Я запечатала письмо, отправила его по почте и задумалась, что мне теперь делать. Вообще-то приближалась годовщина смерти моей матери, надо бы навестить могилы родителей. Я и так могла бы делать это почаще, но что поделаешь — на кладбище я либо не чувствовала ничего, будучи не в состоянии связать каменные кресты и надгробия с людьми, которых любила, либо наоборот, растравляла себя чуть не до истерики. Но сегодня, в мой законный выходной, съездить нужно. Я только положу цветы, и тут же пойду обратно.
Времени на покупку цветов ушло больше, чем я рассчитывала. Была уже вторая половина дня, когда я вылезла из извозчичьего экипажа у кладбищенских ворот. Мой отец, бывший человеком предусмотрительным, позаботился о месте последнего успокоения для себя и своей жены заранее, купив участок на хорошем кладбище под столицей. Я расплатилась с извозчиком, попросив подождать меня у входа, и направилась к приоткрытым створкам.
— Анжела!
Я обернулась на оклик. Ко мне подходил Андрес собственной персоной.
— Я так и думал, что вы сегодня приедете сюда.
— Думали? Ах, да… — я вспомнила, что рассказала ему и о дне смерти мамы, и о месте, где её похоронили рядом с отцом. — Вы получили мою записку?
— Да, и именно поэтому я здесь. Надеюсь, вы не возражаете, что я не стал дожидаться завтрашнего дня? Я свободен уже сегодня и могу посвятить вам не пару часов, а весь день.
— Я рада.
— Тогда позвольте…
Он предложил мне руку, и вместе мы направились вглубь кладбища, по узким дорожкам между сплошными рядами могил. На городских и окологородских кладбищах места вечно не хватало, и потому мои родные покоились в самом углу у ограды.
На колокольне кладбищенской церкви прозвонили два часа. Мы молчали, не один не решался начать разговор первым. Но почему-то это молчание не было неловким. Возможно, обстановка располагала, в таких местах не до болтовни. Андрес предоставил мне выбирать дорогу, и я уверенно подвела его к нужному месту. Мой отец не зря выбрал именно это кладбище. На нём лежала почти вся его семья. Пока я прихваченной метёлкой сметала с могил опавшие листья и нанесённый ветром мусор, Андрес прошёлся вокруг, читая надписи на соседних надгробиях.
— Я смотрю, здесь много ваших родичей, — негромко казал он.
— Да, — я уложила цветы у массивных постаментов и подошла к нему. — Это, например, мой дядя, старший брат моего отца. Он умер бездетным ещё до моего рождения.
— А родные вашей матери?
— В другом городе. Мою мать её родители привезли в столицу из провинции. Она была из театральной семьи, таких, как правило, на дорогих кладбищах не хоронят.
— Ещё совсем недавно их вообще отказывались хоронить на кладбищах, — согласился Андрес. — Вы что же, совсем одна на свете?
— Есть у меня какие-то дальние родичи, седьмая вода на киселе, но я с ними даже не знакома. Но, знаете, я всё-таки, не совсем одна. У меня есть друзья, это уже немало.
— А кто они? Видите ли, Анжела, — слегка оправдывающимся тоном сказал Андрес, — получается, что я о вас почти ничего не знаю. Может, у нас есть хотя бы общие знакомые?
— Вряд ли. В высшем обществе я не бываю, а наш театр вы, насколько я поняла, знаете плохо.
— Верно, но я пытаюсь восполнить этот пробел. Так кто ваши друзья?
— Ну, Энрике Корбуччи… — я замялась, поняв, что больше называть, собственно и некого. — Бьянка Арана…
— А тот человек, который не хотел, чтоб мы с вами виделись?
— Какой человек?
— А помните, когда я в прошлый раз приходил к вам за кулисы? Я тогда пошёл следом за вами… Нет, не подумайте, я не следил, просто направлялся к выходу. И услышал, как вы с кем-то говорите. Тот человек ещё сказал, что я должен знать своё место, не превращаясь из поклонника в нечто большее.
Я потрясённо промолчала. Я как-то привыкла к тому, что Голос слышу исключительно я. Видно, мой «ангел» проявил беспечность.
— Скажите, Анжела, это вы из-за него отказывались со мной встречаться?
— Д… нет, — ответила я.
Андрес хмыкнул и снова предложил мне руку. Мы медленно пошли обратно.
— Вы ведь с ним близкие друзья, не так ли?
— Да, — кивнула я, лихорадочно пытаясь вспомнить, что именно тогда было сказано.
— Кто он?
— Это имеет значение?
— Возможно. Насколько я понял, вы с ним довольно близки, причём он считает, что вправе давать вам указания. Он ваш наставник?
— Да… В каком-то смысле. Он даёт мне советы по работе над ролью.
— Дельные советы?
— Очень.
— Это, конечно, многое искупает.
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что он, как я слышал, достаточно бесцеремонен. Считает возможным решать за вас, кто достоин, а кто нет, быть вашим другом.
— Вы на него обиделись? — спросила я.
— Разумеется, мне обидно. Я, кажется, не сделал ничего, что позволяло бы ему с порога меня отвергать.
— Он полагает, что вы можете отвлечь меня от работы.
— Вот как? А насчет себя он не боится?
— Нет. Ведь он же общается со мной по делу.
— Так что же, вам теперь ограничить свою жизнь только делом? Кто он, кстати? Какую должность занимает?
Я замялась.
— Он хореограф, — наконец сказала я.
— А как его зовут?
— Послушайте, Андрес, вы устраиваете мне форменный допрос.
— Простите. Быть может, я и впрямь излишне поддаюсь обиде, — некоторое время мы шли молча, но потом он заговорил снова: — Знаете, сдаётся мне, что всё, что он говорит, может быть так же применимо и к нему самому. Это прекрасно, что он помогает вам в работе, но не слишком ли близко вы его подпускаете? Работа — это одно, а личная жизнь — совсем другое.
«Да, — подумала я, — это было бы великолепным ответом Голосу. Вернуть ему его же упрёки. Беда только в том, что я не уверена, удастся ли мне теперь это сделать».
— А то он, похоже, уже начал считать вас своей собственностью, — добавил Андрес.
— Я обдумаю ваши слова. А сейчас давайте поговорим о чём-нибудь другом.
Мы немного прогулялись по окрестностям кладбища, после того, как Андрес добавил денег извозчику за дополнительное ожидание. Но прогулка вышла недолгой, и я сама поторопилась прервать её. В голове у меня завертелась одна мысль, но обдумывать её и одновременно беседовать с Андресом у меня получалось плохо. Так что я сказала, что была рада его увидеть, пробормотала что-то неопределённое, когда он спросил, увидимся ли мы снова, и мы расстались. Я направилась к воротам, но вместо того, чтобы сесть в экипаж, прошла мимо и направилась к кладбищенской церкви.
Мысль наконец-то оформилась и оказалась не слишком приятной. Голос назвал себя ангелом, но что если он и впрямь, как я подумала когда-то, — падший ангел? Или, попросту говоря — чёрт?
Я вспоминала подробности нашего знакомства, начиная с самых первых странностей. Заколка… Туфли… Шампанское… У меня так и не хватило сил от всего этого отказаться. Что это, как не склонность к суетности и греху? Правда, мне всегда казалось, что Сатана, как и Бог, на мелочи не разменивается, и ханжи, уверяющие, что нечистый сидит в каждом зеркале, и женщина, хоть немного думающая о своей внешности, становится его верной помощницей, мягко говоря, не совсем правы. Но ведь действительно — мне один за другим подбрасывали соблазны, и ни перед одним из них я не устояла. И теперь мне предложен ещё один — тщеславное стремление к успеху.
Да, но ведь от ещё одного соблазна, от плотских утех, Голос меня оберегает, как зеницу ока. Странно как-то для соблазнителя… Но что я знаю о Враге рода человеческого? Может, он готовит для меня что-то и вовсе невообразимое. И сейчас я почувствовала, что мне становится страшно.
В церкви было почти пусто. Уже начиналась вечерняя служба, но прихожан было мало, едва полтора десятка человек. Я скромно присела на одну из задних скамеек и устремила взгляд на распятие над алтарём. Может быть, попросить об исповеди? Нет, я сегодня и завтракала, и обедала, придётся подождать хотя бы до завтра. А ведь на прошлую пасху я не рассказала священнику о Голосе, когда исповедовалась ему в ближайшем к моему пансиону храме Святой Каролины. Ещё один мой проступок перед Небесами… Но тогда общение с Голосом не казалось мне грехом. Вот умница, сама могла бы подумать: там, где речь идёт о сверхъестественном, лучшего советника, чем священник, не найти. Полагала в гордыне своей, что сама со всем разберусь. Хоть и поняла уже, что к Небесным силам «ангел» никакого отношения не имеет.
Служба кончилась. Люди разошлись, священник тоже ушёл в боковую дверь. Служка вынес несколько свечей и сложил их в ящик у одной из колонн. Я вручила ему монетку, взяла свечу, зажгла её и поставила перед алтарём. Потом опустилась на колени и принялась молиться с жаром, которого не испытывала с детских лет. Господи, спаси и помилуй! Помоги разобраться и не оступиться неразумной рабе Твоей…
Тихий звук органа заставил меня вздрогнуть. Служка к тому времени уже ушёл, и я полагала, что нахожусь в храме в полном одиночестве. Оказалось, нет, органист ещё был на месте, а может, вернулся, и теперь играет что-то негромкое, но очень красивое. Тоже, наверное, полагает, что в храме никого нет. Я невольно прислушалась, не отрывая взгляда от отрешённого лика Спасителя. А орган набирал силу, мощь, и вот он уже гремит, иначе не скажешь.
Низкие, басовитые звуки мощно, но мягко падали вниз, словно спрыгивая с высоты, более высокие приобретали совершенно потустороннее, неземное звучание, паря в вышине и скатываясь оттуда стремительными аккордами. То вкрадчивые, то грозные, они плыли в воздухе, наполняя его без остатка, и уже не осталось в нём места ни для чего, кроме музыки. Созвучия обвивали колонны, уносились вдаль, за алтарь и возвращались оттуда, уже приглушённые, но налившиеся ещё большей глубиной и красотой. Эти отзвуки окрашивали основную мелодию совершенно удивительными оттенками.
Грозный ропот переплетался с нежным зовом, и ураган потихоньку начал стихать, словно расходились, отгремев грозой, нахмуренные тучи. Мелодия стала тише, ясная, как омытое дождём небо. Вот дробно, как капель, раскатились последние звуки, и стало тихо.