Он покачал головой:
– Не многим удалось успешно пересечь это место. Там дюны губят людей, как волны, разбивающиеся о скалы. Саид единственный из нас, кто там побывал. Мы все должны полагаться на него. Бог даст, он проведет нас благополучно.
– Бог даст, – эхом отозвалась Мод, и на ее сердце легла тяжесть.
На рассвете второго дня Мод сидела у постели Гаруна, пока он спал. Остальные то и дело всматривались в горизонт, ожидая возвращения посланных за водой. Ждать – вот все, что ей оставалось. Бедуины разобрали винтовки, вычистили песок и собрали снова. При этом они опять спорили и пели. Фатих ушел и через несколько часов вернулся с охапкой колючих сухих веток, которые верблюды принялись жевать, хоть и без всякого энтузиазма. Их вялость объяснялась жаждой, и Мод это понимала. В течение нескольких часов Гарун что-то бормотал во сне, а затем, похоже, успокоился. Мод не знала, хороший это признак или нет. Она смешала еще желудочного тоника, добавив туда для верности немного железистого порошка, но не смогла разбудить спящего, чтобы тот выпил лекарство. Щеки его запали, дыхание стало зловонным, лицо лоснилось от пота. Мод вспомнила о его жене, которая осталась одна с детьми на руках в далекой Палестине, за многие мили отсюда.
– Гарун… – произнесла Мод, наклонившись к уху больного. – Гарун, ты должен поправиться. Пожалуйста. Я приказываю! Я не оставлю тебя здесь, но нам нужно ехать дальше. Так что ты должен встать. Слышишь?
Она пыталась сказать это властно, однако ее голос звучал тихо, и вместо приказа получилась мольба. Она сглотнула. «Гарун заставил меня слегка перепугаться, – говорилось в ее воображаемом письме к Натаниэлю, дышащем отчаянным оптимизмом. – У нас вышла небольшая задержка в самый неподходящий момент, когда вода была на исходе. Пришлось ждать, когда мой слуга оправится от приступа дизентерии. Но он восстановил силы, и мы снова движемся вперед».
– Нужно прижечь его каленым железом. Это поможет. Именно благодаря прижиганию я сам оправился в прошлом году от такой же болезни, – проговорил Фатих, закатывая рукав и показывая шрамы – три коротких параллельных ожога на предплечье.
– Чепуха, – возразила Мод. – Не хочу даже слышать об этом.
Фатих ушел, что-то бормоча о тупости иностранцев, женщин и неверных.
– Мэм-сагиб, – сказал Маджид неуверенным голосом, – прижигание поможет лучше всего. Оно его спасет.
Мальчик смотрел на нее расширенными, испуганными глазами, и Мод удержалась от вертевшейся на языке резкой отповеди.
Она лишь покачала головой.
Гарун умер без суеты, безропотно отойдя в иной мир. Свой последний вздох он испустил под внезапные крики восторга и радостный треск ружейных выстрелов, раздавшихся, едва на горизонте показались силуэты посланных за водой. Мод неподвижно сидела рядом с ним. Вдруг до нее дошло: она понятия не имеет, что делать дальше. Мод проплакала еще какое-то время, оставаясь в палатке слуги, но в конце концов вышла, чтобы рассказать другим о случившемся, предварительно убедившись, что слезы высохли.
– Зря вы не позволили прижечь его каленым железом, – проговорил Фатих, когда бедуины заворачивали Гаруна в одеяло и выносили из палатки.
Халид прочел строки из Корана над его телом, которое оставалось лежать на земле до захода солнца, пока они не собрали достаточно камней, чтобы навалить их поверх неглубокой могилы. Мод не стала оскорблять веру своего друга чтением христианских молитв, а вместо этого принялась искать в своем багаже какую-нибудь вещь, чтобы положить ее на памятном месте. Но Халид предупредил: то, что она оставит, заберет первый, кто здесь проедет.
– Я думала, кладбища являются священным для мусульман местом? Святым и принадлежащим вечности? – проговорила она сердито.
– К сожалению, это не кладбище. Это пустыня. Вера, конечно, не умирает и здесь, но с благочестием дела обстоят хуже. Он служил у вас долгое время?
– Да. Он был… он был очень мне дорог.
Ночью Мод почти не спала, и когда ей все-таки удалось немного вздремнуть, ей приснилась холодная вода – полные до краев сосуды с водой, до которых она не могла дотянуться. Утром у нее во рту было сухо, и, когда они отправились дальше, только она и Маджид, казалось, пребывали в мрачном настроении. Сыны пустыни вели себя как ни в чем не бывало. Они были веселы и счастливы тем, что ехали наконец к колодцу. «У бедуинов нет ни сердца, ни чувств», – писала она Натаниэлю, хотя знала, что это неправда. Гарун не был одним из них, и они видели много смертей. Позволь они себе переживать из-за гибели каждого человека, их запас чувств скоро бы истощился.
Маджид немного поплакал, когда они покидали каменную пирамидку, за что Мод была ему благодарна, хотя и подозревала, что он скорей боится за собственную судьбу, чем горюет о Гаруне. Мальчик еще похудел, и казалось, он исчезнет совсем, если станет еще тоньше. Они достигли колодца к концу дня, но вода в нем была грязной и неприятной на вкус. Верблюды отказывались ее пить. Воздух наполнился гнилым запахом, ревом возмущенных верблюдов и проклятиями их погонщиков. Скрепя сердце Мод взяла чашку и выпила ее до дна. Жидкость была ужасна на вкус, вызвала спазм в горле, но утолила жажду. Она еще раз наполнила чашку и снова выпила. С булькающим вздохом Малявка, самая маленькая верблюдица, последовала ее примеру. Затем один за другим остальные верблюды тоже перестали упрямиться и начали подходить, чтобы напиться. Халид, Фатих и другие смотрели в изумлении, а потом восторженно расхохотались.
– Госпожа – повелительница верблюдов, – сказал ей Убайд, улыбаясь. – Бог милостив!
В течение четырех дней они ехали по искрящемуся солончаку в окружении высоких и подвижных песчаных дюн. Помимо споров и пения бедуинов, единственным звуком был хруст соляной корки, проламывающейся под ногами верблюдов. Мод искала в себе остатки былого оптимизма, но тщетно. Без Гаруна она чувствовала себя совершенно одинокой. Пустыня казалась бесконечной, а жажда и голод не покидали ее ни днем ни ночью. От гнилой воды у нее началась диарея, из-за которой еще больше хотелось пить. Ее охватила слабость. Вечером они с Маджидом не смогли как следует поставить большую палатку, поэтому Мод решила воспользоваться маленькой, в которой раньше ночевал Гарун. Ее складная мебель на привалах оставалась лежать на земле сваленной в кучу. Никаких сластей не осталось, только немного чая, который Гарун научил Маджида заваривать. Мод говорила очень мало. Правда, она чувствовала, что Халид за ней приглядывает, – это давало чувство защищенности, и Мод была ему благодарна. Она по-прежнему сверялась с компасом и продолжала чертить карту, но вести журнал прекратила, и в нем больше не появлялось рисунков. Как-то утром она обратила внимание на свои руки – они были грязные, иссохшие, исцарапанные, трясущиеся.
Но вот однажды около полудня впереди на горизонте появилась дюна. Огромная волнистая стена золотого песка преграждала им путь, уходя вправо и влево так далеко, насколько хватало глаз. Она походила на готовую обрушиться волну и была обращена к ним своей подветренной стороной, вероятно гораздо более крутой, чем наветренная, с острым хребтом в верхней части.
Мод смотрела на дюну в недоумении. Теперь все ехали молча – даже пение прекратилось, когда они приблизились к этой вселяющей ужас преграде. Внезапно Мод поняла: дюны, которые они видели до сих пор, например те, что тянулись по обе стороны от солончаков, были дюны-младенцы, сущие бугорки по сравнению с этой дюной-монстром и, вероятно, остальными такими же, лежащими позади нее. Она молилась о том, чтобы Бог вразумил ее, как можно взобраться наверх, но этого не произошло, даже когда они подъехали совсем близко. Остановившись в тени бархана, они смотрели на его гребень, запрокинув голову. Тот возвышался над ними сотни на две футов, а может, и на все три, сказать было трудно. Сердце Мод сжималось все сильней с каждым ударом. Бедуины притихли, и даже старый Саид нахмурился, глядя на дюну, как будто никогда не видел раньше ничего подобного.
– Но это невозможно! – сказала Мод всем, кто мог ее слышать. – Никто не в силах заставить верблюда подняться на такой склон!
– Саиду это удавалось. Он покажет нам, как это делается, – проговорил Фатих, но в голосе его не прозвучало уверенности.
– Мы теперь в руках Божьих, – сказал Халид обеспокоенно. – Да будет Всевышний милостив.
Маджид ответил ему тревожным взглядом.
– Это невозможно! – повторила Мод, а потом замолчала, устыдившись панических нот в своем голосе. Единственной альтернативой был путь назад, да и он был рискован: у них оставалось недостаточно воды, чтобы вернуться к последнему колодцу. А если бы они его вообще не нашли, чего нельзя исключить, то все погибли бы. Но даже если бы им все-таки удалось вернуться в Салалу, ее надежды совершить переход через Руб-эль-Хали пошли бы прахом. Все их страдания – и в том числе смерть Гаруна – оказались бы напрасными.
Пытаясь успокоиться, Мод вспомнила о письме к Натаниэлю, но в голове не было ни единой мысли – она так и не придумала ничего, что могла бы к нему добавить. Никто не придет к ней на помощь. Никто, кроме горстки ее людей, даже не знал, где она находится. Ей хотелось бросить вызов этой дюне, но от одной мысли, что им придется пробиваться через весь этот песок, охватывало желание лечь и уснуть, а возможно, как Гарун, упокоиться здесь навсегда. Они спешились, дали верблюдам команду лечь и сварили кофе, в то время как Саид прошел сначала в одну, а потом в другую сторону вдоль дюны, хмурясь и бормоча молитвы себе под нос. Он явно не имел понятия, что делать дальше.
Джебель-Ахдар, 1958 год, декабрь
В течение нескольких часов они шли в темноте в сторону Джебель-Ахдара, все более удаляясь от Маската и побережья. Усталость сделала Джоан неуклюжей, она то и дело натыкалась на невидимые в темноте камни, отчего на голенях вскоре появились ссадины и синяки. Когда она смотрела вверх, то казалось, что звезды плывут за ней по чернильному небу. Джоан тяжело дышала, с жадностью втягивая воздух. Свежий, как родниковая вода, он напоминал даже ее вкус. Впереди маячила темная фигура Салима. Тот шел уверенно, не спотыкаясь, всегда оставаясь в поле ее зрения. Он регулярно останавливался, чтобы Джоан могла его догнать и перевести дух.