясь говорить максимально искренне. – По архивным данным – слабоумная. Но так было с самого начала. Потом-то она смогла привыкнуть к новому миру и начала действовать. Я не буду пересказывать вам ее путь к трону, вы знаете его лучше, чем я. Но самое главное то, что вы, единственный внук Криштины, знали ее тайну. Знали, откуда она пришла и что видела на своей прежней родине. А видела она войны, кровь и революции, и рассказала вам об этом, потому что могла поделиться своим грузом только с вами.
Ахонсо вздохнул и провел по лицу ладонями. Лефевр подумал, что его выстрел попал точно в цель. Некоторое время государь молчал, стараясь обуздать свое волнение, а потом вынул из кармана сюртука маленький колокольчик и позвонил. Личный помощник бесшумно вынырнул из-за кустов и поднес Ахонсо высокий бокал с густой темно-зеленой жидкостью. Лефевр с запоздалым сожалением подумал, что мог загнать старика в гроб своими откровениями.
– Мне не важно, кто именно будет сидеть на троне, – признался Ахонсо, когда помощник ушел. – Династии приходят и уходят, и это нормально. Это эволюция. В конце концов, под самыми дорогими штанами находится самая обычная задница. А вот будущее Сузы для меня имеет первостепенное значение. Я хочу процветания и счастья, а не казней и пушек. Это неправильно?
– Это самое правильное, – уверенно сказал Лефевр.
Ахонсо раскрыл Писание наугад и некоторое время смотрел в книгу, вряд ли вчитываясь в написанное.
– Тогда что именно вас так мучит, Огюст-Эжен? С Алитой все будет в порядке, даю вам слово. Тем более с таким другом, как вы.
Теперь уже Лефевру понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом и промолвить:
– Мы можем не успеть, ваше величество. Надвигается беда.
Глава 9Обезьяна
Лефевр действительно был профессионалом: он понял, что Сузу ждут крупные неприятности, когда артефакт произнес слово «дискриминация» на русском языке – са эс дискриминация. Конечно, говорящий гвоздь мог просто выловить слово у него в голове, но Лефевр решил не слишком на это полагаться.
Он был уверен, что Винокуров изыскал-таки способ прорваться в Сузу. Возможно, старый писака каким-то образом влиял на артефакты – серебряный гвоздь, показавший себя при первой встрече выдержанным джентльменом, повел себя чересчур развязно и вольно, а смена вектора поведения была очень дурным знаком для артефактов. Возможно, Перо снова подыскало жертву для винокуровских затей, и преступления Мороженщика покажутся всем легкой закуской перед главным блюдом. Но сильнее всего Лефевра поразило то, что мертвый глиняный шар стал солнцем, источником невероятной силы. Вполне вероятно, что все эти события были никак не связаны между собой, но, как выражался Гуле, в иных ситуациях лучше перебдеть, чем недобдеть, и Лефевр был с ним полностью согласен.
Ахонсо выслушал его и, ворчливо сказав, что господин министр делает значительные выводы из незначительных вещей, все-таки позволил перевести внутреннюю охрану дворца, полицию столицы и опорные отряды инквизиции в режим полной боевой готовности для моментального отражения любой возникающей угрозы. Вдобавок, государь разрешил извлечь из личного хранилища большую часть запасов разрыв-камня и раздать его всем членам правящей династии, чтобы у них была возможность покинуть дворец магическим путем в случае опасности.
– Что там все-таки за история с навкой? – спросил Ахонсо, когда Лефевр поднялся со скамейки и шагнул к выходу из розария. Вопрос, разумеется, был с подвохом.
– Навки не было, – признался Лефевр, и признание снова далось ему с неожиданной легкостью. – Я действительно арестовал ее высочество с неподобающей случаю жестокостью. И это тревожит меня еще больше.
– Стороннее воздействие? – уточнил Ахонсо.
Лефевр обернулся и увидел в глазах государя энергичный блеск. «Да, старый дуб еще пошумит», – подумал он и ответил:
– Полагаю, что так.
Ахонсо усмехнулся и прикрыл глаза.
– И что же случилось потом?
Одна из отцветающих роз уронила очередной лепесток – дождавшись, когда он упадет в аккуратно подстриженную траву, Лефевр ответил:
– А что еще, кроме любви?
Государь одарил его одобрительным взглядом и снова открыл свою книгу – он и так знал ответ. Лефевр поклонился и покинул розарий, надеясь, что в ближайшее время его никак не покарают за покушение на честь владыческой фамилии. Впрочем, у него сейчас были занятия поважнее.
Алита, стоявшая возле окна, видела, как Лефевр покинул дворец и направился к воротам. Он, должно быть, почувствовал ее взгляд, обернулся – Алита отступила за штору так, чтобы ее не было видно; дождавшись, когда экипаж министра выедет на проспект, Алита отошла от окна и снова легла на кровать.
Она не могла объяснить, откуда взялось это вязкое оцепенение, охватившее ее и не позволяющее ни действовать, ни думать. Это было похоже на болезнь, что-то вроде гриппа, когда температура сжимает тело в объятиях и хочется просто лежать – без мыслей, без эмоций, просто понимая, что внутри идет невидимая, но очень важная борьба и надо всего лишь дождаться ее финала. И Алита лежала на кровати, запретив горничным входить в комнату, и думала не о муже и не о Лефевре – о Никитосе. Она и сама не знала, почему вдруг взялась перебирать фрагменты прошлого, старые открытки, сложенные в шкатулку и убранные в шкаф. Вот они едут по грибы, смеясь и разговаривая о пустяках, вот загорают на берегу маленькой речушки, вот наряжают елку – а ведь это прошлый Новый год, и Алита тогда наивно верила, что скоро все изменится к лучшему.
Лучше не стало. События всегда развиваются от плохого к худшему, и попутный ветер никогда не начинает дуть в минуты отчаяния.
Рекиген прислал телеграмму, сообщая, что приедет во дворец около пяти вечера и что невероятно соскучился по любимой супруге. Алита несколько раз перечитала убористые строчки на официальном желтом бланке и подумала, что у нее еще есть время, чтобы окончательно прийти в себя и снова изображать нежную любовь. Другой вопрос, чего это теперь ей будет стоить…
В дверь постучали, и Алита услышала голос своей горничной:
– Ваше высочество! Посылка от государя!
Пришлось подняться и открыть дверь: девушка с поклоном передала Алите коробку, обтянутую грубым жгутом и запечатанную личной печатью Ахонсо. Отпустив горничную, Алита вскрыла посылку и обнаружила в ней грубый тяжелый кусок разрыв-камня. На сопроводительном листке был написан номер – двадцать один. Алита пожала плечами: зачем его величеству посылать ей артефакт для перемещения в пространстве?
Впрочем, задавать вопросы было некому, и Алита решила, что лучше все-таки взять себя в руки и заняться насущными делами, тем более их всегда хватало. Отправив коробку с разрыв-камнем в ящик стола, Алита погрузилась в свою деловую переписку и проверку личных счетов, и неожиданно работа настолько увлекла ее, что девушка оторвалась от бумаг только после полудня, когда в дверь застучали, громко и нервно.
– Ваше высочество! Ваше высочество, откройте! Беда! – Алита узнала голос Виаты, своей первой фрейлины: девушка явно плакала. – Беда!
Алита бросилась к дверям так стремительно, что едва не упала, зацепившись за какую-то складку ковра. Виата действительно рыдала, прижимая к глазам скомканный голубой платочек, и это – слезы девушки, нервный жест, дрожащие плечи – было словно удар по голове: Алита растерянно застыла на пороге, и в памяти нервно всплывало – беда? Государь? Рекиген?
– Что?.. – только и смогла прошептать она.
Виата прерывисто вздохнула и выпалила:
– Его высочество Рекиген… Поезд сошел с рельсов… Принц тяжело ранен.
Сперва Алита не почувствовала ничего, кроме отстраненного и холодного понимания: это только ее вина. Она изменила мужу, и это наказание за ее грех. Впрочем, эта мысль тотчас же исчезла, смытая волной подступающей истерики; приложив титанические усилия, чтобы не разрыдаться в голос, Алита стиснула руку фрейлины и со спокойной твердостью сказала:
– Виата, мы должны быть сильными. Где принц?
Некоторое время девушка всхлипывала, испуганно глядя на Алиту и давясь словами.
Алита сжала пальцы на кисти фрейлины и повторила:
– Виата, где Рекиген? – и только тогда поняла, что тоже плачет.
Фрейлина зажмурилась и ответила:
– Его везут во дворец, в больничное крыло. Там…
Алита кивнула и внезапно с невероятной, резкой ясностью осознала, что ей уже не страшно и не горько. Если Рекиген умрет, то это будет идеальным вариантом для всех. Первой мыслью было: «И поделом!..» – а потом пришла вторая: «Господи, в кого я превратилась…»
– Все будет хорошо, – уверенно сказала Алита. – Но подготовьте для меня траур.
Алита увидела мужа поздно вечером, почти ночью, когда врачи закончили свою работу и разрешили ей войти в палату. Сделав несколько шагов к белой койке, на которой лежало человеческое тело, Алита внезапно споткнулась, словно налетела на невидимую преграду – человек на койке не мог иметь отношения к Рекигену. Это был кто-то другой: Алита смотрела на бледное осунувшееся лицо, на забинтованную голову, на слишком длинные руки, безвольно лежавшие поверх одеяла, и не могла поверить в то, что это Рекиген. Хотя… вот владыческая татуировка чуть ниже левой ключицы, вот знакомый шрам на руке, а уж форму ушей-то точно не подделать. Эта двойственность была чересчур болезненной и жуткой; Алита поняла, что падает в обморок тогда, когда врач подхватил ее и негромко произнес: