Прошлое теперь представлялось ему страшной тенью, парящей за спиной, заставляющей съежиться от страха.
– Неужели это было для тебя так важно, Натан? – спросила она вместо ответа. – Неужто гордость и желание прийти первым для тебя были так важны, что ты мог с легкостью отбросить меня в сторону? Меня, которая любила тебя сильней, чем кто-либо на свете?
– Мне… мне так казалось в то время, – проговорил он печально. – Молодые люди – глупые существа, хотя и кажутся себе мудрецами. Зря я сделал тебе предложение, Мод. Я считал, что твоей любви хватит для нас обоих, но ошибся. Когда ты сказала, что готова поделиться своей победой со мной, я понял, что у нас ничего не выйдет. Я… я никогда бы не сделал того же для тебя, Мод. В тот миг мне стало ясно, что я неблагодарное существо. Я впал в отчаяние. То, что я должен победить, казалось куда важнее всего остального. – Он слегка покачал головой, не вытирая слез, катившихся по его лицу. – Как глупо, – снова произнес он тихо. – Я не должен был просить тебя выйти за меня замуж.
Джоан заметила, как Мод сжалась от этих слов, и поняла, как ей больно их слышать. Было ясно: Мод все еще любит Натаниэля, несмотря на прожитые врозь годы. Джоан могла только догадываться, какую боль это причинит и какую злость вызовет.
– Я молчала, зная, что мне никто не поверит. Я поняла это здесь, в Маскате. Поняла, как будет воспринято мое заявление. Какая-то женщина, полубезумная после долгого пребывания в пустыне, пытающаяся претендовать на победу, которая ей не принадлежит. А потом я узнала, что… ношу под сердцем твоего ребенка. Какой позор для незамужней девушки! Я не могла поехать домой… – Она покачала головой, тяжело дыша. – Я так и не увидела отца. Ты это знаешь. Я даже не приехала на его похороны. А ты на них был?
– Да. Конечно был. И я назвал одного из моих сыновей Элиасом в его честь.
– Должно быть, это потребовало у тебя немалого мужества после того, как ты поступил со мной. – Она бросила взгляд на Натаниэля, и на ее лице отобразилась усталость. – И ты до сих пор не вернул мне доллар, уплаченный за кольцо.
– Мод… – начал было Натаниэль, но та оборвала его взмахом руки.
– Посмотри на меня, Натаниэль, – сказала она, и он повиновался ее приказу. – Ты разрушил мою жизнь. Понимаешь? Ты забрал у меня все…
– Да. Я понимаю, – проговорил он глухо, словно балансируя на грани отчаяния.
– Я написала правду. Вот здесь изложены факты, касающиеся моего путешествия, настолько подробно, насколько я могла вспомнить. – Мод указала на ворох бумаг на столе и окинула взглядом свидетелей. – Кто-нибудь из вас может опубликовать эти записки. Возможно, это сделаете вы, Джоан. Вам ведь нужно найти какую-то работу. Натан, у тебя сохранились журнал и моя карта?
– Нет, я их сжег, – признался Натаниэль. – Я не хотел рисковать. Ведь их могли найти. А я… не в силах был видеть твой почерк, Мод. Чувство вины…
– Я не желаю слышать, как ты страдал! – снова вскричала Мод, ударяя рукой по подлокотнику своего кресла. – Но ты будешь страдать! По-настоящему. Не меньше, чем я.
– Что вы имеете в виду? – прервал ее полковник Сингер, тогда как лицо Натаниэля исказили страх и отчаяние. Его глаза расширились, как у ребенка.
– Ты не можешь… Только не Чарли, – прошептал он. – Ты же сказала, что мое признание его спасет! Ты обещала!
– Ты не единственный, кто может нарушить обещание, – сказала Мод холодно.
– Только не мой Чарли… Я не могу его потерять, – произнес Натаниэль, качая головой. – Пожалуйста, Мод… Пожалуйста… Только не Чарли…
– Отправьте кого-нибудь в горы к Салиму! Пошлите меня! – вскочив, в отчаянии обратилась Джоан к полковнику и Берк-Бромли. – Нужно сказать Салиму, что Чарли его брат!
– Слишком поздно, – проговорила Мод, и все повернулись к ней. У Джоан закружилась голова. Горло сжалось, и она почувствовала, что задыхается. – Вы опоздаете. Он, наверное, уже мертв.
Маскат, Низва и Тануф, Оман, 1909 год, апрель
После предательства Натаниэля Мод долгое время неподвижно лежала на земле в состоянии безысходного отчаяния. Когда солнце село, Халид разжег костер, и Мод почувствовала на лице жар от бледных голодных языков его пламени, поднимавшихся на целых два фута. Ее тело озябло и окоченело, душа съежилась от потрясения, и девушке казалось, будто что-то темное и чужое заползло на освободившееся место.
– Мы должны отправиться по их следу! – слышались ей слова Фатиха, которые тот повторял снова и снова. – Бог нашлет на них чуму! Они все умрут за то, что сделали. Мы и так слишком долго ждали.
– Мы не можем ехать за ними, – говорил ему Халид опять и опять. Он принес Мод тарелку мяса и хлеба и поставил рядом с ней. – Шахин, ты должна съесть свою долю. Я знаю, ты меня слышишь. Ты должна подняться. Лежать – это не выход, – сказал он, но Мод не смогла ответить.
Мысли девушки не имели ничего общего с ее телом, с костями, с кровью. Не осталось воли ни говорить, ни двигаться. Лишь когда Халид прижег ей кожу каленым железом, она смогла вернуться в реальный мир.
Шел второй день ее безумия. Солнце садилось за дюны, и по мере того, как его свет угасал, стал усиливаться холодный ветер. Халид читал наизусть строки из Корана и ходил вокруг нее кругами, пока железное клеймо разогревалось в огне. Его слова, казалось, уносились прямиком в небо. Над их головой появились россыпи звезд. Одна из них прочертила черноту и погасла, оставив после себя лишь прекрасное воспоминание. Мод видела это, но у нее не осталось желаний. Она знала, что собирается сделать Халид, но ей было все равно, и она не боялась боли. Фатих поднял ее, посадил и наклонил голову девушки вперед. Халид обернул руку тряпицей, поднял светящееся клеймо с углей и прижал к затылку Мод.
Боль была подобна вспышке, превратившей ночь в день. Никогда Мод не доводилось испытать ничего подобного, и она не смогла сдержать рвавшийся из груди крик. Песок попадал в рот и скрипел на зубах. Она билась в цепких руках Фатиха и чувствовала запах своих паленых волос и кожи. Она кричала и кричала, даже когда клеймо перестало жечь кожу, и, возможно, Халид с Фатихом поняли, что кричала она не только от боли – она кричала, желая облегчить душу, чтобы исцелиться. Ожог не мог вызвать этого звука. Это рвалась наружу тьма, свившая себе гнездо внутри ее. Ярость завладела ею, сердце было разбито, и, глядя в серебристо-черное небо, она ощущала себя столь же одинокой, как холодные звезды над нею. Казалось, теперь она никогда не будет чувствовать ничего другого.
Они пустились в путь на следующий день, направляясь обратно к колодцу. Мод по-прежнему молчала, но была в сознании и могла сидеть в седле. Боль от ожога постоянно давала о себе знать. Мод позволила Халиду взять руководство в свои руки и потеряла счет времени. Она не обращала внимания на маршрут, не беспокоилась о запасах воды и вообще не принимала никаких самостоятельных решений. Они достигли Маската примерно через месяц, и стражники у городских ворот посмотрели на них подозрительно: три оборванных бедуина, один почти мальчик, с бледными потрескавшимися губами, выдающими смертельную жажду, на тощих верблюдах из Батины, которые только не валились с ног. Мод была как в бреду. Ее так поразил вид Маската и больших городских ворот, что на секунду она подумала, будто вернулась в Лондон. Она оглянулась, наполовину ожидая, что в честь ее приезда должен быть устроен какой-то праздник, что явится приветственная депутация, а на домах вывесят праздничные украшения в гамме цветов британского флага. Ничего такого, конечно, не было. Просто древние камни и сырцовый кирпич, выгоревший на солнце.
Стражники заставили их оставить верблюдов у ворот. Они смотрели хмуро, но дали каждому из путников по стакану воды. Та, что досталась Мод, имела вкус крови, и девушка выплюнула первый глоток, не понимая, в чем дело. Она провела рукой по губам и ожидала, что та окажется красной. Все трое медленно прошли через город и спустились к гавани, где блеск волн ослепил их и показался нереальным. Они долго смотрели на море воды, которую, к сожалению, нельзя было выпить. Потом нетвердой походкой Мод подошла к двери британского представительства и постучала.
Мод забыла имя вазира, как только он его назвал, и это ее встревожило. Она помнила, что, покидая Салалу, хорошо знала, как зовут этого человека. Это был высокий мужчина с глубоко запавшими глазами, и когда он заговорил, Мод поняла, что не может сосредоточить внимание на его словах. На стене висел портрет короля Эдуарда VII[154], и солнечные лучи, отраженные от морской глади, танцевали на потолке. Струпья на затылке, где Халид приложил клеймо, невыносимо чесались. Она отхлебнула чая, который ей принесли, и обожгла нёбо.
– Вот, возьмите, – сказал вазир, и когда она подняла глаза, то, к своему удивлению, увидела, что он стоит у нее за спиной и протягивает носовой платок. – Вам чертовски не повезло, вас обошли в последний момент. Но мужайтесь. Скоро вы будете в Англии и вернетесь в лоно своей семьи. Право, это гораздо более подходящее место для леди.
Он неловко похлопал ее по плечу, и Мод вдруг обнаружила, что плачет – громко и навзрыд. Она не помнила, когда слезы появились у нее на глазах.
– Но это я пересекла пустыню Руб-эль-Хали, а не Натаниэль. Вы понимаете? Он не пересекал ее вообще… он заблудился. Мы нашли его, а он… он…
– Хватит, мисс Викери, возьмите себя в руки. Мистер Эллиот уже на пути в Англию. Я сам видел его карты пустыни. Он прибыл с большой группой бедуинов, которые путешествовали вместе с ним, и те подтвердили его успех…
– Но половина тех бедуинов перешла через пустыню вместе со мной! Он подкупил их, вот и все…
Она замолчала, потому что видела: продолжать разговор не имеет смысла. Выражавшее жалость лицо вазира стало кислым и напряженным. Она была обузой, не более того, и он с нетерпением ждал, когда сможет от нее избавиться. Словно в подтверждение этого, вазир откинулся на спинку кресла, прочистил горло и произнес: