полне искренне.
За эти полгода он почти каждый день вспоминал о финале своего судебного процесса и больше всего жалел Гербренда: когда судья вошел в зал, где яблоку негде было упасть от свидетелей и высокородных зевак, его товарищ выглядел совершенно растерянным и несчастным. Он действительно сделал все, что мог, пойдя против всей своей жизни ради призрачной возможности спасти друга, – разрушил карьеру защитой злонамеренного ведьмака, потерял друзей, – но это оказалось напрасным. Листы приговора в руках главного судьи были обвиты черной лентой.
Лефевр хотел было сказать что-нибудь утешительное, но не стал.
С улицы доносился шум: возле Дворца правосудия с самого утра собирались горожане, желая услышать приговор. Полицейское оцепление стояло возле ступеней только для вида – было ясно, что, случись какая заваруха, офицеры в высоких черных шлемах конкретно в этой ситуации ее с удовольствием поддержат. Особенно учитывая тот факт, что в свое время принцесса Алита провела поправку к закону о полиции и подарила стражам порядка хорошо оплачиваемую пенсию. В воздухе плавали магические шары-слухачи – они передавали на площадь все, что говорилось в зале суда.
Судья распустил ленты на бумагах с приговором, и в зале воцарилась тишина. Люди на площади умолкли, боясь пропустить хоть слово.
– Человек, подлежащий суду, Огюст-Эжен Лефевр, злонамеренный маг, полностью признал свою вину в убийстве его высочества Рекигена бин Альбоа, – судья не просто читал: он, словно великий драматический актер, всеми силами старался придать каждому слову вес и важность. – Закон Сузы приговаривает его к смерти за тягчайшее преступление против короны.
Некоторое время еще было тихо, а потом люди снаружи разразились ревом и воплями. Лефевр слушал равнодушно. Он не ожидал ничего иного, прекрасно зная, что иногда благодарность родины за убийство одержимого преступника обладает весьма специфическим привкусом и ароматом. Гуле стоял рядом, сокрушенно опустив голову. По рядам зрителей в зале прошла легкая волна недоумевающих возгласов, но судья вскинул руку, и снова воцарилась тишина.
– Его величество Ахонсо сегодня не имеет возможности присутствовать на заседании, – продолжал судья. – Однако он прислал исчерпывающий рассказ о показаниях, данных ему обвиняемым. Мы все задаем себе вопрос: где ее высочество Алита?
Он сделал красивую трагическую паузу, и Лефевр подумал, что в судье действительно погиб великий актер. Возможно, он с юных лет мечтал о сцене, а родители заставили его учиться юриспруденции…
– Да! – заорал кто-то снаружи. – Где она?
В зале снова зашептались. Судейские чинуши – все как один долговязые, в алых мантиях и белых париках с невообразимым количеством локонов – заерзали на своих скамьях. Заседание затягивалось, и это им не нравилось. Гуле мрачно смотрел на бумаги по делу, лежавшие перед ним.
– Государь изволил сообщить суду следующее. Принц Рекиген был одержим неизвестным духом, похожим на того, который терзал приснопамятного Мороженщика, – продолжал судья. – Он напал на ее высочество Алиту и с помощью злонамеренной магии нанес ей раны, несовместимые с жизнью. Милорд Лефевр, спасая принцессу, застрелил Рекигена и через туннель разрыв-камня перенес девушку в свой дом, желая спасти ее теми артефактами, которые имел в личном пользовании, и не допустить, чтобы дух, погубивший его высочество, переселился в принцессу.
Лефевр почувствовал, что у него в прямом смысле слова открылся рот от изумления. В зале и на улице воцарилась гробовая тишина. Судья поправил очки и вернулся к чтению.
– Ее высочество Алита умерла от ран, нанесенных одержимым супругом. Тело ее развеялось в прах под действием злонамеренной магии, – судья сглотнул, дотронулся до горла и продолжал: – Его величество Ахонсо властью и волей сузианского государя и владыки выносит по этому делу следующий приговор.
Угрюмо усмехнувшись, Лефевр подумал, что судьба наверняка приготовила для него очередную кривую гримасу. Например, государева преступника надо будет отдать на съедение львам. В самом деле, после такого поворота он готов был ожидать чего угодно.
– Признать обвиняемого Огюста-Эжена Лефевра виновным в убийстве его высочества Рекигена бин Альбоа. Признать обвиняемого невиновным в убийстве ее высочества Алиты Росса, баронессы Ковенской. С учетом того, что принц был одержим и вернулся в мир живых по воле сил, противных Господу нашему, особо отметить, что обвиняемый действовал в рамках инквизиционного протокола и уничтожал зло, как поклялся, принимая присягу.
Гуле вскинул голову и улыбнулся: лихо, весело, молодо. Надежда окрылила его.
– Его величество выносит следующее решение, – судья не выдержал, откашлялся в кулак: – Заменить смертную казнь на высылку к дальним рубежам Сузы сроком на год. На этот срок лишить обвиняемого всех чинов и званий и обязать вести жизнь смиренную и нищенскую с еженедельной исповедью и покаянием. Отправить…
Лефевр не мог вспомнить, что было потом. Вроде бы Гуле обнимал его, крича что-то радостное и насквозь нецензурное. Вроде бы кругом вопили и ликовали люди. Он не был уверен ни в чем, и почему-то это его радовало.
– Задумался, сын мой?
Встрепенувшись, Лефевр обнаружил, что и впрямь слишком глубоко погрузился в воспоминания. Служба закончилась, церковь опустела, и отец Витторио, маленький и энергичный, подошел к нему с томиком исповедных молитв.
– Да, отче, – признался он. – Задумался.
Отец Витторио улыбнулся. До рукоположения в сан он прославился в качестве известного наемного убийцы, и если раньше на его клинке была выгравирована надпись: «Каждый удар – смертелен», то сейчас он с прежним пылом и рвением нес кару еретикам в каждой проповеди. Каждое его слово, искреннее и горячее, было таким же смертельным для зла, как и удары, нанесенные им в мирской жизни.
– Присядем, – предложил он и, когда Лефевр послушно опустился на скамью, произнес: – Ты здесь уже полгода. Скоро срок ссылки истекает. Чем планируешь заниматься потом?
Лефевр неопределенно пожал плечами. Не то чтобы он лишился привычки строить планы – просто ему действительно было все равно.
– Не знаю, – признался он. – Скорее всего, уеду из Сузы. Злонамеренные ведьмы и ведьмаки существуют не только здесь. А больше я ничего не умею, только охотиться на них.
Во взгляде отца Витторио мелькнуло нечто похожее на уважение.
– Разумные мысли, – похвалил священник. – Ты слишком одиозная фигура для нашей бедной родины.
– О том и речь, – сдержанно улыбнулся Лефевр. Он прекрасно понимал, что именно планирует отец Витторио на его счет. Люди, умеющие профессионально управляться с оружием, всегда нужны в здешних краях бесконечной и бессмысленной мести.
– Как твоя тоска? – осведомился священник.
Лефевр пожал плечами:
– Она неутолима.
Отец Витторио понимающе кивнул.
– Говорят, что если Господь отнимает у нас все, то взамен дарит надежду, – сказал он. – Уверен, ты уже слышал это раньше.
– Слышал.
– Иди, сын мой, – произнес священник. Он не утруждал долгими беседами ни Лефевра, ни себя. – Храни тебя Господь.
Обычно Лефевр проводил утро за уборкой храмового двора: несмотря на всю свою богобоязненность, местные жители не считали чем-то зазорным бросать под ноги огрызки, идя на службу, и сплевывать табак на плиты двора. Приведя двор в порядок, Лефевр отправлялся на паперть и сидел там до вечера, привычно открыв молитвослов на пятой странице. Отсюда, с белых плит храмового крыльца, согретых ласковым солнцем, было видно море, и Лефевр смотрел, как меняет цвет его таинственная глубина, как над соседними островами сгущаются тучи, а потом проливается дождь и проступает радуга. За полгода это простое созерцание еще не успело ему надоесть. Вот и сейчас Лефевр настолько погрузился в свою незатейливую медитацию, что не услышал, как к нему обращаются. Только когда тонкая девичья рука опустилась на его плечо, он встрепенулся и обернулся.
– Добрый день, милорд, – Этель Куатто смотрела на Лефевра и улыбалась искренне и свободно. Никогда бы у нее не было такой улыбки, останься она в родительском доме. – А я вас зову, зову…
– Здравствуйте, Этель, – поднявшись со ступеней, Лефевр поклонился девушке и дотронулся до правого виска. – Как вас занесло в нашу даль?
Она очень изменилась. Если полгода назад это была хрупкая девочка, робкая и пугливая, словно дикое животное, то сейчас перед Лефевром стояла леди, которая нашла свое место в мире и твердо знает себе цену. Лефевр невольно обрадовался за нее.
– Я к вам, – радостно призналась Этель. – У меня закончился первый курс медицинского дела, еду к родителям и решила завернуть сюда. Как вы, Огюст-Эжен?
Лефевр взвесил на руке молитвослов и сказал:
– Усердно раскаиваюсь в содеянном.
Вздохнув, Этель поднялась на цыпочки и погладила его по плечу.
– Мне очень жаль, Огюст-Эжен. Мне действительно очень-очень жаль, – промолвила она и, запустив руку в недра своей кожаной сумки, вынула папку для бумаг. Выглядела папка весьма и весьма увесисто и солидно. – Давно пора вернуть это вам.
Лефевр непонимающе посмотрел на нее, и Этель снисходительно объяснила:
– Деньги ваши. Недвижимое и движимое имущество. Вы что, забыли?
Он усмехнулся и признался:
– А ведь и верно, Этель. Забыл.
– Тогда берите, – сказала Этель и сунула папку ему в руки. – Берите и знайте, что я всегда буду благодарить вас за то, что вы для меня сделали, – девушка вдруг отвела взгляд в сторону, словно пыталась скрыть набежавшие слезы, и, когда она заговорила, ее голос дрожал: – Вы создали меня, Огюст-Эжен. Вы сделали меня такой, какая я сейчас.
– И какая вы? – улыбнулся Лефевр. Положив папку на ступени – в ее сохранности можно было не сомневаться, местные никогда и ничего не крали, – он предложил Этель руку, и они неторопливо побрели по дорожке, ведущей от храма к поселку и дальше, в порт. Почему-то Лефевр был уверен, что Этель не задержится здесь даже до обеда – поэтому надо просто проводить ее на корабль.