Она улыбнулась и одним ловким движением стянула с себя футболку. Тело оказалось костлявым, ребра, ключицы и таз выпирали, локти были шире предплечья. Она посмотрела на себя, а затем сняла бюстгальтер, медленно, будто показывая стриптиз, только в ее движениях, в ее плоской груди и ввалившемся животе не было ничего сексуального.
Я лежала на койке, парализованная страхом, и тяжело дышала. Она не останавливалась, продолжала раздеваться. Трусики соскользнули с узких бедер и упали на пол у ног. А затем она вырвала волосы с корнями. Отодрала брови, сначала одну, потом другую, сорвала губы. Нос отвалился и тоже упал. Один за другим, она вытащила ногти, медленно, будто снимала перчатки от вечернего платья. Ногти стукнулись о пол, а за ними зубы… тук… тук… тук. И что самое ужасное – она стащила с себя кожу, словно обтягивающее платье, и осталось только кровавое месиво, мышцы, кости и сухожилия, прямо освежеванный кролик.
Девушка опустилась на четвереньки и поползла ко мне, ее безгубый рот растянулся в жутком подобии улыбки.
Она подползала все ближе, а я все отступала назад, пока не уперлась в стену. Теперь деваться было некуда.
Выдох едва не вырвался стоном. Я пыталась что-то сказать, но онемела. Пыталась двинуться с места, но оцепенела от страха.
Она открыла рот, и я поняла, что она собирается заговорить, но вместо этого она засунула внутрь руку и вытащила язык.
Я проснулась, тяжело дыша от ужаса.
Хотелось закричать. Тревога нарастала, прорываясь сквозь сжавшееся горло и стиснутые зубы. Находясь в полузабытье, я подумала: «Меня услышат, и что в этом страшного? Пусть слышат. Может, меня услышат и вытащат отсюда».
Вот я и испустила крик, который нарастал внутри меня, давя и раздуваясь.
Я кричала, кричала и кричала.
Не знаю, долго ли я тряслась, схватившись за продавленную подушку и впиваясь ногтями в голый матрас. Помню лишь, что в конце концов в каморке стало тихо, слышался только гул двигателя и мое хриплое, прерывистое дыхание.
Никто не пришел.
Никто не заколотил в дверь, чтобы узнать, что творится, никто не пригрозил убить меня, если я не заткнусь. Мой крик затерялся в безвоздушном пространстве, как в космосе.
Руки тряслись, из головы не шел кошмар, в котором девушка без кожи ползла ко мне…
Что же я наделала? Боже, почему я не отступила, вовремя не заткнулась? Не желая молчать о том, что произошло в каюте, я превратила себя в мишень. И все-таки… что именно там случилось?
Лежа в удушающей темноте, я пыталась все осмыслить. Девушка была жива – не знаю, что конкретно я слышала и думала, что видела, но точно не убийство.
Получается, она все это время была на борту. Мы не останавливались. Берега с корабля даже не видно. Кто она и почему прячется на «Авроре»? И чью кровь я видела на стекле?
Неужели она работает на судне? У нее ведь был доступ к служебному входу. Правда, когда Нильссон вводил код, я стояла прямо за ним, и он даже не пытался прикрыть клавиатуру. Значит, код можно легко узнать, а внизу, под палубой, не так уж много запертых дверей.
Однако, чтобы войти в пустую каюту, нужна еще и карта-ключ, либо гостевая, от определенной двери, либо универсальный ключ сотрудника, подходящий ко всем каютам. Я вспомнила напуганные лица горничных, которые обитали в крошечных каморках под палубами. Дорого кто-то из них продаст ключ-карту? За сотню крон? За тысячу? Хотя даже продавать не понадобится, их наверняка можно скопировать. Одолжить у кого-нибудь на пару часов, без всяких вопросов. Карла практически открытым текстом сказала, что так и происходит, что кто-то пустил в каюту знакомого.
Но, возможно, все было по-другому. Может, ключ-карту украли или, не знаю, купили в Интернете – понятия не имею, как работают электронные замки. Может, у преступника и не было сообщников.
Все это время я подозревала сотрудников и пассажиров судна… а если они невиновны? Я забрасывала обвинениями Бена, сомневалась в Коуле, в Нильссоне… От мысли об этом стало дурно.
Тем не менее то, что девушка действительно существует и жива, не исключает наличия сообщника. Чем больше я все обдумывала, тем сильнее убеждалась в том, что кто-то в пассажирской части судна ей помогал: оставил надпись на зеркале в спа, сбросил фотоаппарат Коула в воду, украл мой телефон. Она не могла провернуть такое сама. Броди она по кораблю, люди наверняка узнали бы девушку, с описанием которой я приставала ко всем последние два дня.
Зачем? Зачем идти на такие сложности, чтобы спрятаться на борту, чтобы заткнуть меня? Если бы девушка на самом деле погибла, это логично, но она цела и невредима. Значит, дело в том, кто она такая. Может, чья-то жена? Дочь? Любовница? Кто-то пытается тайком сбежать из страны?
Я вспомнила про Коула с его бывшей женой, про Арчера с его загадочной «Джесс». Вспомнила, как уничтожили фотографии.
Картина упорно не желала складываться.
Я перекатилась на бок, чувствуя тяжесть окутывающей меня темноты. Не знаю, где именно я находилась, но явно где-то глубоко внутри корабля. Двигатель здесь гудел намного громче, чем на пассажирской палубе; даже на палубе для сотрудников гул был тише. Моя каморка находилась еще глубже, ниже ватерлинии, возможно, в машинном отделении.
Тонны воды за корпусом давят мне на голову и плечи, я дышу одним и тем же несвежим воздухом и задыхаюсь от собственной паники…
Я осторожно слезла с койки и медленно пошла вперед, вытянув руки, чтобы ни на что не наткнуться в кромешной темноте. Воображение рисовало страшные сцены из детских кошмаров: гигантских пауков, ползущих по лицу, и даже саму девушку – без век, без губ, без языка. При этом я осознавала, что, кроме меня, в каморке никого нет – в таком тесном помещении я бы услышала, ощутила запах и присутствие посторонних.
Наконец пальцы коснулись двери. Первым делом я дернула за ручку – по-прежнему заперто. Попробовала нащупать глазок, но его не было. Зато я нащупала выключатель и с бешено бьющимся сердцем щелкнула им.
Ничего.
Я пробралась обратно к койке и залезла под одеяло. Мышцы подрагивали от тревоги и того противного ощущения, будто заболеваешь гриппом. В голове расползалась пустота, словно окружающая тьма пробралась внутрь меня и заглушила все ощущения, кроме нарастающей паники.
О боже. Нет. Только не сейчас.
Не могу. Не позволю.
Во мне зародился гнев, и в абсолютном одиночестве каморки он стал единственным, за что можно зацепиться. Предательница. Вот вам и женская, черт возьми, солидарность. Я боролась за нее, ставя под удар собственную репутацию, терпела сомнения Нильссона и подозрения Бена – и все ради чего? Чтобы она предала меня, ударила головой о металлическую стену и заперла в этом чертовом гробу!
Каким бы ни был план, она – его часть.
Это она напала на меня в коридоре. Чем больше я обдумывала случившееся, тем сильнее убеждалась в том, что именно ее худощавая рука, гибкая и крепкая, просунулась в дверь, чтобы забрать поднос. Рука, которая может расцарапать, дать пощечину или разбить голову.
У нее должна быть некая цель – никто не пойдет на такие ухищрения просто так. Хотела инсценировать собственную смерть? И я должна была стать свидетелем произошедшего? Тогда зачем притворяться, что ее там вообще не было? Зачем уносить все из каюты, смывать кровь, выбрасывать тушь и целенаправленно опровергать все, что я рассказывала о той ночи?
Нет. Она не хотела, чтобы ее видели. В каюте что-то произошло – не знаю что, но я не должна была это видеть.
Что может связывать крик, кровь и укрывательство? Драка? Удар в нос, крик боли, хлынула кровь, и человек выбежал на террасу, чтобы не запачкать каюту, вот на стекле и осталось пятно… и никакого убийства. А если девушка находилась на борту незаконно, понятно, зачем все скрыли, смыв кровь и спрятав ее в другом месте.
Однако остальное не складывалось. Если драка была непреднамеренной, как удалось моментально освободить каюту? Днем, когда я заходила за тушью, та самая каюта была забита вещами девушки. Случись драка внезапно, никто не успел бы вытащить оттуда все вещи за несколько минут до прихода Нильссона.
Нет, случившееся точно было спланировано. Каюту заранее освободили и тщательно вымыли. И я начала подозревать, что десятая каюта не просто так оказалась пустой. Нет, именно десятая должна была пустовать. Каюта Пальмгрена была крайней на судне, и никто бы не увидел, как тело исчезает в пене, в кильватере корабля.
Кто-то на самом деле погиб, сомнений нет. Только не та девушка. Но тогда кто?
Я ворочалась в темноте, пытаясь различить какие-нибудь звуки, кроме гула двигателя, и ответить на мучающие меня вопросы. Голова шла кругом, а я все возвращалась мыслями к одному вопросу. Кто? Кто все-таки погиб?
Глава 24
Проснулась я снова от металлического щелчка. Зажегся свет, энергосберегающие лампы загудели, нагреваясь и заглушая звон у меня в ушах. Сердце заколотилось в груди, я резко вскочила, оглядываясь, и сбила что-то у кровати.
Я упустила свой шанс.
Черт возьми, я снова упустила шанс.
Мне нужно было узнать, что происходит, что они намерены со мной делать, почему держат взаперти. Долго я здесь пробыла? Сейчас день или ночь? Или та девушка, если это она меня похитила, просто решила, что сейчас самое время включить свет?
Надо посчитать. На меня напали в ночь на вторник. Сейчас как минимум утро среды, хотя мне казалось, что я провела в каморке больше суток – намного больше.
Я пошла в ванную умыться. Когда я вытирала лицо, голова резко закружилась. Я схватилась за дверную раму и закрыла глаза, лишь бы избавиться от ощущения, что я лечу вниз к глубоким темным водам.
Наконец это чувство прошло, и я вернулась в комнату, села на койку и опустила голову между колен. Меня бросало то в жар, то в холод. Может, корабль качнуло? Трудно понять, когда кружится голова, а когда в борт бьют волны. Здесь, внизу, движения судна ощущались совсем по-другому – оно не поднималось и опускалось на волнах, а как будто медленно перекатывалось. Вместе с непрерывным гулом двигателя мерное покачивание оказывало странное, гипнотическое воздействие.