– Итак, тебе официально запретили бродить где вздумается, – проговорил Рори, найдя Джоан на галерее. Его глаза были скрыты за солнцезащитными очками, а на губах играла полуулыбка. – Интересно, остановит ли тебя хоть это? Если для тебя вообще существуют преграды.
Он произнес это нарочито веселым тоном, который она приняла за предложение мира.
– Это меня остановит, – пообещала Джоан. – А кроме того, мне теперь уже никуда не нужно идти. Присаживайся, Рори. Я кое о чем хочу тебя расспросить.
Рори придвинул к ней кресло и сел. На нем была свежая рубашка, он побрился, и когда снял очки, стало ясно, что еще и хорошо выспался, – его глаза уже не были такими красными и припухлыми, как прежде.
– Я все равно не вполне понимаю, зачем тебе понадобилось исчезать, – проговорил он.
– Ты имеешь в виду, как я узнала о тебе и Дэне? – спросила Джоан и заметила, как он вздрогнул. – Я видела тебя в его палатке, когда мы ездили в Бейт-аль-Фаладж на обед. Я застала вас целующимися.
Рори отвернулся, уставившись на безликие скалы позади нее, словно хотел в них спрятаться. Казалось, весь воздух вышел из его легких и вместе с ним улетучилась и показная добропорядочность. Он сдулся, и его лицо исказилось.
– Я… не хотел, чтобы ты узнала таким образом, – пробормотал он.
– Думаю, ты не хотел, чтобы я узнала вообще. Иначе ты мог в любой момент рассказать мне об этом в течение последних пяти лет.
– Ты должна… ненавидеть нас. И наверное, меня в особенности.
Он выглядел жалким. Джоан молчала, желая его немного помучить.
– Это было… нелегко. Но мне лучше быть в курсе. Я предпочитаю знать. И нет смысла хотеть изменить то, что изменить нельзя, ведь так?
– А вот мне иногда этого хотелось, – произнес Рори спокойно. – Но это желание оказалось неправильным. – Он покачал головой и крепко сжал подлокотники кресла, как это порой делала Мод. Джоан посмотрела на знакомые очертания его рук и вспомнила, какое чувство защищенности испытывала, когда он держал ее в объятиях. При этой мысли ей стало грустно, как в тот миг, когда он обнял ее у трапа самолета. Ее охватило саднящее чувство, которое испытывает человек, оставленный на произвол судьбы. Рори сделал глубокий вдох. – Я не знаю, во что превратится моя жизнь, когда мы вернемся домой, – пожаловался он.
Джоан кивнула и увидела, как ему страшно.
– Я никому ничего не скажу, если тебя это заботит. И я тоже не знаю, какой станет наша жизнь. Только догадываюсь, что другой. Для меня, во всяком случае, она совершенно изменится. Думаю, нам не следует видеться какое-то время. Это поможет залечить раны. Ты ведь знаешь: пластырь…
– Пластырь надо отрывать быстро? На мой взгляд, это сравнение неудачно.
Джоан выждала минуту, пока руки Рори не разжались и он не расслабился в своем кресле.
– Насколько я понимаю, Дэн делится с тобой всем, – предположила она. Рори пожал плечами. – Столкновение между ним и мамой, случившееся перед тем, как он в последний раз уехал из дома… ну тогда, после смерти отца… произошло из-за этого? Из-за ваших с ним отношений?
– Не совсем. Я был тут ни при чем.
– Но тот факт, что Дэн… – Джоан поняла, что ей трудно подобрать слово, которое отражало бы суть дела и не было бы унизительным. – Тот факт, что Дэн не такой, как все? – торопливо проговорила она. – Он ей сказал? – Рори посмотрел на нее с незнакомым выражением, которого она не видела раньше. Но кивнул, так что Джоан набрала в легкие воздуха и продолжила расспрашивать. – Рори, мой отец был такой же? – Она почувствовала, как у нее сжалось горло и сердце забилось чаще. Джоан понятия не имела, почему ответ был для нее так важен. Рори снова кивнул. – А мама знала? – спросила она.
Джоан желала выяснить все, и как можно скорее. Ей не хотелось с этим тянуть.
– Ну… Дэн говорит, этот вопрос вслух никогда не обсуждался, но он считал, что она знала. Твой отец полагал, что знала. – Рори посмотрел на нее пристально. – А разве это важно? Ты бы любила его меньше, если бы догадалась? Разве ты его меньше любишь теперь?
– Конечно нет! Только это… очень странное чувство, когда понимаешь, что не знала таких важных вещей о человеке, которого боготворила… Странно, что я никогда не догадывалась, в чем дело. И то же самое касается Дэна. Самые главные люди в моей жизни, а я ничего не видела. Я чувствую себя слепой. Как глупо… – На мгновение она задумалась. – Не из-за этого ли семья отца лишила его наследства?
– Я не знаю, Джоан.
– Интересно, женился ли папа на маме потому, что боялся судебного преследования?
– Быть… такими, как мы, не преступление. Это старо как мир.
– Однако заниматься любовью с другим мужчиной противозаконно.
– Ты думаешь, я этого не знаю? Почему, по-твоему, мы должны прятаться, лгать и…
– Жениться на ничего не подозревающих женщинах?
При этих словах Рори нахмурился и отвернулся с несчастным видом.
– Разве твой отец не был хорошим мужем? Я тоже мог бы им стать, разве не так? – спросил он негромко.
– Он был замечательным отцом. Самым лучшим. Но я не знаю, был ли он хорошим мужем.
– Твоя мама сказала Дэну, что он ей больше не сын. Заявила, что он для нее умер. Это было жестоко. Я думаю, он считал… Наверное, он надеялся, что она поймет его, зная историю отца. Но чуда не произошло.
– Бедный Дэн, – отозвалась Джоан. – Жаль… очень жаль, что он ничего не сказал мне. Ему следовало сделать это давным-давно.
По мере того как день подходил к концу, ждать становилось все труднее. Джоан оставалась на галерее, наблюдая, как заходит солнце и сгущаются сумерки. Ее терпение было на исходе. Она написала письмо Даниэлю и принялась еще за одно, к матери, которое не собиралась отправлять. Ей просто хотелось привести мысли в порядок. Потом руку начала сводить судорога, и Джоан устала напрягать глаза, выводя слова на бумаге. Тогда девушка остановилась и посмотрела на кожаные коричневые сандалии, которые казались ей такими уродливыми, когда она приехала в Маскат. Теперь они обшарпались и поизносились. В них она посещала Джалали и совершила восхождение в горы. А потом она спускалась в них по залитой водой расщелине. И вот снова Маскат. Казалось, прошли годы с тех пор, как она бежала вдоль вади, чтобы отправить Чарли Эллиота на выручку Даниэлю. И все это время Чарли провел на плато с Салимом. Был ли он напуган? Наверное, да, ведь он неглуп. Она попыталась представить себе его страх. «Дорогой Чарли, – так начала Джоан еще одно письмо, которое не собиралась отправлять. – Я в отчаянии оттого, что ты в опасности. Я никогда не хотела причинить зло тебе или твоим товарищам. Я пыталась сделать как лучше, но, возможно, не имею понятия о том, что значит „лучше“, и мне стоило бы держаться подальше от всего связанного с войной». Она вспомнила, как рассмеялся Чарли в тот день в горах, когда она сняла никаб. Ей пришло на ум, что его первой реакцией на все на свете обычно является улыбка. «Твой отец уже на пути сюда. Тебя скоро освободят, и ты будешь в безопасности, – написала она и на мгновение замешкалась. – Я все время думаю о том вечере, когда ты меня поцеловал. Я помню его очень четко. Думаю, это был мой первый настоящий поцелуй, и я рада, что поцеловал меня тогда именно ты». Она перестала писать, вырвала лист из блокнота, смяла и крепко стиснула в кулаке.
Джоан мгновенно проснулась, когда Роберт постучал в дверь. Было раннее утро, канун Рождества. В ее голове промелькнули воспоминания о матери и о доме, о Даниэле в детстве. Мальчиком он любил лежать на животе, заглядывая в стоящий на полу под елкой рождественский вертеп. Но теперь подобные радости казались далекими и недосягаемыми. Она рывком распахнула дверь, не заботясь о том, что Роберт увидит ее в пижаме. Лицо у него было серьезным. Он был одет и чисто выбрит.
– Что случилось? Есть новости?
– Самолет из Англии только что приземлился в Бейт-аль-Фаладже. Натаниэль Эллиот сейчас едет в дом Мод Викери. Она попросила также приехать нас с тобой. Говорит, ей требуются свидетели. Зачем, собственно, они нужны, мы не знаем, но приходится выполнять ее требования.
– Думаю, у меня есть одна мысль. Но сперва мне надо одеться, – сказала Джоан, вновь закрывая дверь. Она натянула те же мятые брюки и блузку, какие были на ней накануне, провела рукой по спутанным волосам и плеснула воды в лицо. Потом девушка взглянула в зеркало и увидела себя в новом свете: она стала стройней, загорелей и старше, чем когда приехала в Оман. Она не думала и мечтать о встрече с Натаниэлем Эллиотом, а тем более не могла представить себе обстоятельства, при которых та произойдет. Джоан пребывала в полном смятении. Спускаясь по лестнице, чтобы встретиться с Робертом, а затем, проезжая с ним по Маскату, она молилась, безмолвно и горячо, чтобы все закончилось хорошо, хоть и не понимала, как это возможно. Кто-то должен был пострадать.
Они подъехали к дому Мод раньше Натаниэля Эллиота, и Абдулла впустил их, не говоря ни слова. Лицо старика было встревоженным. Джоан теперь знала его достаточно хорошо, чтобы это увидеть. Он не был отцом Салима, но вырастил его как своего сына. Проходя мимо, Джоан взяла старика за руку, крепко ее сжала, и Абдулла ответил кивком, прежде чем они поднялись по лестнице. Мод расположила свое кресло перед столом и выглядела прекрасно. Вся одежда, пускай старомодная и поношенная, была безупречно чистой. Блузка с кружевным воротником аккуратно заправлена в длинную шерстяную юбку. К груди приколота маленькая зеленая брошь. Волосы тщательно зачесаны назад в идеальный пучок на затылке. Глаза ясные и внимательные. Если их обладательница и потеряла сон в ожидании назначенной встречи, по ним об этом никто бы не догадался. Единственным, что выдавало напряжение, были ее совершенная неподвижность и нечеловеческое хладнокровие, которое она сохраняла благодаря своей железной воле. Руки она сложила на коленях, а кольцо с синим камнем, которое обычно лежало на столе, теперь красовалось на безымянном пальце. Джоан заметила, что большой палец левой руки неизменно возвращается к нему, поглаживая перстень, и до нее наконец дошло, что это кольцо может означать.