– Значит, вам давали в детстве лекарство? – переспросил он, слегка наклонив голову, на этот раз в другую сторону. Так четче вырисовывалась линия подбородка.
– Ну да, – сказала я.
– А какое? – Доктор приготовился записывать.
Я вспомнила стук таблеток в янтарном пузырьке. Запах горячего шоколада.
– Не помню точно.
Ручка замерла в воздухе. Сомнение в глазах – не сочиняю ли я на ходу?
– Странно, – протянул он.
Не хотелось рассказывать, что случай и в самом деле был странный. Несмотря на жуткую грозу, я умудрилась, не просыпаясь, выйти на улицу, где меня смыло бешеным потоком воды.
Вот почему я доверяла своим неосознанным порывам больше, чем рациональным мыслям. Потому как в глубине души знала, что во мне есть внутренняя сила. То, что заставило меня выжить. Та, которой я себя не помнила, смогла выдержать немыслимое испытание, пока в течение трех дней ее искали.
Именно поэтому я знала, что поступила правильно, сменив имя. Порвав с Джоной.
Именно поэтому я выбрала этот дом и до сих пор не сменила замки. Поэтому купила в магазине крючок. Поэтому сидела теперь здесь.
Чем меньше я пыталась разобраться в происходящем, тем яснее представляла себе, что делать.
– А сейчас вы что-либо принимаете? – Ручка замерла над желтым блокнотом. – Ведь снотворные зачастую являются причиной снохождения. Включая те, что отпускаются без рецепта.
– Нет. И боюсь, мне придется распрощаться с надеждой получить их от вас.
Доктор чуть улыбнулся.
– Расскажите поподробнее, что вы делали вечером, – попросил он. – Перед тем, как легли.
Обычный вечер. Столкнулась с Беннеттом на выходе из больницы, мы зашли перекусить в кафе на противоположной стороне улицы, прежде чем разойтись по домам.
– Да ничего особенного. – Я пожала плечами. – Поужинала с приятелем, дома доделала кое-какую работу, посмотрела телевизор, немного выпила и легла спать.
Вышло и правда скучновато.
– А что вы пили?
– Вино.
Даже слегка прогорклое, вино помогало мне расслабиться в конце дня.
– Алкоголь способствует хождению во сне.
– Что-то раньше не способствовал, – заметила я. – Да и выпила я каких-то полбокала.
Я никогда особо много не пила. На старшем курсе ходила на всякие тусовки с ребятами из колледжа, пока однажды не напилась до беспамятства и больше с ними не связывалась.
Мы тогда пришли в соседнее общежитие, и парень, который, насколько помню, мне нравился, затащил меня в кладовку под лестницей. Не знаю, сколько прошло времени, но все закончилось тем, что я выскочила оттуда разъяренная, а парень вывалился вслед за мной, согнувшись и держась за свой окровавленный нос.
Уже на следующий день историю знали все; соседи по общаге поздравляли меня, объявляя всем и каждому, что, мол, к девчонке из 423-й лучше не приставать! Вот только сама я была не уверена, защищалась я или просто пыталась вырваться из темного замкнутого пространства.
Девчонку из 423-й по-настоящему не знал никто.
С тех пор я не давала застать себя врасплох, панически боясь впасть в состояние, когда тело не подчиняется сознанию. Психотерапевт, с которой я недолго общалась в старших классах, объясняла мою постоянную потребность считать шаги и выходы посттравматическими симптомами, которые наложились на животный инстинкт самосохранения. Защитный механизм, помогающий мне почувствовать себя хозяйкой положения.
Полбокала вина под телевизор – часть моего вечернего ритуала; вино, как правило, успевало испортиться до того, как заканчивалась бутылка. И вчерашний вечер не был исключением.
Доктор Кел слегка откинул голову, не сводя с меня изучающего взгляда.
– Расскажите-ка о себе, – попросил он.
– То есть? – опешила я.
Он покачал ногой в воздухе – вдруг я не заметила собачьи косточки. Выжидал, когда я сама заговорю, выдам что-то личное. Наконец не выдержал и решительно опустил ногу на пол.
– У вас напряженная жизнь?
– Да. – Не стала вдаваться в подробности, он же не психолог.
– Мне известно, какая здесь обстановка. – Его улыбка вышла несколько натянутой. – После окончания рабочего дня основная работа только начинается, верно?
– В каком-то смысле да.
До сих пор я особо не жаловалась. В подобных местах переработка была обычным делом. Мы все работали сверхурочно, в больнице и дома, и общая усталость нас только сплачивала. Она распространялась даже на тех, кто, как я, занимался администрацией. Одни принимали пациентов, другие сидели на совещаниях; а после рабочей смены мы приводили в порядок бумаги, вели научные проекты или решали другие накопившиеся дела. Мы все так жили, и сознавание этой общности поддерживало нас на плаву.
– Я замечаю, что с возрастом такой режим дается все труднее, – добавил доктор Кел, хотя, насколько я могла судить, ему было не сильно за тридцать, и выглядел он прекрасно. – Вам следует больше о себе заботиться. Выкраивать время для отдыха. Вести здоровый образ жизни. Правильно питаться. Заниматься спортом.
Я невольно усмехнулась, и доктор искренне заулыбался, очень довольный, что ему удалось до меня достучаться. Только я, по правде говоря, вообще не замечала ни накапливающейся усталости, ни недостатка витаминов или энергии, пока он не начал все это перечислять. Под его взглядом я вдруг осознала все то, чего я не делала ради собственного здоровья. Кофеин вместо кальция – потенциальные дырки в костях. Готовые обеды на скорую руку. Пакет с чипсами, схваченный в кафетерии вместо яблока. Постепенно накапливающийся стресс, мой взбунтовавшийся организм. Элементарные вещи.
И все-таки.
– Я надеялась на нечто более конкретное и достижимое, – сказала я. Вместо мантры «изменись сам – измени свою жизнь».
Доктор Кел вздохнул и откинулся, усаживаясь поудобнее в кресле.
– Обычно я предпочитаю обследовать пациента перед тем, как что-то прописывать. Тем более что вы не помните толком подробностей своего заболевания. Мы могли бы поднять записи с прошлым диагнозом, но даже тогда…
Я так решительно замотала головой, что он умолк.
– Слишком много времени прошло, – запротестовала я. Двадцать лет с тех пор, как я ходила во сне, и десять – с последнего общения с психотерапевтом.
Доктор выдержал паузу.
– И тем не менее, – сказал он, – одними таблетками делу не поможешь. Мы должны докопаться до причин расстройства. Определить возможные факторы стресса, изменить привычки. Попробовать сначала обойтись без лекарств, у которых могут обнаружиться нежелательные последствия. Убедиться, что у вас действительно снохождение, а не эпилепсия, например. – Он бегло просмотрел бумаги у себя на коленях, как бы ища в них ответы на мои недосказанности.
– Я во сне вышла из дома, – выпалила я. – Меня обнаружил сосед.
Доктор вскинул голову: глаза широко раскрыты, челюсть напряжена. Первый признак эмоции. Даже воодушевления. Можно подсмотреть, что скрывается под непроницаемой маской.
– Вы живете одна? – спросил он.
Вопрос выходил за рамки того, чем я была готова поделиться с социопатом.
– А это имеет отношение к делу?
– Важно предупредить людей рядом с вами. – Он щелкнул ручкой, раз, другой. – Мне хотелось бы исследовать ваш сон.
– Вы хотите наблюдать за мной во время сна?
– Не я один.
– Час от часу не легче.
– Очень смешно, – сказал он, не смеясь.
– Видите ли, у меня на это нет времени, – решила я перевести разговор. – Уверена, что вы понимаете.
Не хватало еще стать подопытным кроликом. Я не собиралась помогать начинающему доктору самоутверждаться за мой счет на новом месте.
Он опять подался вперед, переплел пальцы и опустил их на колени.
– Ну хорошо. Предлагаю встретиться еще раз в начале следующей недели.
Потом доктор Кел встал, прошел мимо меня, приоткрыл дверь. Сидящая за столом секретарша подняла голову; она ждала, когда мы закончим, чтобы наконец уйти домой.
– Джесси? – позвал он. – Назначьте Оливии прием на следующей неделе.
Получив такой недвусмысленный намек, я поднялась.
– А пока мне что делать?
– А пока попрошу вас задокументировать ваш распорядок. Когда вы ложитесь, когда просыпаетесь. Любые отклонения и что вы делали до того. Запишите время. Не волнуйтесь, – добавил доктор, – мы доберемся до сути.
Он положил руку мне на плечо, заглянул в глаза, подбадривающе улыбнулся.
Вблизи я заметила у него под подбородком порез. Крошку на воротничке. Отсчет пошел, пока я улыбалась в ответ.
САЛЛИ ХОЛМС: Расскажите нам о системе водоотведения, про которую все говорят.
ЛУ ДЖОРДАН: Ну, значит, вся вода в дренажных системах округа стекает к югу. Если девочку, как мы полагаем, затянуло через сломанную решетку северного водоприемника в центре города, то оттуда к югу идут четыре развилки, разделяющие поток воды.
СХ: Насколько я понимаю, именно около того водоприемника нашли ее кроссовку. Если она действительно попала в трубу, там есть хоть какой-то воздух?
ЛД: Во время ливня – нет. Трубы, как правило, заполняются под завязку. Все сплошь вода, никакого воздуха. Но у труб в нескольких местах предусмотрены люки. Их двадцать три, если быть точным. Вода могла подняться достаточно высоко и вытолкнуть ребенка близко к поверхности.
СХ: То есть вы хотите сказать, что девочка могла бы добраться до одного из люков?
ЛД: [Пауза] Такая возможность не исключена. Только что толку? Все водоприемники наглухо закрыты железными решетками. И когда поток стал бы сходить, она потом все равно опустилась бы вместе с уровнем воды.
СХ: А ведь на нас надвигается новая гроза.
ЛД: Да, ночью опять польет.
СХ: Есть ли хоть какая-то надежда, что девочка еще жива?
ЛД: Не могу сказать наверняка. Я всего лишь инженер.
СХ: Тогда как инженер, который разрабатывает такие системы, что бы вы сейчас посоветовали? Выкачали бы из них воду?