— Странный какой–то, — Яэко фыркнула. — Приехал сюда после Нового года, уже около месяца здесь, но ни с кем не разговаривает. Я сперва думала, что он слепой.
— Ha днях подошел к нашей калитке и долго стоял… курил все время, — сказала Сумико. — Дядя потом говорил, почему это Таками–сан часто болтается около нашего дома?
Яэко усмехнулась.
— Дядя Сумитян не посмеет прогнать его. Он двоюродный брат госпожи Сакума. Наверно, узнал, что Сумитян тоже попала под пикадон, хочет познакомиться.
Дядя сказал, что Таками–сан долго лежал в больнице в Нагасаки после пикадона и не мог совсем говорить, а потом поправился. Ему время от времени делают переливание крови. Скоро поедет в Киото учиться в университете.
— Он немножко сумасшедший, — Яэко строго посмотрела на подругу. — Не надо разговаривать с ним.
Из распахнутых окон школы донесся протяжный возглас:
— Черте–ей вон! Сча–астье в дом!
Из здания школы на крыльцо вышел толстый борец с высокой, похожей на парик прической, с торчащим вверх пучком волос. Он держал деревянный поднос с ящичком, на котором был написан иероглиф «счастье». За ним высыпали на крыльцо мальчики и девочки, густо напудренные, с подведенными бровями и нарисованными пятнышками на лбу, в пестрых бумажных колпаках и с привязанными к шее коробками. На колпаках и коробках тоже красовался иероглиф «счастье».
Парни у грузовиков прекратили галдеж. Среди полной тишины борец рявкнул: «Чертей вон, счастье в дом!» — и неуклюжим жестом швырнул пригоршню жареного гороха в толпу. Все бросились собирать горошины счастья.
Разбросав горох, борец подал команду, и дети в колпаках стали бросать в толпу бумажные кулечки с подарками. Сумико подняла с земли кулечек. В нем оказались завернутые в целлофан засахаренные земляные орехи и две открыточки. На одной были сняты две маленькие девочки — белокурая, в форме американского солдата, и японская, в веночке из хризантем и в разрисованном халате; они стояли друг против друга, выпятив губки, — собирались целоваться. На другой открытке было написано по–английски: «Head, Hand, Heart, Health!», а рядом по–японски: «Знание, Уменье, Дух, Здоровье! Юноши и девушки деревни, вступайте в клуб «Четыре Эйч»! Здоровая телом и духом молодежь — опора Японии!»
Яэко взяла у Сумико открытки и, взглянув на них, швырнула на землю. Все черти, обитавшие в районе школы, были изгнаны. Борец, выпив из ковша сладкой браги, поехал на автомобиле в сторону рощи с часовенкой. Вслед на грузовиках поехали парни, размахивая флагами клуба «Четыре Эйч». Один из парней проорал:
— Идите к часовенке Инари! Сейчас там покажут кинематограф! Американскую картину!
Дети и женщины пошли за грузовиками. Таками тоже поплелся за ними.
— Я не пойду туда, — Яэко потерла ноги и села па ступеньках крыльца. — Расхотелось.
— А Кантян придет сюда? — спросила Сумико, но не получила ответа.
Около школы уже никого не было. К крыльцу подошла с шестом маленькая, худощавая Отоё, школьная уборщица. Она подбирала разорванные кулечки и целлофановые обертки и, тщательно расправив их, запихивала за пазуху. Затем стала снимать с помощью шеста бумажные фонарики. Один фонарик ей удалось зацепить, но он сорвался с шеста и упал на землю. С остальными фонариками ничего не получалось, Отоё только тыкала в них шестом и раскачивала.
— Добрый вечер, тетя! — поздоровались девушки.
Сумико взяла у Отоё шест и стала снимать фонарики, тушить их и накладывать друг на друга.
— А вы чего не пошли туда? — спросила Отоё, вглядываясь в лица девушек. — Сегодня веселиться надо.
От нее пахло брагой.
— А мы устали, — сказала Сумико и вздохнула. — Мы уже старухи.
— Веселиться надо, — повторила Отоё. — Ты сколько горошин съела сегодня?
— А тетя сколько? — Сумико улыбнулась, сморщив носик. — Тридцать?
— Тридцать я ела, когда мне было тридцать. — Отоё покачнулась и махнула рукой. — А сегодня мне надо съесть больше…
— И поэтому тетя вместо горошин… немножко выпила?
— Немножко… — Отоё вытерла рот рукавом. — Сегодня меня позвали в усадьбу господина Сакума, и я гадала всем. А потом угостили. Только теперь делают плохую брагу. Раньше, до войны, варили вкусную, а теперь… весь хороший рис увозят куда–то.
— А на чем тетя гадала?
— На горошинах. Если бы не была пьяна, погадала бы и вам. Как–нибудь в следующий раз…
Сумико пошарила у себя за поясом и передала Отоё несколько горошин.
— А ты сколько горошин съела сегодня? — спросила Отоё.
— Мне надо было семнадцать… — Сумико покачала головой. — Но я не ела. Все равно скоро умру.
— Не говори глупости, — сказала Яэко.
Сумико подобрала на крыльце несколько кулечков и протянула Отоё.
— Спасибо, теперь заклею всё, — пробормотала Отоё. — Вчера какие–то мальчишки порвали у меня всю дверь, проклятые.
Она собрала фонарики и ушла.
— Пойдем домой, — унылым голосом сказала Яэко.
— Может быть, Кантян пошел туда? — Сумико показала в сторону рощи. — Там уже начали?
Яэко мотнула головой.
— Наверное, занят, если не пришел сюда. А нам нечего идти на сборище клуба «Четыре Эйч». Пойдем домой, только другой дорогой.
Они прошли мимо холма, на котором возвышалась белая кирпичная стена усадьбы господина Югэ. У мостика, на опушке бамбуковой чащи, мигал огонек. Яэко схватила Сумико за рукав.
— Это солдаты с базы. Пойдем обратно.
— Ничего. — Сумико тряхнула головой. — Пробежим быстро мимо них.
— Схватят и затащат в чащу… Идем обратно.
У мостика замелькали два огонька.
— Это не они, — сказала Сумико. — Они бы стояли в темноте, не зажигая света. Пойдем.
Сев на корточки, она стала собирать камешки и прятать их в рукава.
— В случае чего побежим обратно. Пошли.
Яэко сняла сандалии. Сумико сделала то же. Подойдя ближе к мостику, они остановились. Огонек приближался. Послышался хруст веток.
— Бежим! — шепнула Сумико.
Яэко остановила подругу, собиравшуюся бросить камень в сторону огонька.
— Постой, это бумажный фонарик. Это не они. У них электрические.
К ним подошел человек и поднял над головой бумажный фонарик. Потом подошел еще один, высокий, чуть прихрамывающий.
— Яэ? Домой? — спросил он.
Яэко ответила не сразу. Она бросила сандалии на землю, надела их и, отвернувшись, буркнула:
— Думала, Кандзи–сан туда пойдет.
Подойдя к Яэко, Кандзи что–то тихо сказал, они отошли в сторону. Сперва Яэко разговаривала, стоя спиной к Кандзи, но немного спустя повернулась к нему лицом. Парень с фонариком продолжал стоять около Сумико. Его густые брови были удивленно приподняты. Он поднес фонарик совсем близко к ее лицу. Она сердито посмотрела на него, их глаза встретились, и он отвел взгляд в сторону, а она, сердито мотнув головой, пошла к мостику. Человек в каскетке и с рюкзаком за спиной, прислонив велосипед к перилам мостика, чинил его, другой, в студенческой фуражке, тоже прислонив велосипед к перилам, чиркал спичками. Двое парней стояли возле велосипедистов и курили. Все молча проводили взглядом Сумико.
Услышав быстрые шаги сзади, Сумико обернулась. Яэко подбежала к ней и весело заговорила:
— У Кантяна срочное дело, поэтому не пришел. Говорят, хорошо, что мы не пошли сейчас по шоссе. У спуска к водоему стоят два грузовика с базы, один свалился в канаву.
— А кто эти велосипедисты?
Яэко ответила не сразу.
— Едут издалека… Велосипед сломался.
— Наверно, подписи собирают. Как в прошлом году…
Яэко замедлила шаги, всматриваясь в темноту.
— Пошли тише. Сумитян бегает быстрее меня. Как толкну, сразу же беги обратно к мостику и свистни.
— А что случилось?
Яэко продолжала всматриваться в темноту.
— Помнишь Юкио–сан из Союза молодежи? Приезжал к нам перед Новым годом, собирал пожертвования в пользу бастующих шахтеров на Хоккайдо.
— Это который раздавал книжечки и играл на аккордеоне? Веселый такой…
— Он самый. Сегодня его схватили около Восточного поселка… полицейские. Теперь здесь будут очень строго следить. До сих пор здесь были только аэродром и склады горючего для подводных лодок, а теперь аме решили устроить настоящую военную базу. Она будет называться «Инола».
— Как тот самолет?
— Тише. — Яэко прислушивалась. — Как толкну локтем, сразу же беги.
Они молча дошли до того места, где дорожка выходила на шоссе. Немного дальше, напротив круглой скалы под высоким дубом, чернела каменная статуя бодисатвы Дзидзо. Яэко вышла на середину шоссе я посмотрела в обе стороны. Потом приставила руки ко рту и свистнула.
— Не услышат. Давай крикнем вместе, как кричат обезьяны, только погромче, чтобы услышали там.
— А мне зачем кричать? Зови сама Кантяна. Я не обезьяна.
Сумико подошла к статуе и наклонилась.
— Тут что–то было наклеено на подставке. Наверно, опять рисунок этого… как его… Кацу Гэнго.
Яэко тихо засмеялась.
— А этот с фонариком все время смотрел на Сумитян… держит вот так фонарик и не спускает глаз…
Сумико фыркнула.
— Наверное, тоже свихнулся, как Таками–сан. И лохматый такой…
— Его зовут Рюкити. Работает в артели углежогов на Каштановой горе. Кантян дружит с Рютяном, они вместе работали в позапрошлом году на каменоломне, а потом Кантян стал работать в казенном лесу на Тоннельной горе, а Рютян пошел в эту артель. — Яэко подошла к подруге и толкнула ее плечом.
— А Рютян все время смотрел ка Сумитян. Вылупил глаза, как будто его лиса околдовала…
Глупая какая!
Сумико отмахнулась. Из ее рукава выпал камешек. Она подняла его, вытащила из рукавов остальные и, повернувшись в сторону горы, швырнула их в овраг. И крикнула вдогонку:
— Чертей вон, счастье в дом!
Внизу в темноте послышался шелест, словно кто–то убегал. Яэко крикнула:
— Мир в дом, войну вон!
Сумико дула то всех сил в бамбуковую трубку, но ничего не получалось. Щепки, собранные в долине, были еще сыроваты и никак не разгорались в печурке, только шипели и дымились. Пришлось подвесить котелок к крюку над очагом, сняв чайник.