– И долго вы так держались? – спросила я.
Он вздохнул и покачал головой:
– Слишком долго. Такое уж воспитание, ничего не поделаешь. Я терпел до последнего – ради Кэти. Но мало-помалу стало совсем нестерпимо. Знаю, что сейчас мне придется сказать ужасную вещь, но это не люди. Это просто стая обезумевших каннибалов. Они борются не с системой, они борются с нормой, они твердо намерены уничтожить всех нормальных женщин и мужчин. В последние два года нашего брака мы с Лоттой почти не разговаривали, но в тех редких случаях, когда она открывала рот, из него слышалось какое-то незнакомое наречие, а не английский язык. Одни слова были переделаны до неузнаваемости, а другие вообще выкинуты и запрещены – настолько, что их нельзя произносить вслух, если не хочешь получить судебный иск, а то и дубиной по голове… К ней стали ходить друзья – невообразимые типы непонятного пола. Меня они называли не иначе чем «свиньей» – за то, что я полицейский. Мы с Кэти запирались наверху, чтобы не видеть и не слышать происходящего в гостиной. Но когда Лотта потребовала забрать Кэти из более-менее нормальной школы – хотя какие школы сейчас нормальны? – и отдать ее в интернат коллективного воспитания по принципам нового общества, я понял, что должен спасать свою девочку.
– И вы ушли?
– Ушли?.. – горько переспросил он. – Мы сбежали без оглядки. Сбежали к моим родителям. Я подал на развод, а Лотта подала в суд, утверждая, что я похитил у нее дочь. Тогда она уже работала в этой своей феминистской конторе, ворочала большими деньгами и связями. У меня не было ни единого шанса оставить у себя дочь, если бы не сама Кэти. Девочку раз за разом отсылали к моей бывшей жене, а она уже на следующий день возвращалась ко мне. Я ведь растил ее практически в одиночку – разве что грудью не кормил…
– Откуда у феминистской организации такие большие деньги?
Вотерс посмотрел на меня так, будто я свалилась с луны:
– А откуда берутся деньги у мафии? Наркота дает только часть доходов, и при этом с нею уйма хлопот: нужно держать целую сеть дилеров и толкачей, расфасовывать, охранять, беречься от полиции, воевать с конкурентами. А вот рэкет – дело безопасное, спокойное, не требующее больших усилий и многочисленной армии. Вполне достаточно двух-трех громил. Стоит один разок запугать район, и тебе уже платят без разговоров. Просто обходишь раз в месяц все бизнесы и вежливо собираешь чистые баксы. Так же и тут, никакой разницы.
Я недоверчиво покачала головой:
– Вы хотите сказать, что организации типа той, где сейчас заправляет Лотта, работают по тому же принципу?
– Конечно! – воскликнул Фрэнк. – Только они запугивают не мелкую бакалею или грошовую прачечную, а миллиардеров, судей, сенаторов, прессу, телеканалы, университеты, киностудии – всех крупных китов вообще. Попробуй-ка не дать денег, не вынести нужный приговор, не поддержать нужный закон, не напечатать нужную статью, не снять нужный фильм – назавтра же перед твоим офисом будет шуметь демонстрация, а в окна полетят камни. И это только начало: не пройдет и недели, как тебя оплюют в ресторане, ударят в лицо на пороге твоего дома, объявят сексуальным маньяком, растлителем и исчадием ада, а потом приведут несколько свидетельниц и заведут уголовное дело… Поверьте отставному копу, столь эффективного рэкета еще не знала история криминалистики. Причем таким рэкетирам, как моя бывшая, не грозит ни арест, ни тюрьма – напротив, в камеру бросают тех, кто отказывается платить!
– Еще кофе? – спросила хозяйка.
– Спасибо, Молли… – я протянула ей чашку. – И все же, Фрэнк… Наверно, я чего-то не понимаю, но почему при таких возможностях она не упекла вас в каталажку?
Он пожал плечами:
– Мне повезло, Рита. Повезло, что я не противоречил ей до самого ухода из дома. Я просто молчал. В первые годы надеялся сохранить семью, а позже понял, что возражения бесполезны. Она же приняла это за слабость. Держала меня за половую тряпку, которая никуда не денется из-под ноги. Понятно, что, живи я с нею, она непременно инсценировала бы домашнее насилие и засадила бы меня на долгие годы. Но после того как мы с Кэти сбежали, организовать такой спектакль стало гораздо труднее – вернее, почти невозможно. Я ведь не дурак и хорошо представлял, на что способна эта…
Фрэнк закусил губу и глубоко вздохнул. Тут только я осознала, что он еще ни разу не употребил бранного слова – даже по отношению к женщине, которую, мягко говоря, не терпел. По-видимому, религиозные нормы действительно значили для него очень много.
– И тогда она вас заказала…
– Да, – кивнул Вотерс, – тогда она меня заказала. Дело вел детектив из другого участка, так что мне просто сообщили, что, наверно, вызовут в суд как свидетеля. Я не был рад тому, что она сядет. В основном, из-за Кэти: не слишком приятно писать в анкетах, что твоя мать – осужденная преступница. Мне и в голову не приходило, что получится из этого процесса. Лотта и ее адвокаты с самого начала игнорировали обвинение в покушении на убийство. На суде говорили только об атмосфере насилия, которая якобы царила в нашей семье. Об этом и о бессердечной полиции, которая никак не реагировала на мольбы несчастной избиваемой и насилуемой женщины. Судья позволила полностью развернуть ход дела в эту сторону. Прокуратура тоже не возражала. В газетах только и писали, какое я чудовище. Под нашим крыльцом дежурила дюжина репортеров. Телефоны пришлось отключить из-за постоянных угроз и ругани. Соседи перестали смотреть мне в глаза. Бакалейщик, с которым мы были знакомы с детства, сказал, чтобы я больше не заходил в его лавку, а иначе получу по голове бейсбольной битой. В участке посоветовали тихонько уволиться самому, прежде чем меня выгонят с треском. Я бросился к адвокатам – они не хотели со мной говорить. Газеты отказывались публиковать мои опровержения. Последней надеждой оставался суд. Мне казалось, что хотя бы со свидетельской скамьи я смогу прокричать свою правду. Несколько дней я просидел в машине на стоянке под зданием окружного суда – ждал, когда меня наконец вызовут. И что вы думаете, Рита? Меня так и не вызвали… Лотту оправдали по всем пунктам. Грех говорить такое, но в те дни я был близок к тому, чтобы…
Фрэнк спрятал лицо в ладонях. Жена участливо обняла его за плечи и укоризненно взглянула на меня.
– Извините, ради Бога, – сказала я. – Вижу, что вам и сейчас тяжело вспоминать о тех временах.
– Не знаю, что бы со мной стало, если б не Молли, – глухо проговорил Вотерс. – Она спасла меня. Мы сбежали в эту глушь, подальше от Лотты и от ее мафии. Здесь, в глубинке, они пока не так сильны. Но именно «пока». Дайте им время, и они проглотят весь мир… Я просто не вижу земной силы, которая могла бы противостоять этой сатанинской чуме… Разве что Божественная, где-нибудь у вас, в Святой земле. На вас вся надежда – на вас и на Спасителя. Я только поэтому и согласился встретиться с вами. Но умоляю вас, Рита: ни слова обо мне и о моей семье. Никаких имен, никаких адресов, ничего такого, что указывало бы на меня. Речь идет о жизни и смерти…
«Ты даже не представляешь, насколько прав», – подумала я и поднялась со стула.
Возвращаться в Сиэтл посреди ночи не хотелось. Я взяла комнату в первом подвернувшемся мотеле и связалась с Мики, чтобы сообщить, что запуталась вконец.
– Мы взяли деньги, милая, и не можем уйти без результата, – сказал он. – Если муж виноват, надо выполнить заказ.
– Но, скорее всего, он не виноват! Хотя я и не уверена до конца…
– Тогда сдай полиции жену.
Я устало вздохнула:
– Это бесполезно, Мики. Она ведь уже один раз вывернулась из-под такого же обвинения. В полиции не примут всерьез даже самые твердые улики.
– Бетти, ты, верно, забыла, кто ты, – жестко проговорил он. – Заказано убийство. Следовательно, кто-то непременно виновен: либо заказчик, либо заказанный. Ты Бог, тебе и решать – кто именно. Насколько мне помнится, ты этого и хотела. Короче, жду твоего приговора. Мой тебе совет: ложись спать. Может, утром в голове прояснеет.
Утром не прояснело. Я все еще не знала, что сказать Мики. Одно из его правил гласило: не знаешь, как поступить, – доверься интуиции. Не голова, так сердце – что-нибудь да вывезет. Проблема, однако, заключалась в том, что мое сердце тоже пребывало в сомнениях. Может, стоит еще разок поговорить с Лоттой? Не исключено, что всему виной мое неблагоприятное впечатление от ее директорского офиса, странного поведения и дурацкого языка. Но люди имеют право быть странными. Странный – еще не значит преступник. Более того – странные страдают больше обычных именно по причине своей странности.
Надо бы повидать ее еще раз – только не в офисе, а в другой обстановке, не такой формальной. Ну, скажем, случайно столкнуться на улице, в ресторане, в троллейбусе… Помнится, она писала на форуме, что пользуется только общественным электротранспортом, поскольку бойкотирует самолеты и частные автомобили, которые губят нашу несчастную планету. Организовать такую «случайность» не составляло труда: сидя в кабинете камрадки Лотты, я запустила трояна в ее мобильник и теперь могла с легкостью отследить все перемещения директрисы.
Ближе к концу рабочего дня я заняла удобную наблюдательную позицию в кафешке напротив офисного здания, где помещалась контора Лотты Вотерс. Она появилась в компании подруги. Когда, мило болтая, две женщины прошли мимо, я устыдилась своих поспешных выводов: вне официальной должности Лотта действительно выглядела ничуть не хуже миллионов других. У входа в метро подруги расстались, сердечно расцеловавшись на прощанье, – в точности как поступили бы мы с моей тетей Мали. Я воспользовалась этой заминкой, чтобы забежать вперед.
В час пик станция была заполнена людьми, и мне не составило труда «случайно натолкнуться» на камрадку Вотерс, а также изобразить почтительную радость от этой внезапной встречи. Недоуменно выкатив глаза, Лотта слушала мои заверения в вечной благодарности, и, скорее всего, безуспешно пыталась припомнить, кто я такая и откуда взялась.