Дождь прекратился. Сумико сняла накидку с себя и постелила на мокрой земле, постояла немного, прошлась по дворику, заглянула в дом. Бутылочка с жидким мылом стояла на полке — дядя не свалил ее. Сумико вернулась к накидке, лежащей на земле, и села лицом к дому.
Сзади скрипнула калитка, и чей–то мужской голос спросил:
— Куни–сан дома?
— Ушел, — ответила Сумико, не поворачивая головы.
Она услышала покашливание и удаляющиеся шаги. В углу дворика возле кадки для дождевой воды прыгала маленькая лягушка. На деревьях в соседнем дворе зачирикали птички. Оттуда пахнуло чем–то вкусным. Вероятно, жарили что–то на бобовом масле. Сумико проглотила слюну. Волосы на голове высохли. Шаровары, прилипшие к ногам, тоже стали подсыхать. Высоко–высоко в небе пролетели птицы, построившись, как самолеты. Всего девять птиц, одна из них немного отстала. Пролетели, не шевеля крыльями, совсем беззвучно.
Сумико окликнули — голос бабушки Инэко:
— Дядя дома?
— Ушел, — ответила Сумико, смотря вверх.
— А ты что делаешь? Молишься?
За плетнем зашептались. Раздался голос Инэко:
— Сумитян, ты что? Почему сидишь?
Сумико ответила не оборачиваясь:
— Сказала дяде… решила сидеть, пока дядя не станет меня пускать. До тех пор буду сидеть вот так.
Инэко вскрикнула и захлопала в ладоши.
— Ой, как здорово! Как здорово! Когда начала?
— Ночью.
За плетнем опять зашептались, спустя некоторое время недалеко от Сумико упал бумажный мешочек. Сумико взяла грабли и подгребла мешочек к себе. В нем оказались шарики из пшенной каши и две маринованные сливы. Сумико с удовольствием съела подношение.
За плетнем началась какая–то возня, и послышался сердитый голос отца Инэко. Раздался звук пощечины.
— Сумитян, я тоже!.. — крикнула сдавленным голосом Инэко.
Повидимому, ей зажали рот рукой и втащили в дом. Сумико посмотрела на небо. Тучи шли со стороны моря. Наверно, скоро опять пойдет дождь. Мимо плетня пробежали мальчишки с бумажным змеем. Стала затекать нога. Сумико вытянула ногу и потерла ее. Услышав сзади голоса, она села, подобрав под себя ноги.
— Всыпать ей надо как следует! — сказал мужской голос. — Дурит. Нечего смотреть!
Сумико стала медленно считать про себя, отсчитывала только вдохи, пропуская выдохи. Когда отсчитала до ста двадцати трех, стукнула калитка. К Сумико подошел дядя и тихо сказал:
— Ну, идем… срамишь меня. Все смеются.
Она промолчала.
— Иди домой, — шепнул дядя. — Проголодалась?
— Ничего не буду есть, — ответила Сумико. — Упаду… все равно не буду. Умру.
Дядя вошел в дом. За плетнем послышались женские голоса:
— С ума сошла!
— Сидит с ночи. Бесстыдница какая!..
— Дура! — крикнули мальчишки. — Пикадон!
В щеку Сумико попал комочек грязи. Еще что–то бросили в спину, потом в голову.
— Пошли отсюда! — крикнула женщина — голос матери Инэко.
Мальчишки убежали. Сумико вытерла рукавом лицо и волосы. Она отсчитала еще девяносто три. Во двор вошла жена Кухэя и, подойдя к двери, сказала:
— Куни–сан, прости ее… больная ведь.
Дядя ответил ей что–то сердитым голосом.
— Не жалеет совсем, — пробормотала жена Кухэя. Она подошла к Сумико. — А ты тоже не упрямься… нехорошо так. Попроси прощения.
— Я ничего плохого не делала, — ответила Сумико.
— Иди домой, дядю надо слушаться.
Постояв немного, жена Кухэя поцокала языком и вышла за калитку.
Весть о ее сидении распространилась по всему поселку. У плетня все время стояли люди и оживленно обсуждали событие. Одни жалели девочку: уж если решилась на такое — значит, довели до этого; другие ругали: за такое непослушание надо хорошенько отодрать, чтобы запомнила на всю жизнь.
Вначале Сумико прислушивалась к разговорам, потом перестала. Пошел дождь. Часть зрителей разошлась, но, судя по шушуканью у калитки, кое–кто еще остался. Сумико набросила накидку на голову, но через некоторое время сняла ее и расстелила под собой, так как лужа в углу дворика стала постепенно приближаться к ней.
— Сумитян, пересядь поближе к дереву, — посоветовала бабушка Инэко.
К ногам Сумико упал бумажный сверток. На этот раз ее угостили несколькими картофелинами и ломтиками соленой редьки. Лужа уже дошла до ее подстилки. Сумико снова начала считать, но сбилась. Начала снова и опять сбилась. Тогда стала повторять в уме таблицу умножения. Когда дошла до семью восемь, во двор вышел дядя.
— Ну, хватит. Иди домой, — сказал он спокойным голосом. — Заболеешь.
— Дайте сандалии, — сказала Сумико.
Он подошел к ней и, схватив за ворот халата, потащил к двери. Она стала отбиваться и упала на землю. Дядя ударил ее по щеке, продолжая волочить по грязи. У порота она вырвалась и, получив пинок сзади, упала прямо в лужу. Он схватил грабли и, подскочив к ней, стал бить ее по спине.
— Ой, убьет! — взвизгнула какая–то женщина. — Нельзя же так…
— Как собаку мучает, — крикнула другая, — противно смотреть! У нее сейчас начнется эта самая горячка…
— Не твое дело! — гаркнул дядя. — Уходи!
Женщины громко загалдели. Дядю обозвали душегубом и извергом. Кто–то предложил пойти к старосте или привести полицейского. Дядя бросил грабли на землю и ушел в дом. Сумико поднялась, подобрала накидку и грабли и уселась подальше от лужи.
— Лучше уйдите все, — сказал мужской голос. — Не наше дело. Вы стоите здесь, поэтому девчонка упрямится… А как уйдете, все уладится.
— Правильно, не мешайте, — сказал другой мужской голос. — Девчонка совсем промокла и скоро перестанет дурить.
Зрители стали расходиться. Сумико опять начала считать, но все время сбивалась. Цифры путались в голове. Она устала щипать себе шею и, опустив руки, начала растирать ноги. Через некоторое время дядя приоткрыл дверь.
— Сейчас пойдет сильный дождь. Наверняка сляжешь… — тихо сказал он. — Иди сюда. Ведь я для твоей же пользы… Ты же для меня дочь, — он скривил рот и вытер пальцем глаза. — Я не хочу, чтобы тебя схватили… перед твоими родителями дал клятву беречь тебя…
Он подошел к ней и вытер рукой ее голову.
— Нельзя же так упрямиться. Жалею тебя, поэтому берегу… а то пропадешь. Красные погубят тебя… — Он наклонился к ней. — Ну, пойдем, поешь и отдохнешь.
Сумико молча посмотрела на него и мотнула головой. Не дождавшись ответа, он вытащил из–за пазухи утиралыник, накинул на ее голову и ушел в дом.
Сумико крепко стиснула зубы, закрыла глаза и снова стала щипать шею и считать. Уже вечерело. Дождь начал стихать. Она услышала сзади приглушенный голос:
— Сумико–сан, что с вами? — Это был голос Таками. — Что случилось?
Сумико зажала руками уши.
— Я выздоровею и буду жить. Уходите.
Дядя приоткрыл дверь и посмотрел на небо. Он что–то сказал, но Сумико продолжала сидеть, зажав уши руками. Уже совсем стемнело. Пошел моросящий дождь. Сумико оглянулась: никого у плетня не было, все разошлись. Инэтян тоже не показывалась, ее, по–видимому, заперли. Около граблей лежал маленький сверток. Кто–то подбросил, когда она сидела с закрытыми глазами. Внутри свертка была маленькая коробочка, завернутая в вощеную бумагу, а в коробочке какие–то белые шарики. Сумико взяла в рот несколько шариков. Сладковато–кислые и пахнут лекарством. На коробочке что–то написано, но нельзя разобрать в темноте. Дядя не зажигал огня в доме, очевидно не нашел спичек. Они были на нижней полке, в баночке с отрубями.
Услышав шорох за плетнем, Сумико вздрогнула. Дядя уже лег спать, она сидит одна. Кто–нибудь войдет во двор и схватит ее. Или вдруг появится оборотень или привидение. Что–то опять зашуршало. Сумико втянула голову в плечи и, приложив пальцы левой руки к ладони правой, быстро прошептала: «Мариситен Мондзюбосацу». Шорох сейчас же прекратился. И вдруг из темноты донесся приглушенный голос:
— Молодец, Сумитян! Держись!
Около нее упала соломенная накидка, затем бумажный кулечек. Послышались удаляющиеся шаги. Она подняла накидку и набросила на голову. В кулечке были кусочек жареной рыбы, рис, скатанный в шарик, и несколько леденцов. Сумико съела все и похлопала себя по щекам. Потом подошла к кадке и выпила воды из деревянного ковшика. Это не Рю–тян, не его голос. Кто же? Может быть, Матао? Или Кантян? Голос совсем незнакомый.
Вдали прогудела машина. Сумико долго прислушивалась, но больше ничего не было слышно. Вероятно, машина повернула обратно, в сторону шоссе. Послышались шаги у калитки и шопот:
— Сидит еще.
— Просидит до завтра. Отчаянная девчонка!
— Недаром тогда уцелела.
Они рассмеялись и ушли. В доме зажегся огонь. Открыв дверь, дядя сказал сонным голосом:
— Иди спать. Завтра поговорим.
Сумико ответила охрипшим, голосом:
— Всю ночь буду сидеть. И завтра тоже буду сидеть. И послезавтра тоже…
Сумико стала поправлять на себе накидку и вдруг упала на бок. Она с трудом поднялась и села. Спустя немного дядя вышел из дому и, шлепая сандалиями по грязи, подошел к Сумико и положил руку ей на плечо.
— Ну, хватит. Я больше не сержусь.
— Мои сандалии… — она чихнула, — и лапти…
— Ладно, дам. — Он похлопал ее по плечу. — Только смотри… будь осторожна. Сейчас опасно, ловят всех.
— Я буду выходить из дому одна. — Она поднесла рукав к носу и чихнула. — Дайте сандалии.
— Сколько ей ни говоришь, не понимает. Заладила одно. Дура! — прошипел он и замахнулся.
В руке у него было что–то, завернутое в тряпку. Но он не ударил ее. Он швырнул ей на колени сверток. Сумико раскрыла сверток, ощупала сандалии и лапти и запихнула за пазуху. Она приподнялась, но ноги у нее подогнулись, и она упала. Дядя подхватил ее и помог подняться. Она пошла, опираясь на грабли, и, войдя в дом, бессильно опустилась на земляной пол. Потом вынула сверток с сандалиями. За пазухой осталось еще что–то. Это была коробочка с кисло–сладкими шариками. Она вытащила коробочку. На ней было написано чернилами: «Таблетки против простуды. Непременно примите. Таками». Она проглотила еще два шарика.