Мне просто кажется, что это будет не так сложно, как твердят все кругом.
В «Хертц» я приехала в семь тридцать утра, а моя очередь подошла почти в час дня. Я последний клиент, потому что все, кто был за мной, давным-давно ушли. Думаю, что это плохой знак, но я так долго ждала, что кажется глупым сдаваться теперь, когда я наконец добралась до стойки. Мужчина за стойкой говорит, что у них осталась только одна машина.
– Все в порядке.
– Стандартная коробка передач.
– Что это значит?
– Ручная.
– Я не умею водить машину с ручной коробкой передач. Я едва могу водить обычную машину. Мой парень был в Южной башне, и я еду его искать.
Это означает, что мне придется найти другой прокат автомобилей и начать все сначала. Я сажусь прямо на пол, потому что у меня подкашиваются ноги, а сотрудник «Хертца» перегибается через стойку и смотрит на меня сверху вниз.
– Мисс?
– Я с вами поменяюсь, – говорит мужчина, стоявший передо мной в очереди. После того как он получил ключи от своей машины, задержался сделать звонок по мобильному, и я думаю, что он подслушал наш разговор. – Я умею водить машину с ручной передачей. Можете взять мою.
Импульсивно я его обнимаю. Он не отшатывается и не застывает, как сделала бы я, если бы со мной так поступил незнакомец. Он коротко отвечает на мои объятия, пару раз похлопывает меня по спине и говорит:
– Берегите себя. Надеюсь, вы его найдете. Желаю удачи.
Я выезжаю из Чикаго в начале второго и направляюсь на восток по трассе I-90. Так начинается моя двенадцатичасовая поездка в Хобокен. По большей части я буду держаться I-90 или I-80. Я ничего не имею против федеральных автострад. Меня часто пропускают, но я остаюсь в правой полосе и продолжаю двигаться. Я даже не нервничаю, когда приезжаю на первый пункт оплаты, потому что знаю, как они работают, и заранее заготовила перед выездом много мелочи. Я нервничаю только тогда, когда в поток пытается вклиниться другая машина. Два человека посигналили мне, потому что слева от меня возникла машина, а я не посторонилась вовремя, но никто не разбился.
В зависимости от того, сколько остановок я сделаю, буду в Хобокене завтра после полудня. Мама забронировала для меня номер в отеле в Пенсильвании, где я проведу ночь. Если бы я выехала не так поздно, то попыталась бы преодолеть весь маршрут за один день, потому что я наконец что-то делаю! – и от этого у меня прилив сил, но мои родители вышли из себя, когда я упомянула об этом, заставив меня пообещать остановиться в отеле на ночь и позвонить им, когда я приеду туда.
Когда сгущаются сумерки, я уже не так уверенно веду машину. Кроме того, идет небольшой дождь, и это придает всему кругом странный блеск. Сейчас я еду со скоростью всего сорок пять километров в час. Вот уже миль десять как мне нужно в туалет, но я не хочу съезжать и останавливаться вне федеральной трассы. Впрочем, у меня нет выбора. Впереди я замечаю съезд, поэтому включаю поворотник.
В конце пандуса на обочине сидит человек. На нем куртка с поднятым капюшоном, но в руках у него нет таблички с просьбой о еде или деньгах. Когда машина передо мной останавливается, мужчина тащится к водительской двери, чтобы принять то, что предлагает водитель. И тут до меня доходит, что кто-то обхватил его ногами за талию и что он прикрывает курткой ребенка.
Светофор загорается зеленым, и я следую за машиной впереди меня через перекресток и вниз по съезду к заправке. У меня все еще есть полбака, но раз уж я здесь, то решаю его долить. Пока я жду отключения насоса, думаю о мужчине и ребенке. Почему они вышли под дождь? Что случилось с их машиной? Где они проведут ночь? Наверное, они замерзли. Я переминаюсь с ноги на ногу, потому что мне следовало бы сходить в уборную, прежде чем беспокоиться о бензине.
В конце концов я накручиваю крышку на бензобак и бегу в уборную. Я не слишком осторожна, потому что не могу перестать думать о мужчине и ребенке, и когда я встаю, чтобы застегнуть штаны, мой телефон выскакивает из кармана и падает в унитаз. Сомневаюсь, что он испорчен, но я представляю, каково это будет, если протянуть руку и вытащить его из грязного унитаза бензоколонки.
Я не могу этого сделать, поэтому оставляю его там.
Я все еще думаю о мужчине и ребенке в двух милях отсюда. В новостях появлялись кошмарные истории об ужасах, которые творили террористы, но были и истории о людях, которые выходили на улицы, чтобы помочь другим. Как в Нью-Йорке люди приглашают незнакомцев в свои дома, чтобы приютить их и накормить. Дать им одежду и обувь. Я тоже хочу принять участие. Я тоже хочу показать, что могу помогать людям.
Если я подвезу мужчину и ребенка, это, вероятно, будет одной из немногих хороших вещей, которые произошли с ними сегодня, поэтому на следующем съезде я разворачиваюсь и еду за ними.
Мужчина не слишком хочет ко мне садиться. Он объясняет, что последний человек, который их подвез, заставил их выйти из машины, когда маленького мальчика вырвало.
– Сомневаюсь, что в нем еще что-то осталось, но не знаю наверняка, – говорит он.
Я говорю, что я не возражаю, хотя, конечно, у меня будут проблемы с запахом, если это случится снова. Они едут к его тете в Аллентаун, он надеется найти там работу, а она будет присматривать за ребенком. Их машина сломалась несколько миль назад, и у него нет денег, чтобы ее починить.
– Я еду в Хобокен. Мы с моей лучшей подругой собираемся искать моего парня, который был в Южной башне во вторник. Он считается пропавшим без вести. У меня забронирован номер в отеле сразу за границей Пенсильвании. Дальше я сегодня не поеду.
– Твой парень был в одной из башен?
– Да, но он из нее выбрался, потому что его имя есть в списке. Я просто должна найти его, потому что он не звонил.
– Я… я уверен, что ты его найдешь. Я могу позвонить тете и попросить ее забрать нас из отеля. Нам просто нужно укрыться от дождя сегодня вечером.
Его зовут Рэй, а его маленького сынишку – Генри. Малыш выглядит бледным и возбужденным, когда мы пристегиваем его на заднем сиденье.
– Мне пришлось оставить его кресло на обочине. Генри уже не мог иди, а я не мог нести все на себе. Мне очень не хотелось его бросать.
– Уверена, с ним ничего не случится, – говорю я, хотя понятия не имею, что за специальное сиденье нужно Генри.
Рэй не похож на серийного убийцу или что-то в таком духе. Я мельком увидела его лицо, когда дверь была открыта и в салоне зажегся свет. Он выглядит почти моим ровесником или, может быть, на несколько лет моложе. Я не очень хорошо умею определять. У него шрам на подбородке. Так трудно понять, что представляет собой человек, просто посмотрев на него. Люди либо добры, либо нет. Некоторые люди выглядят красивыми снаружи, но прогнили до мозга костей. А некоторые лишь притворяются добрыми. Дженис и Джонатан многому меня научили, но я не думаю, что есть способ по-настоящему узнать, добр ли кто-то, пока ты не доверишься ему и не покажешь, что добра сама.
– Все будет хорошо, приятель, – говорит Рэй сыну. – Теперь тебе будет тепло.
– Я хочу пить, папа. – Он закрывает глаза.
Может быть, он уснет. Мне бы хотелось, чтобы у меня было что-нибудь, чтобы дать ему попить, но у меня нет.
Рэй никак не комментирует, как резко я тронулась с места или тот факт, что я постоянно еду на пять миль ниже предельной скорости. Мы путешествуем в полном молчании. Даже если бы мне нравились светские беседы, сейчас мне было бы трудно ее поддерживать. Я должна сосредоточиться на дороге и на том, что теперь я отвечаю за безопасность еще двух человек.
Генри на заднем сиденье начинает хныкать. Может быть, в желудке у него все-таки что-то осталось?
Рэй оборачивается.
– Ты думаешь, тебя сейчас вырвет?
– Я хочу пить, папа, – повторяет Генри. – Я хочу сока.
– Шшш, – говорит Рэй.
– Я могу остановиться.
– У меня нет возможности заплатить за сок. Я отдал последние деньги водителю, который остановился нас подобрать. Я бы не стал этого делать, если бы знал, что нас высадят.
– Не волнуйся. У меня достаточно денег.
Я сворачиваю на следующем съезде и выруливаю на заправку. Пока я иду по проходу, кладя в корзинку крекеры, яблочный сок и воду, мне приходит в голову, что с моей стороны было мудро не давать Рэю деньги или кредитную карточку и не позволять ему самому идти в магазин. Что, если бы он не захотел отдавать мне кредитку, когда выйдет? А что, если бы он пообещал отдать, а когда мы приедем в отель, сделал бы вид, что забыл? Но, может быть, мне не следовало оставлять их в машине, вдруг он уедет на ней? Я гоню от себя такие мысли и плачу за продукты, а когда возвращаюсь, машина стоит ровно на том месте, где я ее оставила.
Рэй дает Генри выпить несколько глотков воды, и когда мальчика не тошнит, он дает ему еще немного. Генри хочет выпить все разом, говорит, что это очень-очень вкусно. Рэй пока не хочет давать ему сок, но дает пожевать соленый крекер.
– Хочешь, я поведу машину? – спрашивает Рэй.
– Ты хочешь сесть за руль?
– Да, но только если ты не против.
– Конечно.
Я перебираюсь на заднее сиденье и, пока Рэй везет нас по темной автостраде, читаю Генри пьесу, которую сейчас пишу, про голубую утку, которая знает, что могла бы подружиться с желтыми утками, если бы они только дали ей шанс. Генри делает глоток воды и ест еще один крекер. Я даю ему немного сока, потому что не могу отказать, когда он просит. Его не тошнит, и это хорошо, потому что, если он это сделает, есть стопроцентный шанс, что и меня тоже стошнит. Мне будет стыдно, но я ничего не смогу с этим поделать.
Мы пересекаем границу штата Пенсильвания в полночь. Я зачитываю Рэю указатели и адрес, чтобы он мог найти отель. Мы въезжаем на стоянку. Рэй забирает спящего Генри с заднего сиденья.
– Лоб у него холодный, – говорит Рэй.
В отеле есть еще один свободный номер, поэтому я кладу на стойку свою кредитную карточку и говорю портье, что мы его возьмем. Рэй не возражает. Вместо этого он говорит «спасибо» так тихо, что я едва его слышу. Возможно, он не хочет будить Генри.