– Ага.
Мне не терпелось проверить коробку, понять, что происходит. Соседство с Риком больше не внушало мне чувства безопасности, хотя я и не призналась в этом Беннетту.
– Элиза собиралась заскочить перед ночной сменой. Ну и я не буду отключать телефон, так что звони.
Беннетт вытянул руку, как бы приглашая меня обнять. Мы обнялись – вышло натянуто и неуклюже. Мы оба явно притворялись. Арден Мэйнор была для него чужой.
Как, впрочем, и для меня.
Едва Беннетт ушел, я обмотала браслет вокруг запястья, примерив его к порезу. Вдруг вспомню что-то из своих ночных похождений.
Может, я достала браслет из шкафа и надела его?
Я помнила, как цепочка вечно болталась у моего уха, пока мама заплетала мне косички. Она носила браслет постоянно, даже когда я больше толком не могла танцевать. После операции кость долго срасталась, ткань плохо заживала из-за вывиха, и рука потеряла пластичность. Тем не менее мать упорно продолжала записывать меня в балетный класс, пытаясь кому-то что-то доказать.
Шесть месяцев спустя мой шрам красовался в прессе, мать даже продала какие-то фотографии для публикации. Интересно, сколько я тогда стоила.
Я ненавидела внимание. В пятую годовщину, уже в состоянии сама за себя решать, я отказалась участвовать в этом цирке. В десятилетний юбилей не осталось сомнений, что мать выставляла меня как товар.
Арден Мэйнор напоминала персонаж из книги, которую я когда-то читала. «Опишите ее в трех словах: смелая, способная, стойкая». Роль, выученная наизусть, ставшая неотделимой от человека.
Только я больше не была той девочкой.
В старших классах у меня обнаружились способности к бегу. Победа зависела не столько от физической сноровки, сколько от силы воли. Мало кто с этим соглашался. На бегуна я явно не тянула, у меня не особо длинные ноги, и все же я разгонялась так, что никто не мог за мной угнаться. При этом обычно я даже в салочки проигрывала, меня вечно салили первую. Зато у меня было скрытое преимущество: давно усвоенный урок, что выносливость – усилие воли, а не тела. На короткое время я превращалась в кого-то другого. И тот другой голос говорил мне «держись», как если бы от этого зависела моя жизнь.
Однако мою мать не заботило, что я перестала быть той девочкой, она упорно не снимала браслет. Никогда не понимала остервенения, с которым она цеплялась за тот образ.
После десятилетнего юбилея браслет мне больше не попадался на глаза. В то время из дома начали пропадать вещи: что-то мать продавала, что-то теряла. Я решила, что и браслета больше нет.
А теперь он здесь. Сначала в коробке, потом в гостиной. Может, я надела его и обронила – до того, как наткнулась на Шона Колмана?
Наконец-то я была одна. Ни Беннетта, ни Элизы, ни следователя Ригби, ни даже Рика. Только дом с его тайнами, которые мне предстояло открыть.
ЭММА ЛАЙОНС: Мистер Колман, расскажите, пожалуйста, как вы нашли девочку.
ШОН КОЛМАН: Да случайно. Чистое везение. Возвращался домой после очередных поисков, решил срезать путь к своему грузовику. Тогда все улицы в Уидоу-Хиллз были забиты машинами. Вот я и шел напрямик. И вдруг увидел.
ЭЛ: Что именно вы увидели?
ШК: Увидел руку и сразу понял, что это она.
ЭЛ: И что вы сделали?
ШК: Позвал на помощь. Обхватил ее запястье и стал звать на помощь, но никто не слышал. Тогда я снял ремень и обвязал ей руку. Ну и продолжал звать на помощь, пока кто-то не услышал. Не хотел оставлять ее одну. Меня долго никто не слышал.
ЭЛ: А вы девочке что-нибудь говорили?
ШК: Ну да, я все время повторял: «Все хорошо. Все хорошо, Арден. Можешь открыть глаза».
Глава 13
ЕСЛИ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ спать, то потом не заснешь ночью. Мой суточный ритм сбился из-за событий последних дней, и голова плохо соображала.
Накануне, после ухода Беннетта, я первым делом проверила посылку с вещами матери. Прихватила из кухни скамеечку и направилась прямиком к шкафу, чтобы достать ее с верхней полки. Но коробка стояла на полу в другом углу комнаты.
Внутри все было на месте: свитер, полотняная сумка, телефон. Даже пакетик из-под браслета.
И никакого ножа.
Браслет валялся теперь на тумбочке у кровати; я смахнула его в ящик, который сразу же задвинула – с глаз долой.
Весь остальной дом казался одновременно привычным и чужим. Чувствовалась то ли организованность Беннетта, то ли любопытство Элизы. Кто-то явно трогал вещи. Чем дальше я искала, тем больше удивлялась: зачем кому-то понадобилось шарить в моих шкафах и ящиках? Или мне это просто мерещилось, а на самом деле все так и лежало?
Иногда нечто подобное происходило со мной на работе: одна и та же рутина, одни и те же лица в кафетерии. По прошествии месяца все эти лица сменялись новыми, но сам момент перемены наступал для меня незаметно.
Я отогнала мысль об оставшихся таблетках по рецепту доктора Бриттон. Пока я в доме одна, лучше так глубоко не проваливаться. Мало ли. У Рика какое-то темное прошлое, не говоря уже о трупе.
С восходом солнца все стало приходить в норму. Полиция закончила обследовать место преступления, машины разъехались. И лишь желтая лента еще трепыхалась в дальнем конце участка.
В кухне пахло вчерашним ужином. Я взяла пакет с мусором и пошла его выбрасывать. Контейнер стоял у стены, не видной с участка Рика. Огибая дом, я первый раз за эти дни не чувствовала, будто за мной следят.
Наклонив контейнер, чтобы закинуть туда пакет, я услышала звяканье. Поднялась на цыпочки и заглянула – на дне валялись осколки от лампочки.
Беннетт? Он вчера вроде выбросил ее в кухне, еще в отдельный пакет засунул. Других лампочек у меня не было, разве что на чердаке.
По спине поползли мурашки. Приоткрытые окна, осколок, застрявший в ноге…
Я выбросила мусор и, поспешив в дом, пробежала по коридору к двери, похожей на дверцу шкафа. Слава богу, на этот раз хоть светло. Тесный и душный чердак. Косой свет из рифленого окна, причудливые узоры на дощатом полу.
В центре, под тем местом, где висел пустой патрон, в одной из щелей что-то блеснуло. Я присмотрелась – чуть подальше был еще кусочек стекла, тоже забившийся в щель между досками. За спиной, ближе к двери, незамеченное раньше пятнышко крови.
Я подняла глаза и попыталась представить, что здесь могло произойти. Выходит, прежде, чем Рик увидел меня в ту первую ночь, я поднималась сюда, разбила лампочку, наступила на стекло, потом подобрала и выкинула осколки.
Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Я рванула к лестнице. Для чего мне понадобилось ночью сюда подниматься? Неужели я открыла окно во сне?
По крайней мере, ясно, почему я оказалась во дворе: вышла выбросить осколки в контейнер. А после поняла, что заперла себя снаружи.
Ничего не помня, я придумывала более или менее правдоподобную историю по оставленным зацепкам. Ночь четверга казалась словно чем-то из другой жизни. Да и события пятницы я толком вспомнить не могла. Так же, как и двадцать лет назад: произошло нечто такое, что не укладывалось в голове; отрывки воспоминаний перепутались. Все осталось далеко позади, вместе с трупом на границе моего участка. Вместе с нагнавшим меня прошлым.
Сегодняшняя же реальность такова: Беннетт принес ужин на двоих, а потом внезапно ушел; Элиза так и не зашла по дороге на работу.
Все развивалось по тому же сценарию, что и десять лет назад.
Тогда по телевизору показали интервью десятилетней давности, после чего некоторые одноклассники и учителя стали активно со мной сближаться. Расспрашивали о событиях, ожидали от меня откровений, хотели быть частью истории, чтобы потом поделиться очередными слухами и новыми подробностями. Во мне видели трофей, который к тому же можно разобрать и изучить.
Но были и другие. Эти оскорбились, что их не посвятили в нечто важное. Кто-то отдалился сразу, кто-то постепенно… То же самое происходило и теперь. Внимание журналистов могло сделать мое и без того незавидное положение совершенно невыносимым.
Десять лет назад именно это внимание подтолкнуло маму к краю пропасти. В первые годы после происшествия она еще сохраняла какую-то видимость нормальной жизни. Хотя уже тогда не спала, вернее, не спала в обычное время. Проверяла меня каждый час, полчаса, каждые десять минут. Не спускала с меня глаз, все боялась, что со мной опять что-то случится.
Пережитая драма нас сблизила, она же нас потом и разобщила.
Мнительность матери сменилась полной апатией. Она оказалась не готовой к журналистской мясорубке. Ее распяли за ту же историю, за которую сперва заплатили; ее разбирали по косточкам в статьях, интервью и репортажах. И мать заглушала все это тем, что было под рукой.
Вокруг нее крутились только те, кому было что-то нужно. Появился бывший бойфренд Ник Валдин, который еще до происшествия периодически пропадал и, судя по их разговорам, мог быть моим отцом. Я всегда надеялась, что это неправда. Когда я подписала чек на выплату его долгов, он исчез безвозвратно. После возникали новые хахали и приятели – все без исключения отморозки.
После ее участия в ток-шоу, посвященном десятилетнему юбилею моего спасения, внимание возобновилось с новой силой; нас донимали все, кому не лень. Начались звонки. Приходили письма – любого содержания. Голосовые сообщения на автоответчике от людей, желающих знать, на что пошли их деньги. Разумеется, всем не давал покоя вопрос о том, что стало со спасенной таким чудом девочкой. Оказалась ли она достойна пожертвований?
Народу требовались физические подтверждения, что их щедрость и надежда не пропали даром.
Моя роль еще раз изменилась. Я стала девочкой, избегающей внимания. Не дающей интервью. Неблагодарной зазнайкой, пытающейся ускользнуть. Школа превратилась в минное поле.