огда он заставлял ее рассмеяться. Она думала и думала, пока предательство Рори не приобрело четких очертаний, пока не смогла ясно увидеть случившееся и осмыслить его значение. Тогда она сосредоточилась на своем брошенном женихе и попыталась лучше разобраться в своих чувствах к нему. Джоан вспоминала о том, насколько спокойно он вел себя, когда она заставала его голым, словно был ее братом, и снова задавалась вопросом, была ли ее слепота добровольной, когда она отказывалась видеть, кого и как он любит на самом деле. Однажды она провела целый день, пытаясь представить жизнь в Англии без него, но не смогла этого сделать. Она представляла себе, какая это была бы скука – ходить на работу каждый день по знакомым улицам, а затем возвращаться домой к маме или в квартиру, снятую на пару с подругой. Эта мысль ее угнетала. Без ободряющей поддержки Рори, без свадьбы и без будущего, к которому они шли бы вместе, без радости материнства ее существование становилось бесцельным.
После первой проведенной в Мисфате недели, в течение которой она спала ночью и работала днем, в голове у нее прояснилось. Размеренное течение жизни и добросовестный труд оказали на нее благотворное действие. Она не помнила, чтобы когда-нибудь была настолько спокойна, бодра и рассудительна. И она отдавала себе отчет в том, что все еще ждет. Ждет кого-то, кто придет и примет решение за нее или скажет, что делать. А запретное для нее плато Джебель-Ахдар продолжало ждать ее, словно незаконченная повесть. Ей требовалось завершить начатое путешествие, это было единственное, что не вызывало сомнений. Она пробовала расспрашивать женщин, с которыми встречалась, о том, как найти дорогу наверх, но те не понимали ее вопросов, а она не понимала их ответов. Отправиться в путь, не зная маршрута и не имея проводника, было бы глупостью.
Жизнь в деревне казалась простой, хоть и нелегкой. Джоан привыкла к отсутствию благ цивилизации, недостатку общения, нехватке вестей о внешнем мире. Она пыталась представить себе, как останется здесь, последовав примеру Мод. Потом она выйдет замуж за оманца, примет ислам и проведет остаток дней, скрывшись под никабом. На улице ни у кого не возникнет и мысли, что она англичанка. Джоан пыталась представить себе, как станет женой Салима, если тот, конечно, этого захочет. С этой мыслью сжиться было непросто, хотя и заманчиво. Он был вполне состоявшийся человек, намного старше и мудрее ее. Она представляла себе целый выводок детей цвета кофе с молоком, следующих за ней по пятам, пробуждения на рассвете, утоление жажды из прозрачного горного ручья. Никто не услышит больше о Джоан Сибрук, если она этого захочет.
Это был бы выход, но она сомневалась, что сможет на это пойти. Ей не казалось, что брак с Салимом стал бы правильным выбором. Время от времени через деревню прокатывалось эхо далекого грохота артиллерии. Потом стали доноситься трескотня автоматических винтовок и рев двигателей «веномов». После этого на несколько секунд даже листья, казалось, переставали шелестеть. Наступала тишина, такая полная, словно вся деревня затаивала дыхание и выдерживала паузу, после которой земля опять начинала вращаться вокруг своей оси. Война была рядом. Для Джоан это стало постоянным напоминанием о быстротечности времени и о том, что мир, который она покинула, теперь наступал ей на пятки. И она не могла забыть о Даниэле. Она жаждала увидеть его, поговорить с ним. Она вспоминала об их последней встрече и проклинала себя за то, что была так скупа на слова.
Джоан не считала дней и не следила за временем, но, по ее мнению, она провела в деревне по крайней мере дней десять, когда решила, что пора уходить. Олив Сибрук уже должны были сообщить об исчезновении дочери. Даниэль тоже наверняка был в курсе. Роберт Гибсон, очевидно, винил себя и не щадил времени и сил, разыскивая ее, а Рори пребывал в отчаянии. Джоан наконец поняла, какой вопрос хочет ему задать: она собиралась выяснить, каковы его чувства к ней. Что, если он придумал историю с женитьбой лишь для того, чтобы оставаться поближе к Даниэлю? Она была готова спросить об этом напрямик. Ее жизнь принадлежала ей, и у нее было право решать, как поступить. Хотя люди, которые о ней заботились, также имели на нее права, которые Джоан не могла игнорировать. Постепенно пришло понимание, что она не Мод Викери, а жизнь в горах совсем не то, чего она хочет. Каждый день она высматривала худую, сильную фигуру Салима, ожидая, что он вернется в деревню, обратно в ее жизнь. Он должен был взять ее с собой наверх на плато – она не могла повернуть назад, не достигнув своей цели или не повидавшись с ним. Он помог ей совершить побег, показал дорогу и поддерживал в пути. А теперь она нуждалась в нем снова, чтобы пуститься в обратный путь, – по тем же самым причинам. Ей требовалось услышать, как он скажет, что у нее хватит мужества вернуться и встретиться лицом к лицу с людьми, от которых она сбежала, и вселит в нее уверенность.
Вскоре после этого, в один из тревожных дней, когда дул неутихающий холодный ветер, Салим вернулся. Джоан помогала маленькой молчаливой девочке по имени Салва наполнять водой кувшины, когда увидела, как он идет по верхней террасе, недалеко от подножия стены, и спросила себя, не ее ли решимость каким-то образом заставила его возвратиться. Внезапно вскрикнув, она выпрямилась и выпустила из рук кувшин, который упал в воду с громким плеском. Салим повернулся и, увидев Джоан, с улыбкой помахал ей. Он был весь увешан оружием, и его лицо выглядело утомленным, чего нельзя было сказать о фигуре. Засмеявшись, Салва произнесла несколько слов понимающим тоном, и Джоан не понадобилось знание арабского, чтобы догадаться об их значении. Она достала полный кувшин со дна водоема, поставила его на землю и отправилась встречать гостя.
– Ты до сих пор не научилась скромности, Джоан, – сказал Салим. – Оманская девушка никогда бы так не закричала.
– Восклицание вырвалось против воли, – ответила Джоан, едва переведя дыхание. – Я ни с кем не говорила с тех пор, как вы ушли.
– Тебе было одиноко? – проговорил он и схватил ее за руку, которой она собралась снять никаб. – Ты не должна этого делать, мы здесь на людях.
– Нет… хотя, вообще-то, да, чуть-чуть, – призналась она. – Но я много думала.
– Пойдем в дом, там ты мне все расскажешь.
– Ладно, только позвольте отнести кувшин с водой, за которой меня послали. – Они вернулись к водоводу вместе. – Как вы, Салим? Что случилось? Мы слышали звуки бомбежки и много взрывов.
– Со мной все хорошо. Самолеты бомбят наши пещеры и сторожевые посты. Во всяком случае, пытаются. Скалы не обращают на них внимания, так же как и мы.
– Почему вы вернулись?
Джоан не терпелось узнать, в чем дело, и она не могла дождаться, когда он наконец ей все расскажет.
– Я пришел, чтобы забрать тебя. И еще чтобы предупредить об опасности…
– Вы заберете меня на плато? – прервала его Джоан, и Салим нахмурился:
– Да. Но сперва я должен тебе кое-что рассказать.
Джоан на мгновение закрыла глаза и, не останавливая шага, замолчала, потому что его «да» было таким волнующим.
В глубокой тени дома они сели на пыльном коврике и приготовились к разговору. От Салима пахло дымом и застарелым потом. Под ногтями была грязь, и когда Фариза подала еду, он набросился на нее с жадностью, которая говорила о долгих лишениях.
– Солдаты султана пытаются перекрыть каждую тропку, ведущую на плато. Они хотят уморить нас голодом или принудить к тому, чтобы мы по глупости обнаружили наши позиции. Они все время, да, все время пытаются расчистить себе дорогу на плато. Но им это никогда не удастся. Они ищут способ достичь вершины без нашего ведома. Но они не знают, что, едва у них появляется какой-нибудь план, нам о нем немедленно становится известно от их проводников и погонщиков мулов. Мы знаем, что наши противники будут делать, задолго до того, как они покидают свою базу. Мы преграждаем путь каждому патрулю, блокируем каждое наступление. Они никогда не доберутся до плато. Султан Саид не будет править в горах.
Салим говорил с напором, с мрачной уверенностью, которые не очень убеждали Джоан. Казалось, он пытается убедить самого себя. Но мысль о вероломных оманских проводниках и о том, что ее брат может попасть в засаду, заставила ее похолодеть. Как будто почувствовав это, Салим взглянул на нее и замолчал.
Он некоторое время ел, изредка обмениваясь с Фаризой короткими замечаниями на арабском языке.
– Она говорит, что для безбожной язычницы ты не такая уж и обуза, – с улыбкой сказал он Джоан, вкратце передавая содержание разговора. – Говорит, ты ей помогаешь.
– Пожалуйста, скажите Фаризе, что дни, проведенные с ней, были одними из лучших в моей жизни, – попросила Джоан, ничуть не греша против истины.
Прежде чем перевести ее слова, Салим смерил девушку долгим испытующим взглядом. Услышав сказанное им, Фариза кивнула и пожала плечами, как будто и не ожидала ничего иного.
– Значит, ты здесь не останешься? – произнес он наконец, и Джоан покачала головой:
– Не знаю, какой окажется моя жизнь, но она точно не будет такой. Во всяком случае, навсегда.
– Надеюсь, ты понимаешь, что не сможешь остаться со мной, пока идут бои? Ты знаешь, это невозможно.
– Знаю. И у меня нет плана. Это пугает, но на самом деле не так уж сильно. – Правда удивила ее. Каким-то образом погружение в иную, совершенно чуждую жизнь Мисфат-аль-Абрина показало, что ее страх перемен был всего лишь привычкой. Привычкой, с которой требовалось покончить. – Как только я увижу плато, я смогу вернуться. Я сказала, что поднимусь туда первой, так оно и случится. Впервые в жизни я не буду плестись где-то в хвосте. Я должна это сделать, прежде чем примусь за все остальное.
– Я тебя туда отведу. Пойдем, едва забрезжит рассвет. Только на один день. Вчера мы отбили атаку войск султана, и они отошли к Низве. Пройдет несколько дней, может быть, недель до нового наступления. Вот так обстоят дела. Но самолеты прилетают когда захотят и начинают бомбить, когда наступает для этого срок. Опасность реальна, и я не могу защитить тебя от всего. Так что мы должны сохранять твое путешествие в тайне как от сторонников имама, так и от его врагов. О моем плане знают лишь преданные мне люди, которых ты встречала, и больше никто. Понимаешь? Это последнее, что я могу для тебя сделать в уплату моего долга, но после мы будем квиты.