этой крошечной иностранке с ее безумным планом пересечь пустыню непочтительно, даже откровенно враждебно. Но Мод вскоре заметила, что эти сыны пустыни, хоть и неохотно, начинают признавать ее верховенство. Чем больше она с ними спорила, тем больше возрастал ее авторитет. А спорила она до хрипоты.
Особые надежды Мод возлагала на одного из нанятых ею проводников. Халид бен-Фатима был крепкого телосложения, и в его взгляде читался острый ум. Ему можно было дать от тридцати до шестидесяти, он был приметлив и внимательно слушал. Халид говорил с ней сдержанно-вежливым тоном, по которому было трудно судить о его истинном отношении к хозяйке, что Мод считала более чем разумным. Он указывал, какие верблюды привычны к пустыне, а какие к холмам, какие начнут хромать, преодолев обширные каменистые пространства, составляющие бóльшую часть Руб-эль-Хали, а какие будут вязнуть в дюнах и откажутся идти дальше. В итоге их караван целиком состоял из верблюдиц, которые, кроме одной, казались послушными и понятливыми, хотя Мод знала по опыту, что даже самый покладистый верблюд может иногда взбрыкнуть. Она видела, как недалеко от древнего набатейского города Петра[138] один верблюд отправил на тот свет издевавшегося над ним владельца метким ударом передней ноги. Мод постаралась подружиться со своей новой, злонравной верблюдицей – самой маленькой из всех, – скормив ей несколько фиников. «Я знаю, каково быть невысокой и сердитой на весь мир, – сказала она животному. – Давай я буду называть тебя Малявкой, как некогда дразнили меня, и, если ты меня укусишь, я сдеру с тебя шкуру, чтобы сделать из нее сандалии и бурдюки». Малявка ткнулась в плечо хозяйке мохнатой мордой, так что Мод пришлось сделать шаг назад, издала гортанный рев, а затем посмотрела на нее сверху вниз сквозь длинные ресницы. Девушка готова была поклясться, что увидела в ее глазах веселые искорки. «Мы отправляемся в путь завтра», – написала Мод в другом письме к Натаниэлю, отослать которое предстояло лишь после окончания путешествия. Если, разумеется, им было суждено благополучно добраться до своей цели. Халид и Гарун, похоже, ладили довольно сносно, другие бедуины повиновались Халиду – настолько, насколько вообще привыкли повиноваться, и Мод порой с удовлетворением думала, что не могла бы составить свой отряд лучше, даже если бы очень постаралась. В него также входили три молодых босых бедуина, в поношенных рубахах, со спутанными черными волосами, с тонкими усиками, которых Мод сначала не могла отличить друг от друга. У всех были винтовки, патронташи и ханджары, а свои куфии они завязывали узлом на голове[139]. Один из них владел сломанными швейцарскими наручными часами, которыми страшно гордился. Мод предпочитала не думать о том, каким образом они ему достались. Она сразу запомнила их имена – Фатих, Убайд и Камал, – но не всегда была уверена, правильно ли называет того, к кому обращается. С ними также был пожилой человек, который утверждал, что множество раз пересекал пустыню во всех возможных направлениях. Его звали Саид. Волосы и усы у него были седыми, а кожа морщинистой. Молодежь весело подтрунивала над ним, что удивляло Мод. Видимо, старшие в их обществе пользовались уважением не в силу одного только возраста. Главным объектом насмешек, однако, служил костлявый парнишка по имени Маджид, нанятый в Салале Гаруном в качестве мальчика на побегушках. Тот говорил мало, у него были испуганные, словно у лани, глаза, и он выглядел лет на тринадцать, не больше. Сначала они ехали прямо на север, держась к востоку от побережья, через огромные каменистые пространства, усеянные шаровидными жеодами[140] и удивительными скальными образованиями, похожими на застывшие цветы. Верблюды ощипывали молодые побеги на низкорослых колючих деревцах, мимо которых проходили. Воздух струился, словно живой. Время от времени им случалось вспугнуть зазевавшуюся газель. Бедуины стреляли в нее, смеясь и сыпля беззлобными проклятиями, когда та убегала целая и невредимая. Так уж у них водилось. Они везли с собой запасы муки, соли, воды, фиников, кофе, сахара, лука и вяленой козлятины. Когда на четвертый день им все-таки удалось подстрелить газель, свежее мясо стало приятной добавкой к рациону, и Мод поняла, что присыпанные песком лепешки и финики успеют ей надоесть гораздо раньше, чем закончится путешествие. Гарун взял с собой также сладкое печенье, черный чай, грильяж с кокосовыми орехами и рахат-лукум, которые хранил в железном ящике и выдавал одной Мод. Ключ от ящика он держал при себе, не спуская с него глаз, словно завзятый кастелян.
– Бедуины, как дети, падки на сласти, госпожа, – говорил он серьезно. – И, как дети, станут их красть.
– Гарун, наша жизнь зависит от этих людей, – напомнила Мод, которую это забавляло. – Неужели тебе жалко поделиться сластями?
Ворча о том, как быстро закончится лакомство, Гарун пустил по кругу коробку с рахат-лукумом. Бедуины запускали в нее руки и брали как можно больше, прежде чем Гарун выхватил ее и засунул обратно в ящик. Улыбаясь, они ели, осыпая сахарной пудрой бороды. Юный Маджид, который никогда раньше не пробовал рахат-лукума, закрыл глаза, с выражением неземного блаженства на лице. После этого Мод стала давать мальчику каждый вечер по кусочку понравившегося ему лакомства, когда никто не видел.
Бедуинов изумляло походное жилье Мод со складной мебелью: кроватью, столом, умывальником и стулом. Они даже не думали держать свои насмешливые замечания при себе или сдерживать смех, когда Гарун и Маджид каждый вечер поспешно собирали палатку Мод. К ней добавлялись также небольшая палатка самого Гаруна и маленькое вертикальное сооружение на манер четырехугольной ширмы, используемой в Англии для ярмарочного кукольного театра. Это был туалет Мод. Пока все эти строительные работы продолжались, Мод сидела у огня в своем кресле, пила чай и обменивалась с бедуинами всевозможными занятными историями. Они ели вместе. Мужчины по очереди пекли лепешки на сковородке, держа ее над огнем, а потом закатывали в них куски вяленой козлятины – увы, приправленной изрядной порцией песка. Затем наступала очередь фиников и кофе, который не мог перебить прогорклого вкуса воды, хранившейся в бурдюках из козлиных шкур, но делал ее более приемлемым. Бедуины пили и ели мало. Они казались Мод самодостаточными существами, подобными верблюдам, которые способны прожить, довольствуясь самой малостью. Неделю спустя Мод узнала, что один из молодых людей, Фатих, наиболее словоохотливый, – старший сын Халида. Вдруг она поняла: парень постоянно говорил, пел и рассказывал небылицы, ища внимания и одобрения отца. Днем бедуины читали отрывки из Корана или молитвы, перемежая их с бесконечными народными песнями. Когда песня подходила к концу, певец начинал снова. Однажды после нескольких часов подобного времяпрепровождения Мод разразилась громким и зажигательным исполнением «Золотого Иерусалима»[141], которое ее ошеломленные спутники выслушали с неподдельным интересом, прежде чем весело рассмеяться. Их маршрут был обусловлен наличием пастбищ и водопоев для верблюдов. Он оказался таким извилистым, что они почти не продвигались вперед. Мод старалась не слишком расстраиваться и беречь нервы, но на десятый день путешествия она все равно была поражена и встревожена тем, какое малое расстояние они прошли. Она часто сверялась с показаниями компаса и по мере возможности составляла подробную карту пройденного маршрута. Кроме того, она фотографировала и делала зарисовки – как отвесных скалистых гряд, мимо которых пролегал их путь, так и представителей местной фауны, с которыми они встречались. Правда, последних было ничтожно мало. Большие бледно-зеленые скорпионы, черные жуки, вороны, гиеновые собаки да иногда грозного вида огромные ящерицы с толстым хвостом, стремящиеся укрыться в своих норах. Вот, собственно и все. А однажды, когда Халид убил орикса, она попросила выделить ей полчаса перед тем, как тот будет разделан, чтобы зарисовать красавца с черными рогами и белоснежной шкурой, – он лежал как живой, если не считать пятен крови на ребрах. Вскоре животное превратилось в привязанные к плетеной раме для просушки на солнце полоски мяса, которые тут же покрылись слоем песка и облепивших мух. Шкура и рога скрылись в седельных сумах бедуинов. Они жили непростой жизнью, и у них не было времени любоваться красотой дикой природы. Халид посмотрел на ее рисунки с любопытством.
– Мы их видим нечасто, – проговорил он в конце концов. – Эти звери боятся людей и быстро бегают.
– Это хорошо, а то их совсем не осталось бы, – заметила Мод.
– На все Божья воля, – согласился Халид. – Каждому из нас дается возможность жить и возможность умереть.
– А благодаря твоему меткому выстрелу у нас есть возможность вкусно пообедать, – сказала она, и Халид улыбнулся.
Мод едва не тошнило от фиников, которые составляли основную часть рациона. От них у нее начинались колики, и часто даже в те дни, когда к обычному меню случалось скудное, но все же столь ценное дополнение, она тем не менее ложилась спать голодной. К концу каждого дня спина адски ныла от постоянных покачиваний верблюда, а то место, на котором она сидела, затекало и было все в синяках. Она попыталась научиться ездить, встав на колени и ухватившись за горб, как это делали бедуины, но вскоре поняла, что к подобной позе нужно привыкать с малолетства. Мод временами пробовала идти рядом с верблюдом, но легче от этого не становилось, поскольку ее ноги совсем ослабели – от скудной диеты она их едва волочила. Губы трескались от сухого жара, и она мучилась жаждой с момента, когда просыпалась, до самого отхода ко сну. Бедуины же, казалось, не больше нуждались в отдыхе, чем в еде или питье, и болтали допоздна, не давая ей спать. Однажды ночью ей пришлось укусить себя за язык, чтобы не выскочить из палатки и не потребовать тишины после того, как разговор, продолжавшийся второй час, пошел по новому кругу. Бедуины спорили, насколько привлекательны для разбойников их верблюды: старые они или молодые, толстые или тощие, идут с большим грузом или скорей налегке. Вскоре она поняла, что единственный способ смириться с происходящим – это вставить его в воображаемое письмо к Натаниэлю.