– Не надо, – сказал он. – Прошу, не волнуйся насчет меня.
Магазинная вывеска продолжала с лязгом раскачиваться. Лили и Хенрик отправились к нему в студию, расположенную на другой стороне Индерхавна, где позже – после того как он угостил ее красным вином и клубникой и показал морские пейзажи – они поцеловались.
– Ты еще больше раскраснелась, – заметила Грета. Она включила лампу и принялась ополаскивать кисти в банке. – Может, тебе дать таблетку? Ты хорошо себя чувствуешь?
Как сказать Грете? Когда они переехали назад в Копенгаген, Лили спросила:
– Ты действительно думаешь, что мы и дальше должны жить вместе – две женщины в одной квартире?
– Тебя беспокоит, что скажут люди? В этом все дело? – встревожилась Грета.
И Лили, которая сама не вполне понимала, почему заговорила об этом, ответила:
– Нет, вовсе нет. Просто… я подумала о тебе.
Нет, нельзя рассказывать Грете о Хенрике, по крайней мере пока. Если на то пошло, с чего начать этот рассказ? С поцелуя в полумраке студии? С руки Хенрика, обвивающей плечи Лили, когда он на закате провожал ее обратно в Конгенс-Хаве в тот час, когда гувернантки, толкая перед собой коляски с детьми, возвращались домой к ужину? С того момента, как его ладонь, на тыльной стороне поросшая густыми темными волосками, легла на шею Лили, а потом объяла мягкую выпуклость ее груди? С письма, которое Хенрик на следующий день передал Лили через кантонскую прачку, – сложенный вчетверо, перемазанный чернилами листок бумаги с выражением сожалений и признанием в любви? Да, с чего начать рассказ? После их встречи в магазине товаров для художников прошло всего три недели, однако Лили казалось, будто за это время она начала жить заново. Какими словами объяснить это Грете?
– Пойду прогуляюсь, – сказала она, вставая.
– Я еще не закончила. Посиди всего пару минуток, ладно? – попросила Грета.
– Мне лучше выйти прямо сейчас, пока не стемнело.
– Хочешь, я погуляю с тобой?
– Не стоит.
– Пойдешь совсем одна?
Лили кивнула. В ней опять зрело постоянно подпитываемое двойственное чувство: она одновременно любила и ненавидела Грету за эту ее заботливость, вот и все.
Лили открыла шкаф, чтобы достать пальто и шарф. Грета начала убирать краски, кисти и мольберт. Под ногами Лили залаял Эдвард IV. Последний косой луч солнца осветил комнату. Прогудел борнхольский паром, и, вытаскивая из шкафа синее фетровое пальто на бамбуковых пуговицах, Лили думала о том, как придет в док, поднимется по сходням на паром и займет место у борта, откуда виден этот небольшой остров посреди моря.
И все же она не уплывет – во всяком случае, не сейчас.
– Я вернусь, – услыхала она собственный голос.
– Да… хорошо, – вполголоса произнесла Грета и, помолчав спросила снова: – Точно не хочешь, чтобы я составила тебе компанию?
– В другой раз.
– Ладно. – Грета подхватила Эдварда IV на руки и встала посреди комнаты в тускнеющем прямоугольнике света, глядя, как Лили собирается уходить.
Лили непременно нужно было вырваться. Хенрик сообщил, что допоздна будет работать у себя в студии. «Иди на свет», – написал он в записке, спрятанной в стопке чистого белья.
– Ты надолго? – осведомилась Грета.
– Не знаю, – качнула головой Лили. Она застегнула пальто, готовая к выходу. Придется рассказать Грете про Хенрика, но только не сегодня. – Доброй ночи, – попрощалась она с каким-то смутным ощущением, а когда открыла дверь, то увидела на пороге Ханса: тот стоял с поднятой рукой, собираясь постучать.
Он вошел. Лили осталась в дверях. Ханс выглядел утомленным, на шее у него болтался развязанный галстук. Он пригласил Грету и Лили поужинать.
– Я как раз уходила, – сказала Лили.
Грета же сказала, что Лили в последнее время страшно занята. Это явно ее злило – судя по тону, которым она поведала Хансу, что Лили устроилась на работу в парфюмерный отдел универмага «Фоннесбек».
– Меня взяли, потому что я знаю французский, – пояснила Лили, по-прежнему стоя в пальто.
Управляющая магазином, женщина в черной блузке, сплющивавшей ее бюст, велела Лили в общении с покупателями использовать акцент. «Разговаривайте как француженка. Притворитесь не той, кто вы есть. Магазин – это сцена!» Каждый день Лили выставляла на серебряный поднос хрустальные флаконы и, опустив глаза, тихо предлагала проходящим посетителям универмага нанести каплю парфюма им на запястье.
– Мне пора, – сказала Лили и шагнула к Хансу – поцеловать на прощание.
Он изъявил желание присоединиться к ней на прогулке, но Грета заявила, что спутники Лили не нужны.
– Я побуду с ней совсем недолго, а потом вернусь, Грета, и мы сходим поужинать, – сказал Ханс.
На вечерней улице было сыро. Какая-то женщина стучала в дверь доктора Мёллера. Выйдя из Вдовьего дома, Лили и Ханс встали в нерешительности.
– Куда пойдем? – спросил Ханс.
– Я собиралась прогуляться до Кристиансхавна. Но тебе необязательно идти со мной, – ответила Лили. – Это слишком далеко.
– Как поживает Грета?
– Ты же ее знаешь. Грета никогда не меняется.
– Вряд ли это так. Переезд не выбил ее из колеи?
Лили в задумчивости остановилась. Разве это не есть самое мучительно-прекрасное в Грете? То, что она всегда одинаковая: пишет картины, строит планы, закладывает волосы за уши?
– Нет, у нее все хорошо, – сказала она. – Кажется, она на меня сердится.
– За что?
– Порой я ломаю голову, почему она вообще позволила мне пройти через все это, если думала, что впоследствии все останется по-прежнему.
– Она никогда так не думала, – возразил Ханс. – Грета с самого начала все понимала.
Женщину с рукой на перевязи впустили в дом доктора Мёллера. Сверху, из квартиры моряка, раздался крик.
– Куда ты идешь, Лили? – спросил Ханс. Он накрыл ее ладони своими и стал растирать, согревая от холода.
Иногда она удивлялась, как вообще не проваливается сквозь землю от любого прикосновения мужчины. Ей не верилось, что ее плоть и кости не рассыпаются под пытливыми мужскими пальцами. Особенно остро она чувствовала это наедине с Хенриком, чьи руки изучили каждый ее позвонок. Когда он брал Лили за плечи, она боялась сложиться пополам подобно листку бумаги, однако этого не происходило, и Хенрик продолжал ее обнимать и целовать.
– Мы ведь давно друг друга знаем, – промолвил Ханс.
– По-моему, я влюбилась, – начала Лили. Она рассказала Хансу про Хенрика, про встречи и поцелуи в его студии по вечерам и про то, что Лили только и мечтает никогда больше не возвращаться во Вдовий дом.
– Я так и думал, – кивнул Ханс. – Почему ты ничего не скажешь Грете?
– Она будет ревновать. Попытается нам помешать.
– С чего ты взяла?
– Однажды так уже было.
– Но с тех пор прошло много времени, верно?
Лили подумала над его словами. Конечно, Ханс прав. С другой стороны, он не знает Грету так хорошо, как она. Ему не приходится ловить на себе ее косой, злобный взгляд всякий раз, когда Лили выходит из дома или поздно возвращается. Как там Грета однажды сказала? «Я, конечно, тебе не мать, но так или иначе желаю знать, где ты проводишь время».
– Разве она не имеет на это права? – спросил Ханс.
– Кто, Грета?
Впрочем, признавала Лили, Грета не всегда так себя вела. К примеру, на прошлой неделе она встретилась с Лили у служебного входа в универмаг «Фоннесбек» и объявила: «Прости, но планы изменились. Сегодня я ужинаю с Хансом. Уверена, ты вполне позаботишься о себе сама». Или вот на днях, проснувшись после дневного сна, Грета сказала: «Мне снилось, что ты выходишь замуж».
– Проводить тебя до моста? – спросил Ханс.
– Не надо, – отказалась Лили. – Возвращайся к Грете. – Ей вдруг пришло в голову, насколько сблизились Ханс и Грета в последнее время: совместные ужины за длинным столом, тихие вечера во Вдовьем доме и игра в покер, чтобы скоротать время в ожидании Лили; новая, не свойственная Грете привычка полагаться на него – Лили все чаще и чаще слышала от нее: «Спрошу у Ханса».
– Хочешь на ней жениться? – догадалась Лили.
– Я пока не делал предложения.
– Но сделаешь?
– Если она позволит.
Лили не ревновала; с чего бы? Она почувствовала облегчение, и одновременно с этим на нее стремительным потоком нахлынули воспоминания: Ханс и Эйнар играют позади бабушкиного дома; на гвоздике возле плиты висит передник; Грета почти преследует Эйнара, постоянно сталкиваясь с ним в коридорах Академии; в день венчания Грета идет по проходу церкви Святого Албания – как обычно, торопится. Жизнь Лили полностью перевернулась, и за это она благодарна судьбе.
– Грета не выйдет за меня, пока не будет знать, что ты крепко стоишь на ногах.
– Она так сказала?
– Это и без слов понятно.
В квартире наверху снова заорал моряк, потом хлопнуло окно. Лили и Ханс улыбнулись. В свете уличных фонарей Ханс выглядел совсем юным. Чуб на его голове разлохматился, щеки порозовели. Лили видела облачка пара, вылетающие из его рта, видела, как их дыхание смешивается на холоде.
– Шлюха! – взревел моряк. Все как всегда.
– Я сделала что-то плохое? – спросила Лили.
– Нет, – покачал головой Ханс. Он выпустил ее руки и на прощание поцеловал в лоб. – Ни ты, ни Грета.
Глава двадцать шестая
Поразмыслив, Грета сочла последний портрет Лили неудачным. Задняя часть шеи получилась некрасивой, чересчур толстой, спина – чересчур мощной; плечи занимали почти всю ширину холста. Все это смотрелось уродливо, поэтому Грета сложила холст, бросила его в чугунную печку в углу и сожгла, вдыхая едкие испарения краски.
В череде неудавшихся работ этот портрет был не первым и не последним. Грета пыталась закончить первую серию картин с самого возвращения в Копенгаген, но у нее никак не выходило. То она промахивалась с размерами, то с палитрой, то полупрозрачный жемчужный оттенок, который Грета любила придавать щекам Лили, превращался в цвет свернувшегося молока. Как-то раз, пока Лили стояла за прилавком в парфюмерном отделе «Фоннесбека», Грета попробовала пригласить натурщика, студента Королевской академии. Выбрала самого миниатюрного юношу в классе, стройного блондина с густыми ресницами, который заправлял свитер в брюки. Придвинула к окну лакированный сундук и попросила натурщика встать на него, сцепив руки на пояснице.