Я ничего не ответила.
– Анника, мне нужно, чтобы ты поговорила со мной.
– Я хочу, чтобы ты поехал в Нью-Йорк, тебя ведь там ждет работа. Я вернусь в колледж следующей осенью, а когда закончу учебу в декабре, обещаю, что присоединюсь к тебе.
Таким разбитым и подавленным я еще никогда его не видела.
– Я очень хочу тебе верить, – только и сказал он.
Так в субботу, ясным майским днем, Джонатан получил диплом.
На следующий день он сел в самолет до Нью-Йорка, где собирался перекантоваться на диване у какого-то друга, пока ищет работу и подыскивает нам жилье. В списке выпускников моя фамилия не значилась. Мне предстояло повторить семестр, чтобы завершить высшее образование. Позже Дженис рассказала мне, что разговаривала с Джонатаном после церемонии.
– Я пригласила его с мамой к себе домой на ужин, ведь приехали мои родители, но он наотрез отказался.
– Как он выглядел? – спросила я.
– Не таким счастливым, как следовало бы.
На смену маю пришел июнь, потом июль. Возможно, я и решила остаться в живых, но мама все равно была недовольна, потому что я все еще слишком много спала.
– Ты не можешь и дальше лежать в постели и позволять жизни проходить мимо! – прикрикнула она на меня однажды.
– Ты что, про эту жизнь? – крикнула я в ответ, указывая на четыре стены. – Я только и приспособлена к жизни в этой комнате. – Я указала на дверь, на окна. – Ненавижу все, что там происходит. Все, что там есть, – отстой! И знаешь почему? Потому что ты никогда не говорила мне, чего ожидать. Ты никогда не помогала мне обзавестись навыками выживания. Ты просто… Вы с отцом позволили мне остаться в доме, играли со мной в школу, изолировали от всего, а затем отправили в колледж, совершенно неподготовленную. Дженис – единственная, кто хоть чему-то научил меня в реальной жизни.
«И Джонатан», – добавил тихий голос у меня в голове.
– У меня не было выбора. Я не могла позволить тебе остаться в той школе, позволить тем сучкам мучить тебя или снова причинять боль. Седьмой класс! – воскликнула она. – Как дети могут быть такими жестокими в столь юном возрасте? Мне пришлось забрать тебя, оставить дома, где ты будешь в безопасности.
Никогда раньше мама при мне не ругалась! И она ошибалась, потому что девочки были хуже, чем «сучки». Они были злыми.
Мама присела на край моей кровати.
– Твой отец рассказывал мне о том, как в детстве он страдал от преследований и издевательств, и о том, что никто ничего не предпринимал, потому что считалось, что мальчики сильные и должны учиться выдержке. Я поклялась, что никогда не позволю, чтобы с тобой случилось нечто подобное. Когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети, ты поймешь.
– Если они вообще у меня будут, – сказала я.
– У тебя все еще есть вторая фаллопиева труба. Родишь, если захочешь. – Она вытерла слезу в уголке глаза. – Я начала готовить тебя к жизни за стенами этой комнаты с того самого дня, как ты родилась. Я делала то, что считала правильным, и делала это до тех пор, пока была такая возможность. Ты была готова, и единственное, что я могла для тебя сделать, – это отправить тебя в мир. Думаешь, мне не было страшно? Неужели ты думаешь, что я хотела доверить твое благополучие восемнадцатилетней девушке? Кому-то, кто была практически чужой для нас обеих?
Я понятия не имела, о чем говорит моя мама.
– Что ты имеешь в виду?
– На следующий день после того, как нам прислали сведения, с кем ты будешь жить в общежитии, я позвонила матери Дженис. Руки у меня дрожали, пока я набирала номер, потому что я не знала, как она отреагирует на то, о чем я собиралась ее попросить. Я просто хотела, чтобы за тобой кто-то присматривал. Я собиралась просить Дженис о слишком многом, и хотела убедиться, что ее мать не возражает. Она согласилась, и Дженис тоже. Помнишь, как через три недели после начала учебы ты попросила нас тебя забрать? Я тогда позвонила в твое общежитие, к счастью, трубку подняла Дженис.
Я вспомнила тот день. Зазвонил телефон, и Дженис вышла с ним в коридор. Потом предложила сходить в столовую студенческого союза за лимонадом. Потом мы нашли шахматный клуб.
– И пока ты не решила, будто она была твоей подругой только потому, что я об этом попросила, я хочу, чтобы ты знала, что Дженис любит тебя как сестру, которой у нее никогда не было. Помню, как после твоего первого курса я позвонила ей спросить, не подумает ли она о том, чтобы снова поселиться с тобой, а она ответила: «Линда, я не могу себе представить, что буду жить с кем-то еще. Анника – настоящий друг». Она много раз говорила мне, как ты ей дорога и как много значит для нее твоя дружба.
Теперь мы с мамой обе вытирали глаза. Ничем не измерить, как я благодарна Дженис, благодарна, что она есть на свете, благодарна за то, что она сделала, чтобы помочь мне окончить колледж.
– Ты много замечательного способна дать людям, Анника. Ты честна и преданна. Не все это оценят, и есть люди, которые все равно будут тебя недолюбливать. Жизнь никому не дается легко. У всех есть свои проблемы. Мы все сталкиваемся с трудностями. Именно то, как мы их преодолеваем, делает нас теми, кто мы есть.
Тогда я была еще слишком молода, слишком эгоцентрична, слишком подавлена травмой потери ребенка и ежедневной борьбой за возвращение к прежней жизни, чтобы понять, что моя мать сделала мне величайший подарок, какой только могут дать ребенку родители. Но годы спустя я осознала и оценила, что все, на что надеялась моя мать, осуществилось только потому, что она выпустила меня из гнезда, и пусть я перенесла кое-какие травмы, ее метод по большей части сработал.
– Тебе всегда придется временами делать то, чего ты не хочешь, и для тебя это будет труднее, чем для твоего брата, Дженис, Джонатана или для меня. Но я искренне верю, что в твоей жизни всегда найдутся люди, которые помогут. Они будут любить тебя такой, какая ты есть.
Только когда мама ушла, я сообразила, что она не включила в этот список моего отца.
31. Анника
Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне
1992
В августе 1992 года я вернулась в кампус Университета Иллинойса на осенний семестр. Я сняла однокомнатную квартиру в том же доме, где когда-то жили мы с Дженис. Джонатан был первым, кто оставил сообщение на моем новом автоответчике.
– Привет, это я. Надеюсь, ты уже устроилась. У меня есть хорошие новости. Наконец-то я нашел для нас квартиру. Я не собираюсь лгать, Анника, это сущая помойка. Но я же предупреждал, что так оно и будет. По крайней мере, нам не придется спать на диване у моего приятеля, а это уже что-то. Когда приедешь сюда, мы как-нибудь вместе все наладим. В любом случае у меня не так много времени, чтобы заниматься квартирой сейчас. Тут как соревнование: кто первым придет на работу утром и последним переступит порог вечером. И в выходные тоже. Уверен, так будет не всегда. Позвони мне, когда сможешь. Очень по тебе скучаю. Я люблю тебя.
Я посмотрела на часы и перезвонила, хотя знала, что его, скорее всего, не будет дома.
– Привет, это Анника. Я полностью перевезла вещи. Квартира хорошая. Она очень похожа на мою старую. Рада, что ты нашел себе жилье и не нужно больше спать на диване. Я тоже по тебе скучаю. Я люблю тебя, Джонатан.
Он все еще планировал, что однажды я присоединюсь к нему, но я не могла думать о будущем. Даже в настоящем попытки снова встать на ноги отнимали у меня все силы, а переезд в Нью-Йорк означал бы необходимость начать все сначала. Даже при том, что Джонатан будет рядом и будет мне помогать, при одной только мысли об этом на меня наваливалась усталость. Я могла держаться только за настоящее, а об остальном придется побеспокоиться позже.
Несколько недель спустя, выходя из лекционного зала, я столкнулась с Тимом, членом нашего шахматного клуба. Было слишком поздно отворачиваться или делать вид, что я его не заметила, что было моим единственным способом избежать встречи с людьми, с которыми я не хотела разговаривать.
– Привет, Анника, – сказал он. – Я думал, ты закончила учебу.
– Мне еще нужно закончить несколько курсов.
– Прошлой весной ты словно испарилась.
– У меня были кое-какие проблемы со здоровьем, – сказала я, надеясь, что он не попросит дальнейших объяснений. – Теперь я в порядке.
– Хорошо. Я рад это слышать. – Парень закинул рюкзак повыше на плечо. – Слушай, я опаздываю на занятия, но надеюсь, что увижу тебя в воскресенье в клубе. Ты пропустила пару первых встреч. Ты нам нужна.
– Ладно, – сказала я. – Тогда увидимся.
Но я не вернулась в шахматный клуб, и на этот раз рядом не было никого, кто мог бы меня уговорить.
Однажды в октябре я вернулась из библиотеки и обнаружила, что с замком на двери моей квартиры что-то не так. Когда я вставила ключ, замок не издал того звука, какой издавал раньше. Или все-таки издал? Я стояла в коридоре, снова и снова прокручивая в голове этот вопрос, пока поворачивала ключ и прислушивалась в ожидании щелчка, который так и не раздался. Куда бы я ни повернула ключ, дверь всегда легко открывалась.
Когда тем вечером зашло солнце, темнота, заполнившая мою квартиру, опустилась на меня, как чернильно-черная пелена тревоги. Я подсунула стул под ручку входной двери, а также под ту, что вела в мою спальню. Я урывками дремала с включенным светом, зарывшись под одеяло, как зверь в свое гнездо. Каждый звук был похож на шаги постороннего, медленно входящего в мою квартиру.
Каждый день на этой неделе, выходя из квартиры, я подолгу возилась с замком, надеясь услышать щелчок, с которым закрывается дверь. И с каждым днем, когда я не слышала щелчка, мой страх рос. Я перестала открывать шторы по утрам, потому что заходящее солнце и сопровождавшая его тревога нервировали меня до такой степени, что лучше было все время держать их закрытыми.
Дело не в том, что я не знала, что делать, а в том, что я не знала, как это сделать, и я была слишком парализована, чтобы спросить кого-то. Раньше такими вещами всегда занималась Дженис. Однажды, вернувшись из дома, куда уезжала на выходные, она обнаружила, что батареи не работают. Меня она нашла в постели: я лежала, натянув на себя три свитера, шерстяную шапочку и митенки. Кончики пальцев у меня были ледяными, мне было трудно переворачивать страницы книги в варежках, так что у меня не было выбора.