Маша, жившая в доме напротив, стояла у открытой двери. Я помахала и попыталась заглянуть ей за спину.
– Ищешь кого-то? – Она улыбнулась, и ее лицо разбежалось морщинками, как старая бумага. – Пабло уже ушел. Ты же знаешь, губернатору нравится, когда они приходят на работу до рассвета.
Своего сына, Пабло, Маша родила уже немолодой. Живот рос, а волосы седели, и старость сминала в складки лицо. Маша назвала его рождение чудом, и Пабло был чудом. Мы с Габо, как и все деревенские, относились к нему с благоговейным почтением – из-за его огромной силы. В десять лет Пабло поднимал обоих родителей, усадив их на плечи. Сидеть у него на закорках было все равно что лететь. Вот только я давненько его не видела.
Два года назад, когда у его матери разболелась спина, Пабло ушел из школы и занял ее место, хотя Маша и умоляла сына продолжать учебу. Теперь, в пятнадцать, он, словно картонные, таскал телеги и повозки и ухаживал за губернаторскими лошадьми.
– Взял подарок для Люпе, – добавила Маша и недовольно поморщилась, потому что не понимала, почему я дружу с губернаторской дочкой. – Я велела, как ты и просила, спрятать получше.
– Спасибо. Может, я увижу его завтра?
– Может, и увидишь. – Судя по тону, рассчитывать на это не приходилось. Пабло всегда вставал до восхода и возвращался домой затемно.
Я еще раз помахала соседке, закинула на плечо сумку и зашагала вниз по склону.
Отсюда, сверху, Громера напоминала колесо – в центре рыночная площадь, от которой, как спицы, расходились улицы, некоторые из которых заканчивались у широкой, тихой гавани с узким, как бутылочное горлышко, выходом в богатое рыбой море.
В ясную ночь звезды колыхались на водной глади, словно кувшинки.
Как всегда, там стоял на причале губернаторский корабль. Па говорил, что он вырезан из одного-единственного ствола африканского баобаба. Если так, то баобаб и впрямь громадное дерево, потому что судно почти перегораживало гавань в ширину, а мачта с собранными парусами стрелой устремлялась в небо. Над рыбацким флотом корабль высился горой, исполинской и неподвижной. Как и все, принадлежавшее губернатору, он занимал больше места, чем полагалось по праву.
На востоке в лучах восхода сиял губернаторский дом. Сложенный из черного базальта, размером с пять кораблей, особняк стоял между синим морем и зеленым лесом, нависая над полями темной грозовой тучей. Впрочем, отсюда он выглядел таким маленьким, что его, казалось, можно было взять двумя пальцами, большим и указательным, и раздавить. Ниже раскинулась деревня, а между деревней и губернаторским домом поместилась школа.
Старое здание школы было маленьким, но ярким, – мы раскрасили стены всеми цветами радуги, использовав краски, какие только смогли выпросить у Па. Но потом губернатор приказал его снести – Люпе решила, что не хочет больше учиться одна дома, и потребовала, чтобы ее отправили в местную школу, где учились все остальные дети.
Новое здание губернатор Адори построил из камня, и оно получилось вдвое больше прежнего, потому что школе, куда собиралась ходить его дочь, полагалось выглядеть величественной.
– Это не ради меня, понимаешь, – с грустной улыбкой сказала Люпе и, добавив аристократических ноток, пояснила: – Для поддержания семейной чести.
Раскрашивать стены новой школы нам не разрешили.
Из-за этого многие дети относились к Люпе не очень хорошо, но я знала, что она не виновата.
За губернаторским домом, рядом с лесом, лежал сад, в котором я ни разу не бывала. Работавшие там люди казались издалека крошечными муравьями. Я напрягла глаза, но Пабло так и не обнаружила. К западу черную береговую отмель накрывало приливом. Во время прилива находиться на берегу не позволялось, как не позволялось и спускать на воду лодки – за исключением губернаторских. А мне бы так хотелось. Па рассказывал, как чувствуешь себя в море, но это ведь не то, что попробовать самой.
Над отмелью находились шахты, где добывали глину. Я старалась на них не смотреть, чтобы не вызывать одно из самых ясных воспоминаний о Ма – день, когда она взяла туда нас с Габо. Она показала, как привязаться лозой к драконову дереву – делаешь вот такой узел и втираешь в ладони сок, чтобы крепче держаться, – и по одному спустила в бездонную пасть. Габо испугался и стал дергаться и вертеться. Узел развязался, и Габо плюхнулся в мягкую глину. Когда они с Ма поднялись наверх из тьмы, он был весь, с головы до ног, в грязи. Я хохотала так, что чуть живот не надорвала.
Я помнила это. Помнила ту боль в животе. Как она вернулась потом, через два месяца, когда Ма умерла. Только тогда боль была острее, и никто не вынес никого из тьмы. Прошло три года, и та же болезнь, потливая горячка, унесла Габо. И теперь, через три года, при воспоминании о шахте и глине у меня сжимается горло.
Чтобы идти в школу вместе, Люпе всегда встречала меня возле бочки на краю рыночной площади, хотя из-за этого ей приходилось вставать почти так же рано, как и работникам.
К колодцу, когда я вышла на площадь, выстроилась очередь. С тех пор как река Аринтара начала высыхать, им пользовались все больше и больше людей.
Торговые ряды уже открылись, на прилавки выкладывали рыбу, зерно, кожу. Большинство прилавков принадлежали губернатору, и над ними, как лоскут неба, трепетали голубые навесы с изображением желтого, как солнце, медового лотка.
Я уже направилась к бочке, как вдруг кто-то схватил меня за руку. Я отпрянула от неожиданности и едва не опрокинула ближайший прилавок. Овощи и фрукты посыпались на пыльную землю.
– Эй! – возмутился продавец. – Ты что это делаешь?
Я обернулась – посмотреть, кто меня схватил. Это была женщина в зеленом балахоне – такие носили те, кто работал в саду. Если так, то ей уже надлежало быть там – опоздавших иногда секли плетью.
– Извините, – сказала женщина торговцу, ни на секунду не сводя глаз с моего лица. – Ты – Изабелла Риоссе?
– Да. А кто…
Незнакомка стиснула пальцы на моем запястье. Она была маленькая, только немножко выше меня.
– Кое-что случилось.
– Вы что это тут устроили? – Торговец выступил из-за кучек картошки.
– Ката, – прошипела женщина, не обращая внимания на торговца. – Ты ее видела?
Я нахмурилась.
– Кату Родригес? – Мы с Катой учились в одном классе, но за все время разговаривали едва ли больше двух-трех раз.
Она закивала.
– Да. Я – ее мать. Ката говорила, что вы подруги, вот я и подумала, что, может быть, ты знаешь, где она.
Мне стало неудобно. Да, правда, я относилась к Кате лучше, чем другие, но она была очень тихая, молчаливая, и большинство ее просто не замечали.
– Извините… мне…
– Я искала везде. Когда проснулась, Каты уже не было… – женщина порывисто вздохнула. Рука ее вспорхнула к груди, пальцы затрепетали, как будто ей недоставало воздуха.
– Ты! Что ты здесь делаешь?
Мать Каты вздрогнула. Один из людей губернатора решительным шагом направлялся к нам, и толпа расступалась, как пшеница на поле, перед синим мундиром.
– Если увидишь, отправь ее домой, – торопливо проговорила женщина и, повернувшись, побежала в направлении губернаторского поместья.
– Ну, посмотри, что натворила, – сердито укорил торговец, собирая раскатившиеся овощи. – Нет-нет, не помогай, не надо – уж как-нибудь сам.
Ошеломленная, я дошла до угла рыночной площади, где мы с Люпе всегда встречались. Было в лице этой женщины что-то такое, что потрясло меня до костей. Только бы с Катой ничего не случилось.
– Иза!
Я повернулась – Люпе мчалась через площадь, размахивая школьной сумкой, и деревенские шарахались от нее.
Друзей у дочери губернатора было немного, но ее это не так уж сильно беспокоило.
– А мне наплевать, – сказала она одной девочке, дразнившей ее из-за косичек, которые моя подруга носила по настоянию матери. – Изабелле они нравятся, а больше мне ничего и не надо.
Мы с Люпе были странной парой: она – высокая, почти как взрослая, и я – всего лишь ей по плечо. За тот месяц, что мы не виделись, она, похоже, еще подросла. Ее матери это вряд ли нравилось. Сеньора Адори была женщиной изящной, элегантной, с печальными глазами и холодной улыбкой. Люпе говорила, что мать никогда не смеется, полагает, что девочкам не пристало бегать и они уж точно не имеют никакого права быть такими высокими, какой обещала стать ее дочь.
Люпе обняла меня крепко-крепко, потом отстранилась и смерила взглядом.
– Так и не вытянулась! – завистливо вздохнула она и тут же нахмурилась. – Что случилось? Ты вся бледная. Отец не позволял загорать летом? Меня мама не пускает, но я иногда выбираюсь…
– Ката пропала, – едва вымолвила я. – Только что видела ее мать.
– Ката?
– Да, – я закатила глаза. – Девочка, которая сидит сзади.
Люпе переступила с ноги на ногу. Вид у нее был такой, какой бывает у Пепа, когда он как ни в чем ни бывало уходит от разбитой миски.
Я пристально посмотрела на нее.
– Что?
– Что что? – Люпе повесила сумку на плечо.
– Ты что-то знаешь. – Я шагнула вперед.
– Нет, не знаю. – Она отступила на шаг.
Я вскинула бровь, как учил Па.
И Люпе сдалась.
– Уверена, ничего не случилось. Просто… Летом она работала на кухне, и вчера я попросила ее сходить в сад и принести…
– В сад! – В животе у меня заворочалось что-то неприятное. – Ты же знаешь, нам не разрешено туда ходить.
– Конечно, знаю, но я уже сто лет не ела драконова сердца. И что, в день рождения нельзя попробовать?
Сама я никогда не пробовала драконова сердца и даже плохо представляла, как оно выглядит, но знала, что у Люпе этот плод питахайи – любимое лакомство и что их выращивают в губернаторском саду на краю леса. Запретном для всех, кроме стражей и избранных слуг.
– Люпе, ты же понимаешь, что если Кату поймали, она сейчас наверняка в Дедало.
Моя подруга беззаботно отмахнулась.
– Ты снова о том же? Я тоже живу здесь, но никогда его не видела.