— Айрин.
— Что?
— Меня зовут Айрин. Коль скоро вы будете моим лечащим врачом, вам надо знать имя своей пациентки.
— Лечащим… но я не гинеколог, я акушер…
— Вот именно. У вас на двери это написано. Акушер-исследователь.
— То есть вы…
Она подняла голову, улыбнулась и смешно, по-детски, вытерла нос тыльной стороной руки.
— То есть да. И с самого начала было да, и иначе быть не могло. Просто испугалась, а вы поторопились сделать выводы. Но я вас прощаю.
Он нахмурился, в ястребиных глазах появилась растерянность.
— Я был резок с вами, напугал вас — а вы хотите, чтобы я был вашим врачом? Почему, черт побери?
Айрин поднялась с кушетки, поправила волосы, стерла со щек мокрые дорожки слез и очень серьезно сказала:
— Вы так сражались за жизнь моего ребенка, даже не будучи за него в ответе. Значит, именно вам и можно без опаски доверить свою жизнь. Свои жизни.
И улыбнулась.
Дик Хоук никогда не видел, чтобы улыбка так напоминала весенний рассвет. Он смотрел на Айрин Вулф во все глаза и впервые в жизни не мог ничего ответить. Не было слов. Просто теперь он знал, что отдаст за нее жизнь. За нее и ее ребенка. Не позволит ей страдать. Бояться. Сомневаться.
И не позволит остаться один на один с теми неприятностями, которые ее наверняка поджидают, если судить по тем ужасным следам, которые оставила на ее теле рука мужчины.
Он проводил ее до машины, а потом долго стоял и смотрел ей вслед. Айрин видела это в зеркальце заднего обзора.
Издали он снова напомнил ей Клиффа. Тот вот так же подпирал стенку, дожидаясь ее возле выхода из подземки.
И глаза у них похожи, ужасно похожи. Глаза хищной птицы, пронзительные и зоркие, всегда немного сердитые, но почему-то в них хочется смотреть еще и еще.
Айрин ехала и улыбалась своим мыслям. После сильнейшего потрясения, испытанного ею в кабинете этого акушера-экстремала, она чувствовала себя странно отдохнувшей и посвежевшей. Словно стряхнули с нее черное наваждение последних месяцев, и не стало больше мучительных мыслей о Джеффе Райзе, зато вернулись прежние удивительные ощущения от всего, что ее окружало.
Она ехала по знакомым улицам, узнавая их заново, наслаждаясь забытыми ощущениями. Теперь все будет иначе. И обязательно — хорошо.
Потому что теперь у нее целых две жизни — большая и маленькая.
Ричард Хоук тряхнул головой и вернулся к себе в кабинет. Постоял на пороге, потом неожиданно резко и сильно втянул ноздрями воздух.
Аромат духов Айрин Вулф еще не выветрился. Больничный запах дезинфекции не смог его заглушить.
Женщина-рассвет. Женщина-заря. Огненные волосы и изумрудные глаза — такое банальное и такое прекрасное сочетание.
Беременность будет ей очень к лицу, хоть она и поймет это не сразу. Белая кожа станет будто прозрачной, светящейся изнутри, а изумрудные глаза приобретут оттенок Ирландского моря. Рыжие волосы станут мягче и пушистее, грудь округлится, а потом, когда живот станет больше, изящные нежные руки станут казаться руками античной богини. Дик Хоук не знал зрелища прекраснее, чем женщина, ожидающая ребенка.
Он сел за стол и бездумно окинул взглядом его поверхность. Протянул руку и осторожно стер пыль с маленькой выцветшей полароидной фотокарточки в простой деревянной рамке. С нее на Дика вызывающе и весело смотрел его родной брат, навеки оставшийся двадцатилетним.
Клифф Хоук.
РИЧАРД
Дик Хоук с детства был не то, чтобы неуправляем, — просто при взгляде на него любому становилось ясно, что пытаться им управлять бессмысленно.
Таким он был в три, пять, десять, двадцать лет, таким остался по сей день.
Мать работала на трех работах, чтобы прокормить двоих сыновей — девятилетнего Дика и годовалого малыша Клиффа. Отец ушел от них сразу после рождения братишки, денег на детский сад не было, и потому Дик работал няней для своего младшего брата.
Нельзя сказать, чтобы ему это уж очень нравилось, особенно в первое время, когда малыш постоянно пачкал пеленки и голосил, как противотуманная сирена. Но мужчиной в доме был именно Дик, мама работала, и потому мальчик терпеливо присматривал за младенцем, не обращая ни малейшего внимания на насмешки и злые шутки сверстников, целыми днями гонявших балду во дворе.
Он вообще был равнодушен к глупым словам и поступкам, но органически не терпел одного: когда причиняли боль и страдание живым существам.
У любителей привязать к кошачьему хвосту гирлянду из консервных банок не было ни единого шанса уйти домой невредимыми, если Дик Хоук оказывался поблизости. Шутники, ловившие волосяными силками голубей, зубами перекусывали путы, давясь слезами и птичьим пометом. Все окрестные малыши смело резвились в песочнице, расположившейся прямо под окном кухни Хоуков.
Лечить чужие синяки, ссадины и раны он учился на собственном братишке, малышах из песочницы, голубях, спасенных из силков, вытащенных из сточных ям щенках и котятах — в помощи не отказывал никому.
Медицинский факультет был недостижимой мечтой, солнечным видением. У Хоуков никогда не было таких денег, да и быть не могло, потому что работала одна мать. В восемнадцать лет Дик ушел в армию, контрактником. Это был единственный шанс получить требуемую сумму, к тому же отслужившие в армии имели отдельную квоту в университете.
В армии будущий врач, а пока помощник военного фельдшера Дик Хоук узнал, сколь разнообразны и удивительны могут быть способы, изобретенные человеком для убийства и истязания других людей. Там же, в армии, пришлось ему впервые столкнуться со смертью и познать злое бессилие врача, на руках которого умирает пациент. Решимость учиться на медицинском факультете только крепла от всех этих испытаний, и три года спустя Дик Хоук, даже не заезжая домой, отправился прямиком в Бостон, где вскоре и поступил на медицинский факультет университета.
Это должно было стать сюрпризом для мамы и братишки, и он торопился домой, предвкушая радость домашних, улыбаясь про себя и нетерпеливо поглядывая на часы.
Дома его встретила постаревшая на целую жизнь мать… и пустая комната брата. Чуть позже, когда утихли восклицания, слезы радости и смех, когда мама смогла отпустить руку своего взрослого сына и немного успокоиться, Дик узнал, что произошло в его отсутствие.
Собственно, ничего сверхординарного. Даже, можно сказать, наоборот. Вполне традиционное для их района развитие событий.
Клифф, которому в этом году стукнуло тринадцать, уже два года состоял в одной из уличных банд. Из дома он ушел, жил на каких-то чердаках, соседи несколько раз видели его не то пьяным, не то под наркотическим кайфом. Мать рассказывала об этом спокойным, ровным голосом, но по щекам текли слезы, а Дик бессильно сжимал под столом кулаки.
Он смог исполнить свою мечту, но упустил младшего братишку, слепо понадеявшись, что уж Клиффа-то обычная судьба местных подростков наверняка минует. У него были основания надеяться на это — ведь с самого рождения он был идеалом для братишки, Клифф повсюду таскался за ним хвостиком и слушался беспрекословно… Вероятно, оставшись один, без Дика, в самый сложный период своей жизни, в период превращения из ребенка в подростка, Клифф озлобился, почувствовал себя преданным и брошенным, а в такие моменты всегда находятся доброхоты, тянущие растерянного подростка за рукав в темную подворотню и внушающие: мы твоя семья, парень. Банда — это свои. Банда — это сила. Банда — это единый мощный кулак, йоу!..
Потом Дик до глубокой ночи бродил по темным ночным улицам в надежде отыскать брата. Может, и хорошо, что не отыскал, потому что и тогда, и сейчас был Дик Хоук скор на расправу и наговорил бы Клиффу такого, о чем потом долго жалел бы. А так — вернулся на рассвете домой, лег спать, а проснулся от радостного мальчишеского вопля: «Ура! Дик вернулся!»
Клифф радовался возвращению старшего брата, гордился им, хвастался им направо и налево — но когда Дик заикнулся было о школе и учебе, категорически и наотрез отказался даже обсуждать это. В упрямстве он не уступал, а то и превосходил брата.
Дик провел дома месяц с небольшим, уехав только к началу занятий и добившись от Клиффа обещания, что тот, по крайней мере, вернется домой и постарается не расстраивать мать. Началась учеба, тяжелая, изматывающая, занимающая все свободное от сна время и все благочестивые мечты — о частых поездках домой и ежедневных письмах братишке и маме, на худой конец, о звонках — все посыпалось прахом. Дик и опомниться не успел, как оказался на пятом курсе, потом началась ординатура, а ординаторы, как известно из грустной студенческой шутки, это такие же врачи, только никогда не спящие.
За все время учебы он был дома три раза — на Рождество, День Благодарения и один день рождения мамы. В последний свой приезд еле узнал Клиффа — так тот повзрослел и изменился. Мама шепотом рассказывала, что Клифф теперь кто-то вроде предводителя банды, но не той, которая испокон веку распоряжалась в их районе, и не той, которая конкурировала с ней, а еще какой-то третьей, и что домой к ним уже несколько раз приходили полицейские, пытались образумить Клиффа, потому что никаких улик против него у них пока не находилось, но знать про него они знали… Дик слушал и злился на Клиффа, вполне справедливо полагая, что в девятнадцать лет пора бы научиться соображать головой.
А еще через полгода раздался звонок, перевернувший всю жизнь Дика. Звонок, которым из Филадельфии сообщили, что его младший братишка, Клифф Хоук, застрелен в уличной перестрелке, убит выстрелом в голову. Что их мать, Хелен Хоук, не перенесла опознания тела младшего сына и скончалась, не приходя в сознание, от обширного инфаркта миокарда. Одним словом — что жизнь кончилась.
Дик похоронил обоих в один день. На похороны пришли несколько соседей, а потом пошел дождь и Дик остался один. Он стоял над свежими холмиками земли и неумело плакал, давясь слезами, не вытирая их, и слезы смешивались с дождем…
Вечером соседка заглянула к нему помянуть маму и брата. От нее Дик узнал, что Клифф в последнее время дома не жил, но не потому, что ссорился с матерью, а потому, что копы слишком уж сели ему на хвост. Однако приходил он к Хелен каждый день, приносил продукты — она ведь, бедная, давно себя плоховато чувствовала — и только ночевать уходил куда-то. Вроде, у какой-то девицы жил, ну да кто их, шалав, разберет, все они одинаковые. Хотя, Хелен говорила, он собирался их познакомить, значит, не совсем завалящая…