— Интересно, как так получилось, что грамотей стал командовать пиратами — впрочем, я же не знаю, чем вы занимаетесь.
— Я бандит. Пират. Пена, плавающая в море. Но не грамотей. Мой отец верил, что я смогу стать ученым. Думал, если я научусь читать и писать, то смогу избежать работы на рыболовецком судне, как он, и займу чиновничью должность в городе. В итоге он отдал меня пьяному старому писцу в Гуанчжоу, который обращался со мной скорее как с рабом, чем как с учеником. Мне полагалось просить милостыню и вытирать за хозяином мочу, однако мне удалось кое-чему научиться, перед тем как сбежать… Но забудьте мою историю, у всех нас свое темное прошлое. Эта каюта, этот сад стихов — мой побег в лучший мир.
У меня до боли сжалось сердце. Еще один отец продал ребенка, пусть и с более благородной целью. Как сложилась бы моя судьба, если бы меня продали писцу?
— Чудесно иметь такой сад, — сказала я.
Куок открыл книгу на другой странице.
— Верно. А вот цветок, который вы, возможно, знаете. Очень известное стихотворение Сюэ Тао[56]. Написано тысячу лет назад, но все еще находит отголосок в душе. Но Сюэ Тао — женщина, так что из ваших уст эти строки прозвучат более достоверно.
— Не слишком ли старое стихотворение? — заметила я. — Я не очень люблю прошлое.
Он проницательно посмотрел на меня, словно понял намек, скрытый в моих словах, включая предположение, что у нас похожее прошлое, потом поставил книгу на место и вернулся к скамейке уже с другой.
— Тогда вот это доставит вам удовольствие. Совсем новые стихи. Каких современных поэтов вы предпочитаете?
Мы выдержали взгляды друг друга. В свете лампы щеки у Куока горели, словно вторая пара глаз.
— Вообще-то я не читаю стихов, — призналась я.
— М-м-м… Пожалуй, каракули на странице не заменят настоящую человеческую плоть и кровь.
В трюме стало жарко — то ли оттого, что мы сидели вплотную в замкнутом пространстве, то ли из-за прилива крови к моей коже, я не понимала. Медленно моргнув, я отвернулась.
— Возможно, вы предпочитаете прозу. — Капитан встал со скамейки и присел на корточки перед низкой полкой, проведя пальцами по похожим корешкам, затем вытащил один из томиков и обернулся, все еще не разгибаясь: — Вот эта совсем свежая. «Сон в красном тереме»[57]. Правда, я не дочитал. Трудно проникнуться тоской богатого юноши-бездельника. Но если вам хочется…
— Никаких историй.
— Хорошо. Тогда что же вы читаете?
Хватит его дразнить, подумалось мне. Этот человек уверен в себе — даже чересчур, — он красноречив и умен. Но скользок и прозрачен, как вода, в которой слишком легко утонуть.
— Я читаю мужчин.
Одинокая капля пота скатилась у меня по шее. Пылинки сверкали в луче фонаря, как звезды.
— Боюсь спрашивать, что вы прочли во мне, — произнес он.
— И правильно боитесь.
Губы Куока дернулись, а затем расплылись в улыбке.
— Предлагаю сделку. Я научу вас читать книги, а вы научите меня тому, как женщины «читают» мужчин, sjwr Не хотелось бы раскрывать свои секреты.
— Я и не жду секретов. Поэтому предлагаю честную сделку. Можем начать с моей части.
Он вернулся на место рядом со мной на скамье и открыл книгу; одна часть тома лежала у него на коленях, другая — у меня. Книга могла в любой момент рухнуть в пропасть между нами, и он скользнул ближе, почти прижавшись ко мне.
Палец Куока начертил простой символ из трех вертикальных штрихов.
— Три линии, одна загибается в конце, как вода, несущаяся вниз по течению: «река». — Он перевернул несколько страниц, пока не нашел нужный символ. — Снова три черты, все слева направо. Ничего общего с водой: это «тройка». — Его рукав слегка коснулся моей руки, когда он изображал, как пишется второй иероглиф. — И опять три черты, самая высокая в центре, и все прилегают к земле: «гора».
Я наклонилась, чтобы рассмотреть изгиб второй черты, но заслонила головой свет, а когда распрямилась, то лицо Куока нависало над моим, наполовину освещенное, наполовину скрытое во тьме.
— Ваша очередь, — шепнул он.
— Моя очередь?
— Вы сказали, что читаете мужчин. — Он раскинул руки, уронив книгу. — Прочтите меня.
— За три иероглифа? Нечестная сделка.
— Вы умеете торговаться, насколько я вижу. Мне придется потрудиться, чтобы получить свое.
Я словно стояла на краю пропасти, глядя на костер внизу.
Малейший толчок мог заставить меня упасть. Мне следовало остановиться. Встать, зевнуть и сказать, что мне пора в свою каюту. Одной. А Куок пусть возвращается к Ченг Яту и вину.
Судно качнулось на небольшой волне, и его плечо прижалось к моему. Я задержалась на одно сердцебиение дольше, чем надо, прежде чем отодвинуться.
— Может быть, сейчас не лучшее время для уроков, — пробормотала я.
— Может быть. Но ваше присутствие напоминает мне об одном стихотворении. Позволите поделиться? Нет, книга не нужна: всё здесь. — Он постучал по лбу. — И снова танский поэт.
Куок прочистил горло и продекламировал:
Во тьме моя лодка молчанье хранит
Под покрывалом тумана,
Ночного гостя приветствую я
Вином и осенней прохладой.
Его голос порхал вверх-вниз, словно ласточка, пикирующая прямо в каюте. Когда-то мама рассказывала мне простые истории, а еще я смотрела представления уличных сказителей в Гуанчжоу… Но ни разу в жизни никто не читал вслух только для меня.
Мои гость ко мне прибыл издалека,
Спустившись с горной вершины,
И лик его озаряет восторг,
А сердце всю мудрость вобрало.
И мысли для нас — продолжение слов,
Черпая глубины загадки, мы смотрим
С улыбкой друг другу в глаза,
Забытыми мыслями робко делясь.
Он закончил. Умом я поняла не все, но что-то внутри меня изменилось.
Кто знал, что слова своим звучанием и переплетением, отделенные от привычного значения, могут так взволновать душу человека? Как случилось, что поэт, умерший века назад, управляет моим сердцем через уста этого странного, красивого и очень опасного человека? Какой новый путь я могла бы наметить для себя, умей я читать?
И давно ли я задержала дыхание?
Я откинулась назад, и моя ладонь нечаянно накрыла его руку.
Свет лампы подрагивал, комната мерцала. Прохладный ветерок проник внутрь. И тут я почувствовала куда более тягостное присутствие еще одного человека.
У меня над головой, обрамленные темным люком, мерцали мотыльками нос, щеки и лоб Ченг Ята.
ГЛАВА 16ТУШЬ
Муж ничего не сказал о том, что видел или напридумывал себе, в чем мог обвинить меня. В последующие дни он вообще ничего не говорил мне, разве что рассуждал о кренах и дождях, которые пусть реже, но все же мешали работе. В свою очередь, я рассказала о растущем числе беженцев, стекающихся в Зянгбинь, и о слухах насчет боевых действий на юге. При упоминании его двоюродного брата Ченг Ят сдерживался и не открывал свои мысли. Чем дольше мы ждали возвращения Ченг Чхата, тем сильнее становился страх перед вестями, которые он принесет из столичного Тханглонга: предстоит нам отправиться в бой или вернуться в Китай. В любом случае это означало оставить Зянгбинь.
Мой муж и Куок Поу-тай ни о чем другом не говорили, когда последний пришел осмотреть нашу джонку, только что снятую с мели. Это расстроило меня, поскольку я рассчитывала, что Куок станет флиртовать со мной и я, возможно, откликнусь. Я извинилась и вышла на верхнюю палубу, где дождь превратился в еле заметный туман. Там я наблюдала за текущими работами вдоль берега, в то время как разум метался между переулками Зянгбиня, заполненными магазинами и девушками в аозай, и пыльным трюмом, набитым книгами.
Куок нашел меня на палубе как бы случайно. Мы обменялись наблюдениями о погоде, что заставило его вспомнить очередное стихотворение — о бледно-голубом небосводе.
Слушая эти строки, я почувствовала себя одним из листиков, которые раскачивались на ветру в стихах.
Что бы сказал Куок, увидь он меня сейчас сидящей на полу комнатки без окон с кистью, занесенной над забрызганной чернилами бумагой? Китайский монах, который согласился растолковать мне грамоту, стал первым учителем в моей жизни и, возможно, худшим, но выбора у меня не было. За немалую дополнительную плату он согласился сохранить в тайне наши встречи.
— Ладно, на сегодня я прощу тебе неровные точки, но посмотри на вертикальные черточки! — Худощавый человечек навис над моим плечом: — Вот здесь и здесь: точно покореженные черви! Пропиши еще сотню.
Я бросила кисть.
— Но это даже не слова! И мне все равно, как они выглядят. Я просто хочу научиться читать… — Мне удалось прикусить язык, прежде чем вырвалось слово «стихи». Я и так рисковала, наврав монаху, что пытаюсь разобрать корабельные книги.
— Конечно, не слова! Но как ты собираешься писать слова, пока не овладеешь кистью? Если бы тигра переодели собакой, ты бы хвалила его за полоски?!
— Я никогда не видела тигра, поэтому не знаю.
— Вот именно! Все черточки, которые ты пишешь, должны выглядеть настоящими тиграми, тогда не ошибешься. Пока ты размышляешь об этом, приступай к работе с тушью. Эта… кхм… жидкость, которой ты якобы пишешь, настолько разведена водой, что можно пить ее вместо чая.
После десяти дней с моим так называемым мастером я научилась читать ровным счетом десять слов, а писать и того меньше. Мои достижения были бы лучше, если бы я имела возможность практиковаться. Но где мне разложить бумагу и кисти на нашем корабле, чтобы не рассердить Ченг Ята? Обычно народ не учится грамоте, тем более женщины. Хуже того: мужчина-командир не потерпит, чтобы жена заткнула его за пояс. Даже если бы Ченг Ят не стал бы возражать, вдруг он заподозрит более глубинный мотив, в котором найдется крупица правды?