– Арден, – прозвучал мамин голос за спиной. – Ты куда?
Скрип шарнира, щелчок – и весь свет погас.
Она вырубила электричество. Сомнений не оставалось: мать знала, что делает. Мы очутились в полной темноте, и вокруг меня начали смыкаться стены. Бежать некуда; я никогда отсюда не выберусь.
Я застыла на месте, ничего не видя в темноте, слыша лишь собственное учащенное дыхание и удары сердца, – пока холодные пальцы не схватили мой локоть.
Мать рванула локоть на себя, и я вскрикнула. В памяти возникло другое событие, другое время.
– Это он повредил тебе руку? – Ее шепот у меня над ухом.
– Да, – так же шепотом ответила я.
– Ладно, – сказала она, – я знаю, как тебе помочь. Пошли.
Пока мы шли по темному коридору, я вела свободной рукой по стене. Почувствовала, как открылась дверь, и меня обдало холодным воздухом.
– Сюда. – Мать подтолкнула меня к ступенькам. Единственный путь наверх, единственный выход. – Стой здесь, я сейчас.
И она закрыла за мной дверь.
Лестница в темноте. Сужающиеся стены, запах дерева. Я задрожала всем телом.
Мое единственное четкое воспоминание тех лет: стены, затхлая вода и ни единого выхода. И сейчас я сделала, вероятно, то же, что и тогда. Не повернула назад, а двинулась вперед. Поднялась наверх.
Я стояла посреди чердачной комнаты с единственным выходом – окном. Паника нарастала. Ограниченное пространство, один-единственный выход. Я бесшумно опустилась в кресло-качалку, уставившись в рифленое окно, пока глаза не привыкли к темноте.
Я выжидала.
Мне нужно было узнать правду. Выяснить все до конца у матери и разобраться с самой собой.
Дверь распахнулась, комнату наполнил аромат шоколада. Мать обошла кресло и встала между мной и окном. Ее силуэт выделялся на фоне слабого света луны. Я вдруг поняла, что лампочку выкрутила она. Она давно здесь хозяйничала.
– Вот, возьми. – Протянула мне чашку. – Снимет боль.
– Не надо. Я хочу услышать от тебя, что произошло двадцать лет назад.
Она поджала губы, потом ухмыльнулась.
– Ну что ж. Пей и поговорим.
Я взяла у нее из рук чашку и отхлебнула обжигающей жидкости.
Маленькая уступка в обмен на правду. Сколько мать рассчитывала в меня влить, чтобы я ничего не помнила? Чтобы не сопротивлялась? Что она собиралась со мной сделать?
– Что у меня с рукой? – спросила я, кивнув на левое плечо.
Беннетт имел на этот счет свое мнение, врачи – свое; своя версия была даже у Натана. Однако никто из них не знал точно.
Мать задрала голову.
– Ты правда ничего не помнишь?
Эмма Лайонс говорила, что доктор считал меня врушкой. Что в шесть лет я врала, потому что мать стояла рядом.
– Как это произошло?
– Несчастный случай. Ты неадекватно реагировала на одно из лекарств, заводилась… становилась неуправляемой. Арден, клянусь, у меня не было другого выхода. – Мать взмахнула рукой. – Мы стояли на лестнице – честно, ты бы погубила нас обеих, поэтому мне пришлось… Все случилось очень быстро: я хотела втянуть тебя обратно, но ты завопила, и я отпустила руку. Ты покатилась вниз. – Она покачала головой. – Я не хотела делать тебе больно, поверь. Я не виновата, что у детей такие хрупкие кости.
Вспышка. Меня хватают за руку – что-то хрустит, рвется. Я сжимаюсь в комок и падаю.
Ступени. Единственные ступени в доме вели в подвал.
И потом – боль; такая жуткая, что у меня перехватывает дыхание.
Ее лицо. Ее слова. «Ничего, ничего, спокойно, вот возьми…»
Все она. Всегда она.
Когда же мои недомолвки превратились в ложь? В шесть лет, в больнице, когда мать стояла рядом? Неужели она уже тогда подумала, что я все поняла и ей подыгрываю? Научилась выживать, как она?
Лекарства, которые она давала на ночь, провоцировали хождение во сне. Мать накачивала меня, чтобы я была спокойной и послушной, чтобы не мешала ей жить своей жизнью. Однако дети реагируют на такие вещи иначе, чем взрослые. У них возникает повышенная возбудимость, начинается снохождение.
– А мое исчезновение ты инсценировала?
Вся та история – обман.
Мать не спускала глаз с чашки, пока я не отпила еще глоток.
– Нет, все получилось само собой. По идее ты потерялась бы на пару часов, на короткое время. Твой кроссовок должен был направить поиски в лес, где ты якобы заблудилась и повредила руку. Но все повернулось иначе. Пошел ливень, кроссовок застрял в решетке, ну, ты знаешь. – Она передернула плечами. – История зажила своей жизнью, нам оставалось лишь не упустить момент.
Подвал. Четыре стены. Затхлая вода и камни. Невыносимый мрак и боль, от которой она меня якобы лечила. Провалы в памяти, когда я теряла сознание. Болеутоляющие в немереных количествах, чтобы поддерживать меня в том состоянии.
– Как я оказалась в трубе?
Мать выждала, пока я отхлебну еще, и я заметила в чашке белые гранулы снотворного. Сколько их достаточно для передозировки? Она знала? Ее это заботило?
– При таком внимании со всех сторон тебя обязательно бы нашли. Они раздобыли инфракрасные бинокли, так что я отвела тебя к одному из старых люков у реки. – Мать усмехнулась. – Боже мой, Арден. У меня чуть сердце не остановилось, когда тебя там не оказалось. Ты пропала! Я велела сидеть и не двигаться, но ты ж не послушалась.
Ее реакция во время интервью была подлинной. Я действительно пропала. Проползла по темным трубам к собственному спасению.
– Я понимаю, ты прошла через ужасное испытание… Зато мы столько с того поимели! Столько всего! И теперь можем поиметь.
Я больше не хотела ее слушать, не хотела терпеть ее присутствие. Я представляла для нее лишь возможность что-то урвать, дать истории новый виток, в очередной раз кинуть меня на расправу.
– Люди тебя послушают. Нас послушают. Тот парень хотел тебя подставить, а ты выжила – опять выжила.
– Хватит!
Я закрыла глаза, поняв, что каждую ночь, еще до Шона Колмана, мать накачивала меня этой мерзостью. Отсиживалась здесь наверху, пока я бродила в темноте, запирала меня снаружи. Хотела меня запугать, чтобы я сбежала или позвала на помощь? Выталкивала меня по ночам из дома, чтобы привлечь ко мне внимание? Рисковала моей жизнью, чтобы возродить историю? Чтобы люди заметили?
А однажды она увидела Шона Колмана, и дело приняло совершенно иной оборот…
Я была для нее лишь товаром. То, на чем можно заработать. Она покалечила меня. Убила Шона. И…
– Что ты сделала с Элизой?
– Успокойся, пожалуйста, – сказала мать. – Выпей и успокойся.
Чего она добивалась? Того же, что с Элизой?
Ну уж нет. Я встала. Чашка упала на пол, разбилась, брызги горячего шоколада разлетелись во все стороны. Мать отпрыгнула от неожиданности.
– Что ты с ней сделала? – повторила я.
Мать отступила, но тут же вновь завладела разговором.
– Некоторым много не надо. Они сами готовы себя подставить, – сказала она. – Элиза в первый же день сказала мне, что только вышла из реабилитационного центра. О таких вещах не распространяются, это чревато.
Господи, значит, Элизу убила она. Сердце бешено заколотилось, стены начали смыкаться.
– Нет, – выговорила я. – Неужели?..
– Что ты так всполошилась, дочка? Элиза не была наивной дурочкой. Она и за тобой приглядывала. Помогала мне воровать из больницы. И, кстати, не отказывалась от денег.
В тот день Элиза постоянно посматривала на окно. Уже тогда знала больше, чем я. И попыталась убежать. Но мать ее опередила.
И теперь я стояла на пути ее нового плана. Если не соглашусь ей помочь, кем я стану на этот раз? Несчастной жертвой передоза? Девушкой, не выдержавшей чрезмерного внимания полиции, журналистов, не справившейся с молвой?
Если я не соглашусь действовать с ней заодно, что она сделает? Пожертвует дочерью для собственной выгоды? Без сомнения. Не впервой. Она ни перед чем не остановится.
– Ты чудовище. – Слова больно царапали горло.
Вдалеке послышался вой сирен. Мать повернулась к окну, лицо напряглось.
– Что ты сделала?
Отсветы на стекле – она потянулась к заднему карману, где лежал мой телефон.
– Я позвонила в полицию, – ответила я.
Мать закрыла глаза, руки перед собой – она уже соображала, как выкрутиться. Как можно все будет повернуть, чтобы оказаться на коне. Шагнула ближе.
– Так, милая, ты наглоталась лишнего. – Типа, она появилась как раз вовремя, чтобы меня спасти. – Ты не в себе.
– А вот и нет, – возразила я. – Я ничего не пила.
Мать подошла ко мне вплотную. Стены начали смыкаться, выхода нет. Схватила меня за руку, вне себя от ярости, не зная, что предпринять.
– Мы сейчас сделаем вот что…
В глазах холодный расчет. Она просчитывала выходы – а выход был только один.
Вой сирен слышался все ближе, все настойчивее. В этот миг я почувствовала холод и мрак, прикосновение к каменным стенам.
Я оттолкнула ее. Оттолкнула изо всех сил, так что она врезалась в стекло, разбив его вдребезги.
Она упала на декоративный балкон, неспособный выдержать значительный вес. Я думала, он сразу же рухнет, однако балкон устоял. Вся в осколках и крови, мать, шатаясь, поднялась на ноги.
Сирены совсем близко, мигание красных и синих огней, их отсвет на куске стекла, зажатом у нее в руке. Я шагнула к ней и услышала:
– Арден…
Мне вдруг стало все равно. Она была готова меня убить.
За мной – ступени, передо мной – окно. Порыв холодного ночного ветра подтвердил: я больше не в западне. У меня есть выход.
Я сосредоточила все внимание на куске стекла, зажатом у нее в руке, на том, что нужно сделать, чтобы вырваться. Пока она не обрела равновесия, пока не бросилась на меня, я толкнула еще раз, и перила деревянного балкона треснули. На долю секунды наши глаза встретились, я попятилась от протянутой ко мне руки – и она исчезла.
Первая машина уже заворачивала к дому, озаряя участок светом фар. Везде разбитое стекло – здесь наверху и на земле. Осколки, кровь и в самом центре – моя мать.