– Я, наверное, не рассказывала тебе, что однажды просила мою мать мне позировать. Это было в войну, когда я уезжала в Пасадену. Она тогда вела себя как полновластная хозяйка, управляла домом и садом, выискивая любой неподстриженный кустик. Можно было только посочувствовать садовнику, если он пропускал на газоне хоть одну травинку. Как-то раз я спросила, не желает ли она попозировать мне для портрета. Она подумала и сказала, чтобы я согласовала время с нашим дворецким, господином Ито. В результате я договорилась на пять сеансов в столовой для завтраков, где по утрам был хороший свет. Я тогда встречалась с Тедди Кроссом, и мать знала об этом, но даже слышать ничего не хотела. Мне восемнадцать, мое сердце едва не разрывается от любви, и все, о чем я могу думать и говорить, – Тедди. Как он рассуждает обо всем неторопливым, спокойным голосом. Какие у него покатые плечи. Какие мягкие волосы. Но мать не позволяла мне ни одного слова о Тедди. Стоило мне заикнуться о нем, как она протестующе вскидывала ладонь. И вот пять дней она позировала мне в столовой для завтраков, сидя во главе стола спиной к окну, за которым росла бугенвиллея. Тогда как раз накатила волна осенней жары, и я видела капельки пота над верхней губой матери. В общем, мне оставалось лишь прикусить язык и молчать о своих чувствах.
– И что в итоге вышло? – поинтересовалась Лили.
– Ты имеешь в виду портрет? О, мать его возненавидела. Сказала, что на нем кажется себе злобной, хотя на самом деле это не так. На портрете она выглядит как мать, которая хочет удержать дочь от опрометчивого шага, но понимает, что ее усилия тщетны. Она знала: ничто не остановит меня в моем желании быть с Тедди. Да, мама все это знала и поэтому пять дней кряду сидела с поджатыми губами, неподвижно, как статуя.
– Где он сейчас?
– Портрет? В Пасадене. Висит в зале на верхнем этаже.
В эту минуту Лили решила: пора обо всем рассказать. Таиться больше нельзя. В жизни Эйнара был чудовищно длинный период – с того момента, как Ханс сбежал из Синего Зуба, и до самого знакомства с Гретой в Академии, – когда он жил, не имея рядом никого, кому мог бы доверить свои секреты. Лили помнила, каково это – вариться в котле собственных мыслей и ощущений без возможности их с кем-то разделить. Грета изменила жизнь Эйнара, и это Лили помнила тоже: чувство благодарности, осознание, что одиночество наконец-то отступает. Разве можно после такого поступать с Гретой нечестно?
– Мне нужно тебе кое-что сказать.
Грета что-то пробормотала себе под нос. Не отрывая глаз от холста, она покрепче воткнула в прическу черепаховый гребень. Ее рука двигалась быстро, кисть несколько раз касалась полотна, затем порхала над керамическими баночками с красками и вновь возвращалась к почти законченному портрету.
Но какую новость сообщить первой? Рассказать ли о том, как несколько недель назад, перед тем как взойти на борт «Альберта Херринга», Хенрик выудил из кармана пальто кольцо с брильянтом, и о странном, сладостном смущении, охватившем обоих, когда кольцо не налезло на палец Лили? Или о телеграмме из Нью-Йорка, в которой Хенрик описывал их будущую квартиру в доме с фасадом из белого камня на 37-й Восточной улице? А может, о последнем письме от доктора Болька, где он спрашивал, скоро ли она приедет, и говорил, что с нетерпением ждет встречи? Да, с чего все-таки начать?
– Все это так непросто, – сказала Лили, представляя искаженное от шока лицо Греты и кулаки, сжавшиеся в гневе. Жаль, что иначе нельзя – для нее и Греты. – Не знаю, как начать…
Грета отложила кисть.
– Ты влюблена?
В квартире этажом ниже хлопнула дверь. Послышались тяжелые шаги, затем распахнулось окно. Лили откинулась на спинку стула с веревочным сиденьем. Поразительно, но Грета догадалась! Лили не могла поверить, что Грете все известно, – она ведь была убеждена, что та непременно попытается помешать, если узнает о сердечной привязанности Лили. Только теперь она поняла, как сильно ошибалась в Грете. В который раз.
– Да, – подтвердила Лили.
– Уверена?
– Полностью.
– А он тебя любит?
– Самой не верится, но – да, любит.
– Ну, в таком случае все остальное не важно, верно?
Солнечный луч упал на лицо Греты, и Лили подумала обо всех вечерах, когда Грета расчесывала ей волосы, прижимаясь грудью к ее спине. Об общей кровати и о том, как соприкасались в постели их мизинцы. О том, как утренний свет озарял безмятежные черты Греты и Лили целовала ее в щеку, мысленно восклицая: «Ах, если бы я была такой же красавицей, как ты!»
– Ты счастлива за меня? – взглянула она на Грету.
Грета сказала, что счастлива, и спросила, кто ее избранник. Лили ненадолго задержала дыхание, а потом призналась, что это Хенрик.
– Хенрик, – повторила Грета.
Лили внимательно посмотрела на нее, стараясь по выражению прочесть реакцию. Помнит ли Грета Хенрика или тот факт, что это именно он, все усложнит? Лицо Греты, однако, оставалось неподвижным, лишь с губ сорвался легкий, почти неуловимый вздох.
– Он всегда тебя любил, так?
Лили кивнула, испытывая едва ли не стыд. Она вспомнила шрам на лбу Хенрика после автомобильной аварии, и ее переполнило облегчение: совсем скоро она начнет жизнь, в которой сможет целовать этот неровный шрам каждый вечер.
– Мы поженимся в конце лета.
– Поженитесь… – эхом отозвалась Грета.
– Это то, о чем я мечтала.
Грета принялась затыкать пробками баночки с красками.
– Чудесная новость, – проговорила она, не глядя на Лили. Краешком рабочего халата она обтирала горлышко каждой баночки, после чего вставляла пробку. После она пересекла комнату и присела, чтобы скатать в рулон чистый холст. – У меня до сих пор случаются моменты, когда я смотрю на тебя и думаю: еще не так давно мы были женаты. Ты и я – были женаты и жили в том тесном темном пространстве между двумя людьми, где существует супружество.
– Это были ты и Эйнар.
– Знаю, что Эйнар. Но на самом деле это были мы с тобой.
Лили поняла. Она помнила, что значит любить Грету, как это – время от времени думать, когда же Грета снова появится в дверях. Помнила легкую, почти невесомую, аккуратную фотокарточку Греты в нагрудном кармане рубашки Эйнара.
– Я изо всех сил стараюсь привыкнуть, – промолвила Грета.
Она говорила так тихо, что Лили с трудом разбирала слова. Снаружи донесся гудок автомобильного клаксона, затем визг тормозов и – тишина. Должно быть, едва не произошел несчастный случай, едва удалось избежать беды: там, на улице, перед Вдовьим домом хромированные решетки двух бамперов смотрели друг на друга, сияя под копенгагенским солнцем, что поднималось все выше и висело в небе до позднего вечера.
– Где вы собираетесь пожениться? – спросила Грета.
– В Нью-Йорке.
– В Нью-Йорке? – Грета стояла возле мойки и металлической щеточкой вычищала из-под ногтей краску. – Понятно.
Моряк из квартиры снизу оповестил жену о своем приходе.
– Я дома! – заревел он.
– Но сперва я хочу кое-что сделать, – продолжала Лили. Утренние часы шли, и квартира начала наполняться зноем. Собранные в пучок волосы Лили отяжелели, лиф белого платья с треугольным вырезом прилипал к груди. Газета «Национальтиденде» еще раньше предсказала рекордную жару, которую Лили нынче воспринимала с облегчением и в то же время с каким-то презрением. – Я намерена вернуться в Дрезден, – сообщила она.
– Зачем?
– На последнюю операцию.
Теперь эмоции ясно читались на лице Греты: ноздри часто-часто раздувались, в глазах встала обида, щеки запылали от гнева, готового вот-вот вырваться наружу.
– Тебе прекрасно известно: я считаю, что это плохая идея.
– А я так не считаю.
– Но Лили… Профессор Больк… Да, он хороший врач, но даже он не способен сделать это. Никому этого не совершить. Мне казалось, в прошлом году мы все обсудили.
– Я приняла решение, – сказала Лили. – Грета, неужели ты не понимаешь? Я хочу иметь детей от мужа.
Солнце в эту минуту отражалось от купола Королевского театра. Лили Эльбе и Грета Уод, как она вновь стала себя называть, были вдвоем в квартире. Их пес, Эдвард IV, спал на полу возле платяного шкафа; пораженное артритом тельце совсем одряхлело. Недавно Лили осторожно предложила усыпить старенького Эдварда, но Грета яростно, едва ли не с криками, воспротивилась.
– Профессор Больк знает, что делает, – сказала Лили.
– Я ему не верю.
– А я верю.
– Никто не способен сделать мужчину беременным – он ведь именно это тебе обещает! Этого никогда не произойдет, ни с тобой, ни с кем-либо другим. Это против природы.
Неприятие со стороны Греты глубоко уязвило Лили, и на ее глазах выступили слезы.
– Никто не верил, что мужчину можно превратить в женщину, так? Кто вообще мог такое представить? Только ты и я, всё. Мы поверили, и, посмотри, вот она я. Это случилось, потому что мы верили. – Лили заплакала. Больше всего она ненавидела Грету за то, что та не встала на ее сторону.
– Подумай еще, Лили, пожалуйста. Хоть немножечко.
– Я уже подумала.
– Нет, не торопись. Поразмысли как следует.
Лили молчала, отвернувшись к окну. Внизу снова затопали тяжелые башмаки, потом хрипло заголосил патефон.
– Я волнуюсь, – сказала Грета. – Волнуюсь за тебя.
Солнечный свет на полу переместился, на улице опять прогудел клаксон, моряк снова взялся орать на жену, а Лили вдруг ощутила в себе перемену. Грета больше не могла указывать ей, что делать.
Закончив работу над портретом, Грета развернула его к Лили. Сквозь резной подол отделанной шитьем юбки просвечивали ноги, букет роз выглядел загадочно, словно бы прорастал из колен Лили. «Ах, будь я хотя бы вполовину так красива на самом деле», – подумалось ей. А потом она решила отослать портрет Хенрику: это будет ее свадебный подарок.
– Он ждет меня на следующей неделе, – сказала Лили. – Профессор то есть. – Почувствовав приближение боли, она бросила взгляд на часы. Прошло ли восемь часов с последнего приема таблетки? Лили поискала в сумочке эмалевую таблетницу. – И он, и фрау Кребс знают, что я приезжаю. Моя палата уже готова. – В поисках заветной коробочки Лили по очереди открывала ящики кухонного буфета. Стремительное возвращение боли пугало – за считанные минуты приступ мог усилиться стократ – и напоминало атаку злого духа. – Тебе не попадалась моя таблетница? – Лили посмотрела на Грету. – Кажется, она лежала в сумочке. Или на подоконнике… Грета, ты не видела? – От боли и жары Лили задышала чаще. – Не знаешь, где она может быть? – А потом с ее губ сорвалось робкое, словно прикосновение перышка к запястью: – Я бы хотела, чтобы ты отправилась со мной в Дрезден. Помогла мне восстановиться после операции. Профессор сказал, что тебе лучше побыть рядом. Что мне понадобится помощь. Грета, ты ведь не против? Поедешь со мной, Грета? В последний раз, хорошо?