Особенность ее заключалась в том, что ни в каком другом журналистском материале не приводилось столько закавыченных реплик самого Нимы. По большей части они касались Клары Энгельман и на первый взгляд, по крайней мере, не сообщали ничего нового. Тем не менее Микаэля кое-что смутило, он не сразу понял, что именно.
Ему бросилась в глаза одна полная отчаяния, незамысловатая фраза: «I really tried to take care of her. But Mamsahib just fell, and then the storm came, and the mountain was angry, and we couldn’t save her. I am very, very sorry for Mamsahib»[33].
Мэмсахиб.
Тут все ясно. «Мэмсахиб» – так в колониальные времена в Индии называли белых женщин. Но почему Микаэль не вспомнил об этом раньше? Он ведь читал в других источниках, что шерпы употребляли такие выражения, когда говорили о белых альпинистках…
«I took Forsell and I left Mamsahib», – и здесь Нима тоже имел в виду Клару. Но что это значило, в таком случае? Что Нима Рита бросил ее и отправился спасать Юханнеса Форселля? Последнее не стыковывалось с тем, что Микаэль уже знал об этой катастрофе.
Клара и Юханнес находились достаточно далеко друг от друга. Она уже погибла к тому времени, когда Форселль оказался в затруднительных обстоятельствах. Но так ли оно было на самом деле? Ведь события могли развиваться и по другому сценарию.
Отпуск был испорчен окончательно – вот единственное, что понял Микаэль. И еще – что он не успокоится, пока не докопается до истины в этой истории.
«Ну почему ты всегда оказываешься умней меня?» – написал он Саландер.
Глава 21
27 августа
Паулина Мюллер в пижаме сидела на кровати в бывшей детской, попивала теплый шоколад и разговаривала по мобильнику. Она вернулась в Боденхаузен, в Мюнхен, в объятия мамы, которая обращалась с ней, как с десятилетней девочкой.
Собственно, Паулина не имела ничего против. Ей хотелось жаловаться на жизнь и плакать, сбросив с себя груз ответственности за свои проблемы. К тому же она допустила ошибку. На самом деле родители, похоже, давно раскусили Томаса. В их глазах не промелькнуло и искры сомнения, когда Паулина рассказывала о том, что ей пришлось пережить. Но сейчас она закрылась от них в комнате и попросила не беспокоить.
– Итак, вы не догадываетесь, кто была та женщина, – допытывалась инспектор Ульрика Йенсен, словно не верила ни единому слову Паулины и имела на это все основания.
Ведь Паулина не только сразу поняла, кто наказал Томаса. Она уловила мрачную логику событий и была страшно напугана тем, что сама стала их причиной. Сколько раз после этого она повторяла, что никогда в жизни не должна больше встречаться с Томасом, ни при каких обстоятельствах…
– Нет, – ответила она Ульрике Йенсен. – Ума не приложу, кто это мог быть.
– Но Томас говорил, что вы встретили женщину и влюбились, – продолжала инспектор.
– Да, так я написала, чтобы позлить его.
– Тем не менее, судя по всему, преступница как-то связана с вами. Складывается впечатление, что она вообще действовала по вашему поручению. Она взяла с вашего мужа клятву, что он больше не будет искать с вами встреч.
– Это странно.
– В самом деле? Соседи говорили, что вы ходили с забинтованной рукой, прежде чем съехать от него. И вы объяснили это тем, что обожгли руку утюгом, так?
– Именно так.
– К сожалению, этому не все верят, Паулина. Из вашей квартиры доносились крики. Крики и грохот, как будто там была драка.
Паулина задумалась.
– В самом деле? – удивленно повторила она.
– Так может, это все-таки Томас прижег вам руку утюгом?
– Возможно.
– Я имею в виду, что та женщина могла действовать из соображений мести, понимаете?
– Возможно.
– И в этом случае она – кто-то из близких вам людей. Так кто же она?
– Я не знаю.
– Вы не знаете…
Беседа продолжалась примерно в таком духе, пока наконец Ульрика не сменила тон.
– Хотя… – уже мягче начала она.
– Да? – насторожилась Паулина.
– Полагаю, вам не о чем беспокоиться.
– Что вы имеете в виду? – не поняла Паулина.
– Ваш муж очень боится той женщины. Похоже, теперь он и в самом деле будет держаться от вас подальше.
На несколько секунд Паулина замолчала, а потом спросила:
– Это всё?
– Пока да.
– В таком случае, я хочу сказать «спасибо».
– Кому?
– Я не знаю.
Паулина добавила еще, что надеется, что Томасу в скором времени полегчает, и дала отбой.
Она сидела на кровати, пытаясь переварить полученную информацию, когда мобильник зазвонил снова. Это была Стефани Эрдман, адвокат по семейным делам. Паулина встречала ее имя в газетах. Эрдман вызвалась представлять интересы Паулины в суде и сразу предупредила, что беспокоиться о гонораре не стоит: этот вопрос уже улажен.
Соня Мудиг встретила его в коридоре полицейского участка и покачала головой. Имя Нимы Риты не упоминалось ни в одном документе миграционной службы, вот что это должно было значить. Тем не менее им выдали ордер на дальнейшие розыскания, и это была хоть маленькая, но победа. Потому что расследование и без того стопорилось из-за множества внешних помех. Разговор с секретными службами давно вылился в монолог, и это все больше раздражало Бублански. Он задумчиво посмотрел на Соню.
– Возможно, теперь у нас есть подозреваемый.
– И кто он?
– Имени я не знаю.
– Тем не менее он подозреваемый?
– Кое-что указывает на него.
Бублански рассказал Соне о мужчине, которого Хейкки Йервинен видел на Нурра-Банторгет между часом и двумя ночи на субботу пятнадцатого августа и который, по всей видимости, и передал Ниме отравленную бутылку.
Соня делала отметки в блокноте. Так они дошли до его кабинета, где устроились в креслах друг напротив друга и замолчали. Бублански волновался. Он чувствовал, что история с бутылкой говорит ему нечто большее, нежели он пока в состоянии понять.
– Итак, на сегодняшний день мы не располагаем сведениями о каких-либо контактах погибшего с врачами или клиниками в Швеции? – спросил комиссар.
– Пока нет, – отвечала Соня. – Но я продолжаю поиски. Он ведь мог быть зарегистрирован и под каким-нибудь другим именем, верно? Нужен ордер на более обстоятельное обследование тела.
– Как долго он пробыл в городе? Что нам об этом известно?
– Ничто не указывает на то, что он пробыл в квартале больше пары недель.
– И где он находился до того, в другом городе или в другом квартале?
– Это всего лишь мои догадки, – ответила Соня. – Ничего не известно.
Бублански откинулся на спинку кресла, посмотрел в окно на Бергсгатан и понял вдруг, что именно мучило его последние полчаса.
– «Сёдра Флюгель», – произнес он.
– Что? – не поняла Соня.
– «Сёдра Флюгель» – закрытая психиатрическая лечебница. Если он где и лежал, то наверняка там.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что все сходится.
– Что сходится?
– Туда обычно увозят тех, о ком стараются забыть. Это закрытое учреждение, и с ним давно работают военные. Помнишь Андерссона, того солдата из Конго, который бросался на людей в городе? Его тоже лечили в «Сёдра Флюгель».
– Я помню его, – ответила Соня. – Тем не менее все выглядит несколько надуманно, согласись.
– Я еще не закончил.
– Простите, комиссар.
– Йервинен говорил, что Нима спустился с какой-то горы к озеру – и здесь тоже все сходится. Ведь «Сёдра Флюгель» стоит на живописной скале, нависающей над Орставикеном. И потом, оттуда не так недалеко до Мариаторгет.
– Отлично, – восхитилась Соня.
– Разумеется, это всего лишь мои предположения.
– Я немедленно наведу справки.
– Конечно, но…
– Что еще?
– Это по-прежнему не объясняет, как Нима оказался в Швеции и прошел паспортный контроль, не попав ни в один из списков.
– Такое невозможно, – согласилась Соня, – его должны были зарегистрировать. Впрочем, нам надо с чего-то начать.
– Неплохо было бы для начала поговорить и с Ребекой Форселль.
– С этим все так же глухо, – покачала головой Соня. – Правда, есть еще одна женщина, которая знала и Ниму, и Клару.
– Кто такая?
Соня рассказала.
Прогуливаясь по Гётгатан, Катрин Линдос безуспешно пыталась дозвониться до Микаэля. Она возмущалась и спрашивала себя, зачем он, собственно, ей понадобился? Дел и без Блумквиста было невпроворот. Катрин только что закончила запись радиодиспута с министром культуры Алисой Франкель и профессором журналистики Юргеном Вригстадом о травле Юханнеса Форселля в СМИ, но от этого ей не стало легче. Она вышла из равновесия, как это бывало с ней всегда после записи на радио.
Чаще всего в таких случаях Катрин не давала покоя какая-нибудь брошенная ею реплика или чей-нибудь вопрос. На этот раз ее мучили сомнения, не выглядела ли она чересчур жесткой, односторонне-пристрастной, как СМИ, которые сама критиковала. Хотя Катрин всегда умела взглянуть на себя со стороны, и на этот раз тема диспута сильно ее задела. Возможно, рассуждая о Форселле, Катрин имела в виду прежде всего себя.
Она знала, что ложь имеет обыкновение усугубляться и множиться, обрастая самыми немыслимыми вариациями. Катрин никогда не думала лишить себя жизни, но в последнее время все чаще чувствовала, как уходит из-под ног почва. В день записи она пробудилась на рассвете, как от кошмарного сна. Словно темная тень из прошлого встала вдруг за ее спиной.
Так или иначе, она сумела с этим справиться. Гётгатан была как никогда многолюдна. Перед Катрин на тротуаре появилась группа малышей детсадовского возраста с воздушными шариками. Линдос свернула на Бондегатан и стала пробираться к Нюторгет, где наконец перевела дух.
Нюторгет была одной из самых фешенебельных площадей в Сёдере, притом что само слово «фешенебельный» происходило из лексикона СМИ и воспринималось многими едва ли не как ругательство. Тем не менее Катрин чувствовала здесь себя вполне комфортно и каждый раз возвращалась сюда, будто к себе домой. Она подошла к самому краю, это так. Но с тех пор как ее программа на радио приобрела такой успех – а на сегодняшний день это была самая известная площадка для диспутов в Швеции, – Катрин стала чувствовать себя намного увереннее. Во всяком случае, имела возможность в любой момент развязаться со всем этим и переехать куда-нибудь в пригород. А о том, что успех недолговечен, Катрин помнила всегда.